В течение грустных недель, пока Том Димсдейл, верный своему обещанию, тщательно избегал Эклстон-сквер и всего, что могло бы напомнить Кэт о его существовании, Эзра продолжал прилагать все старания, стремясь втереться к ней в доверие. Единственным утешением бедняги Тома было воспоминание о последнем страстном письме, которое он написал в блэкуоллском трактире, — он твердо верил, что это письмо объяснило Кэт причину его отсутствия и она не испытывает, таким образом, ни тревоги, ни удивления. Знай он, какая судьба постигла это послание, он вряд ли продолжал бы так старательно выполнять свои обязанности в конторе и так терпеливо дожидаться, когда мистер Гердлстон наконец даст согласие на их помолвку.
По мере того как проходили дни, не принося известий о Томе, личико Кэт становилось все бледнее, а ее сердце преисполнялось тоски и уныния. Теперь она твердо знала, что молодой человек был здоров, — ведь она своими глазами видела его в опере. Так чем же могло объясниться его поведение? Неужели он сообщил мистеру Гердлстону об их помолвке и ее опекун каким-то образом сумел убедить его эту помолвку порвать, воззвав, например, к его корыстолюбию, которое оказалось сильнее его любви? Однако она слишком хорошо знала характер Тома, чтобы серьезно поверить в такую возможность. К тому же, если бы Гердлстон проведал об их помолвке, он, конечно, бы упрекнул ее. А старый коммерсант последнее время держался с ней гораздо ласковее, чем прежде. Но вдруг Том, познакомившись с девушкой, которую она видела в опере, не смог устоять перед ее чарами? Когда Кэт вспоминала честные серые глаза, глядевшие в ее глаза во время их последнего свидания в саду, ей не верилось, что он способен на подобное непостоянство. И все же его поведение надо было как-то объяснить. Чем больше Кэт думала об этой загадке, тем непонятнее она ей казалась. И ее бледное личико становилось все бледнее, а тоска, томившая сердце, — все тяжелее.
Впрочем, вскоре ее сомнения и страхи начали разрешаться в нечто более конкретное, чем простые предположения. Гердлстоны теперь все чаще заговаривали о своем компаньоне, и всегда одинаково: отец на что-то намекал, а сын смеялся.
— Сейчас уж от него нельзя ждать прежнего усердия, — огорчался коммерсант. — Когда человек влюблен, счетные книги его не слишком привлекают.
— Но ведь она премиленькая девушка, — отвечал Эзра на подобные замечания. — Я так и думал, что дело серьезно. Мы же видели их вместе в опере. Верно, Кэт?
Так они болтали, и каждое их слово поражало бедняжку, как удар ножа. Она пыталась скрыть свои чувства да к тому же гнев и гордость помогали ей превозмочь горе, так как она видела, что с ней обошлись незаслуженно жестоко. Однажды, застав старшего Гердлстона одного, она решилась заговорить с ним.
— Правда ли, — спросила она, задыхаясь, — что мистер Димсдейл помолвлен?
— Как будто так, моя дорогая, — ответил ее опекун. — Во всяком случае, таково общее мнение. Когда девица и молодой человек ведут оживленную переписку, это считается верным признаком.
— Ах, так они переписываются?
— Еще бы! Она посылает ему письма на адрес конторы. Не могу сказать, чтобы это мне нравилось. Можно подумать, что они обманывают его родителей.
Все это было чистейшей выдумкой, но Гердлстон зашел слишком далеко, чтобы считаться с подобными пустяками.
— А кто она? — спросила Кэт. Лицо ее было спокойно, но губы дрожали.
— Какая-то его дальняя родственница. Зовут ее мисс Оссари, если не ошибаюсь. Должен признаться, что я не слишком об этом жалею, так как он теперь, возможно, остепенится. Признаюсь, Кэт, одно время я опасался, что он увлечется вами. Я знаю, что он может нравиться, и это меня тревожило.
— Вы можете быть спокойны, — с горечью произнесла Кэт. — Мне кажется, я знаю истинную цену мистеру Димсдейлу.
