- Доктор, доктор! - передразнил Левин, и это тоже значило гораздо больше того, что он сказал. - Доктор. Я много лет доктор, и что из того?
Он сел. Они оба помолчали, потом инженер подмигнул ему одним глазом и шепотом сказал:
- Нагнитесь сюда, я вам привез кое-какие новости.
- Именно?
- Дело в том, что я придумал для нашего с вами костюмчика то самое усовершенствование. Помните, мне что-то не нравилось в костюме. И вы на меня орали. Кстати, вы по-прежнему орете?
- По-прежнему! - ответил Левин с вызовом.
- Так вот, сейчас бы вы, конечно, на меня наорали, - продолжал Курочка, - но я у вас в госпитале. И поэтому у меня преимущество. А теперь разрешите вам напомнить суть дела: летчик, как вам известно, может падать и в бессознательном состоянии. Следовательно, он может упасть лицом вниз. А если он упадет лицом вниз, то так или иначе захлебнется, пусть даже наш костюм и сработает полностью. Просто лицо летчика будет погружено в воду, понимаете?
- Понимаю, - сказал Левин. - Из-за этого мы и законсервировали работу.
- Еще бы не законсервировать! Значит, дело в том, чтобы обеспечить падающему автоматический поворот на спину. Этот автомат я и сконструировал на досуге. Поправлюсь - испытаем. Просчета быть не может.
У Левина сделалось испуганное лицо.
- Где же это вы придумали? Там? - спросил он, показав рукою на окно.
- Нет, не. там, - улыбаясь, ответил Курочка, - там, куда вы изволили показать, - Москва. Я же был в другой стороне.
- А ну вас к черту! - крикнул Александр Маркович. - Что же вы мне голову морочите? Вы же понимаете, о чем я спрашиваю. Вы придумали это в тех обстоятельствах?
Курочка помолчал, потянулся и ответил наконец подробно.
- Дорогой Александр Маркович, - сказал он, - некоторое время мы жили там чрезвычайно спокойно, и это спокойствие при полной безнадежности будущего было самым страшным для всех нас. Работа же отвлекала меня, например, от мыслей насчет безнадежности и бесславного конца жизни. Кроме того, мне казалось, что в крайнем случае я буду иметь возможность радировать сюда нашим кодом все то, что будет мною сработано, и, странное дело, эти мысли взбадривали меня, настраивали меня на сентиментальные, по не лишенные основания мысли по поводу единственного бессмертия, в которое мы способны верить. Да и в самом деле, смешно нам с вами предполагать, что души наши впоследствии будут принадлежать, допустим, кошечкам или собачкам. Так? Следовательно, только дело способно в какой-то мере обессмертить человека. Я не раздражаю вас длинными разговорами?
- Нет, - сказал Левин, - почему же? Я и сам об этом думаю довольно часто… - И виновато улыбнулся.
- Я в последнее время стал почему-то много говорить, - тоже улыбнулся Курочка, - жену совершенно заговорил. Она вам, наверное, жаловалась? Впрочем, все это вздор, все от праздности. У вас папироски нет?
- Есть, - сказал Левин. - Но вам я не дам. Вам не надо сейчас курить.
Курочка укоризненно посмотрел на Левина и вздохнул.
- Что же вы там все-таки делали? - спросил Александр Маркович. - Я спрашиваю не потому, что так уж любопытен, а потому, что не представляю себе вас на этой работе. - Он подчеркнул «этой» и значительно посмотрел на инженера. - Или не будете говорить?
- Не буду, - сказал Курочка. - Трудно было, Александр Маркович, вспоминать не хочется. Тут тепло, тихо, спится спокойно, нет, не хочу вспоминать.
И он даже засмеялся от радости, что не будет вспоминать и что тут тепло и спокойно спится. Потом добавил:
- Какао приносят и уговаривают попить, утром блинчиками угощали, а я не доел. Интересно. Вообще, чрезвычайно много интересного. Жена приехала, мы ведь с нею очень долго не виделись, она рассказывает, я слушаю. Не дадите папироску?
- Не дам.
- Вам просто жалко.
- Ну и что?
Пришла Анжелика и вызвала его в сортировочную. Прибыли раненые.
- Оттуда? - спросил он по дороге.
- Нет, - строго ответила Анжелика, - несчастный случай. Какая-то поперечная пила сломалась и поранила их. Они из тыла.
Достоуважаемый майор!
Вот Вы удивитесь: Ваш-то муж, Ваш-то генерал к нам приехал! Можете себе представить! Сам лично, собственной персоной его великолепие наш академик! И что страху нагнал, и что только делалось, и как мы все трепетали!
Чтобы не забыть - спасибо за фуфайку. Но должен отметить - лучше бы занимались панарициями, нежели вязанием фуфаек. Фуфайка хороша - спору нет, но ведь Вы у нас доктор, а для вязания фуфаек Ваше образование не нужно.
Спасибо за книжки. Книжки хорошие, но я их читал. Вообще, сейчас все совсем иначе, чем когда-то. Мы - фронтовые хирурги - получаем все, что выходит, и читаем все, что получаем. Так что просил бы к нам сверху вниз не относиться.
Могу сообщить Вам свои впечатления о Вашем супруге и моем друге Н. И. Состояние его здоровья - отличное, жизненный тонус не оставляет желать лучшего, как ученый он произвел на всех наших флотских врачей прекрасное впечатление: какая широта, какой живой интерес ко всему действенному, какая способность к анализу, какое умение обобщить, развернуть перспективу, увидеть самое существенное и главное.
Короче говоря, несмотря на все пережитое, Н. И. остался на высоте той моральной чистоты, которая так пленила нас в юном студенте-большевике. Та же невероятная требовательность к себе, то же чисто русское лукавое добродушие, тот же размах и неиссякаемое трудолюбие.
Может быть, когда-нибудь Н.И. расскажет Вам о той роли, которую он сыграл в моей жизни в эти трудные для меня дни. Впрочем, вряд ли. Это не тот характер, который способен рассказывать о себе. Но Вы тем не менее должны знать, что, любя Вашу семью с молодих лет, я нынче еще более ощутил ту спокойную силу, которая цементировала нашу дружбу и которой мы целиком обязаны Николаю Ивановичу.
Ваш муж - золото. Но я тоже молодец. Пожалуйста, не думайте, что я хуже. Я, может быть, лучше, и Вы еще пожалеете, что не вышли за меня замуж. А какой я нынче хорошенький в фуфайке, связанной Вашими ручками!
Еще немного про Вашего мужа.
Мы, хирурги, давали в его честь обед. Обед по нашим прифронтовым условиям был роскошный. Присутствовало наше командование, говорились речи, а один старый врач-хирург, участвовавший еще в прошлой германской в качестве зауряд-врача, даже прослезился. Вопрос, о котором он говорил, был вопрос чисто принципиальный, и говорил старик интересно. Речь шла о народной войне и о том, как народное команование дает воюющему народу все лучшее, что есть в государство, в частности лучших представителей науки в лице, например, Н. И. Говорилось также о том, что мнения таких ученых, как Н. И., в нашей стране имеют решающее значение, что не департаментские чинуши определяют идеи ученого, но совет таких же ученых, и что мы все приветствуем нашего дорогого гостя. Тут все встали и устроили Н. И. форменную овацию. Казалось бы, он должен был поблагодарить в ответном слове, и все бы кончилось умилительно и трогательно. Однако же не тут-то было. Н. И. вынул из кармана свою записную книжку (догадываетесь?), обвел нас всех взглядом и… стал нас бранить, но в какой изящной, в какой милой форме! Он просто нам напомнил кое-что, просто рассказывал, обращал внимание, подчеркивал и т. д. Командующий наш хохотал до слез и, выходя, сказал мне:
- Ну и человечище! Ах, человечище! Вот так баня, ну и баня! Это называется поблагодарил за гостеприимство. Это называется угостили обедом! Как он насчет обморожений-то прошелся! Что, дескать, хотели быть умнее санитарного управления Красной Армии, местничество завели и сели в калошу. Ах, доктора, доктора, ну вы и народ, оказывается! С вами и-и-интересно, с вами не соскучишься!
А надо Вам добавить, что командующий наш фигура весьма примечательная, своеобразная и талантливая.
Видите, как я расписался.
Это потому, что у нас сейчас только и разговоров о Н. И. Вспоминают, хохочут, за голову хватаются, а некоторые испуганы всерьез и спрашивают, чем же это все кончится?
Я тоже не знаю, чем все это кончится.
До свидания. Пишите мне.
Вообще, барыня, Вы мне очень мало пишете. Может быть. Вы думаете, что слова, которые я написал о Вашем муже, имеют какое-либо отношение к Вам? Ошибаетесь! Решительно никакого. Вы явление глубоко заурядное, доктор, позволяющий себе вязать фуфайки, человек отсталый, которому очень следует держаться за переписку со мною, потому что я воздействую на Вас положительно и тяну Вас кверху.
Ваш благодетель и подполковник А. Левин
25
Доктор Баркан постучал к Левину.
- Да! - ответил подполковник.
Сдвинув очки на кончик носа, он надписывал адрес на конверте своим характерным размашистым почерком.
- Вот изложил пребывание генерал-доктора у нас, - сказал Александр Маркович, - его супруге пишу. Мы все друзья молодости, и близкие друзья.
Вячеслав Викторович едва заметно улыбнулся.
- Я уже слышал об этом. И не один раз.
- Разве? - немножко испугался Левин.
Потом отложил конверт в сторону и тоже улыбнулся.
- Что же, все мы люди, все не без греха, - произнес Левин со вздохом. - Не стану лгать, мне было приятно, когда он давеча на обеде сказал обо мне несколько добрых слов.
Человек с большим научным именем, нет государства, в котором не издавались бы его работы… Вы пришли ко мне по делу?
Баркан кивнул, и они занялись делами. Погодя заглянула Варварушкина и тоже присела к столу. Потом с треском распахнулась дверь, стремительно влетела Анжелика и пожаловалась на некоего лейтенанта Васюкова, который уже четыре дня не желает выполнить все то, что от него требуется для различных анализов.
- Ну? - спросил Левин. - Вы желаете, чтобы я обратился к командующему ВВС с рапортом на эту тему?
- Нет, - трагическим басом воскликнула Анжелика, - нет и еще раз нет, товарищ подполковник, но я не желаю подвергаться оскорблениям. Этот Васюкоз в коридоре сейчас попросил меня, чтобы я за него подготовила… анализы… надеюсь, вы понимаете, о чем идет речь…
Левин хихикнул, но тотчас же сделал серьезное лицо.
- Безобразие! - сказал он. - Я надеюсь, что майор Баркан призовет лейтенанта Васюкова к порядку. Так, товарищ Баркан?
Баркан наклонил свою лобастую голову и тотчас же отправился распекать летчика.
Но ходячий Васюков куда-то запропастился. В шестой палате два голоса печально пели:
Меня не греет шаль
Осенней темной ночью,
В душе моей печаль,
Тоска мне выжгла очи.
Баркан медленно пошел по коридору, потом возвратился и еще послушал.
Осенней ночью я с ним прощалась
И прошептала, как на беду:
С тобою, милый, я здесь прощаюсь,
А завтра вновь я к тебе приду…
Сердце его билось тяжко, глаза горели. Он потер щеки ладонями и почти громко сказал:
- Доктор Левин Александр Маркович, простите ли вы меня?
Впрочем, может быть, он ничего не сказал, а только услышал свою мысль. Но эта мысль была еще неточной, неточно выраженной. В сущности, Александр Маркович вовсе не такое чудо, если присмотреться внимательно. Нужно посмотреть пошире, оглянуться повнимательнее на всех, кто живет и работает, кто вылечивается и поступает в госпиталь.
В палате по-прежнему пели:
Скажите, люди, - ужель иная
И он не любит теперь меня.
Когда-то я ему родная -
Теперь чужая навсегда.
А доктор Баркан все ходил и ходил по коридору и все думал, потирая щеки ладонями. Думал про бутылку шампанского, с которой пришел когда-то к Александру Марковичу, думал про то, как разговаривал с некоторыми ранеными, думал о себе и о своей длинной жизни, и о том, что он здоров и будет жить еще долго, но как-то иначе, а как иначе - он не знал. Но тотчас же обозлился на себя за все эти мысли и отверг их, не замечая того, что, как бы раздраженно он ни отстранялся от собственной внутренней жизни, там, помимо его разума, уже началась своя сложная работа, которая совершалась непрерывно и зависела только от окружающей его и вечно изменяющейся жизни.
Да и что он мог заметить, когда уже давно жил иначе, чем в первые месяцы своей работы здесь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33