И с этими мужественными словами она удалилась в свою комнату гордой походкой, высоко подняв голову, а там разрыдалась так, словно ее сердце разрывалось.
Джон Гердлстон рассказал об этом разговоре своему сыну в тот же вечер, когда они возвращались домой из конторы.
— Нам надо бы поторопиться, — сказал он, — не то этот дурачок может потерять терпение и нарушить все наши планы.
— Это не так-то просто, — угрюмо ответил Эзра. — Я кое-чего добился, но этого мало. Дело оказалось потруднее, чем я ожидал.
— Но ведь у тебя в отношении женщин довольно скверная репутация, — с некоторой язвительностью заметил коммерсант. — Сколько раз меня огорчала твоя распущенность. И я полагал, что хоть теперь этот твои опыт мог бы принести тебе некоторую пользу.
— Есть женщины и женщины, — ответил его сын. — С такой девушкой приходится возиться, как с капризной лошадью.
— Стоит один раз ее запрячь, и ты прекрасно сможешь управиться с ней.
— Еще бы, — ответил Эзра, расхохотавшись. — Но пока у нее в руках все козыри. Она все еще думает об этом шалопае.
— Ну, сегодня утром она говорила о нем без всякой нежности.
— Возможно, но тем не менее она думает только о нем. Если бы мне удалось внушить ей, что он действительно ее бросил, я мог бы поймать ее на этом. Она согласилась бы выйти за меня замуж, если не по любви, то назло ему.
— Вот именно, вот именно! Но погоди. Я думаю, это можно устроить, если ты все предоставишь мне.
Старик размышлял над этой задачей весь день, потому что с каждой уходящей неделей необходимость раздобыть деньги становилась все более грозной, а раздобыть их они могли только, если бы ухаживания Эзры увенчались успехом. Не удивительно, что глава фирмы тщательно взвешивал любую мелочь, которая могла бы склонить чашу весов в ту или иную сторону, и что даже колебания цен на нефть и слоновую кость занимали его теперь гораздо меньше.
На следующий день, когда они сели обедать, лакей подал Гердлстону несколько писем.
— Переслано из конторы, сэр, — объяснил он. — Клерк говорит, что мистера Гилрея не было, а он сам не решился их вскрыть.
— Это на него похоже, — сердито пробормотал Гердлстон, отодвигая тарелку с супом. — Терпеть не могу заниматься делами в неположенные часы. — Говоря это, он вскрывал один конверт за другим. — Ну-с, что тут? Тара возвращается, согласно счету-фактуре… Ну что ж, отлично. Извещение от «Раддера и Сакса»… На это можно ответить завтра. Записка с указанием таможенных сборов в Сьерра-Леоне… Э-э! А это что? «Мой любимый Том…» От кого бы это? «Навеки твоя. Мэри Оссари». Да это же любовное письмецо барышни молодого Димсдейла, попавшее в мою почту. Ну что ж, придется извиниться перед ним за то, что я его вскрыл. Но раз уж он ведет подобную переписку через контору, то должен понимать, насколько неизбежны подобные случайности. А я был уверен, что все это деловые письма, и даже не смотрел на конверты.
Лицо Кэт во время этого монолога побелело. За обедом бедняжка почти ничего не ела и при первой возможности поспешила уйти к себе.
— Прекрасно проделано, папа, — одобрительно заметил Эзра после ухода Кэт. — Это ее сильно задело. Сомнений не может быть никаких.
— По-моему, это ранило ее гордость. Гордость же — большой грех. Об этом предупреждает нас Писание. А теперь гордость не позволит ей больше думать об этом молодом человеке.
— А кто изготовил это письмо?
— Я сам. Мне кажется, в подобном деле допустима любая хитрость. Решается судьба столь важных интересов, что мы должны идти на крайние меры. Я совершенно согласен с церковником старых времен, который сказал, что «цель иногда оправдывает средства».
— Превосходно, папа, чудесно! — воскликнул Эзра, грызя зубочистку. — Мне нравится слушать, как вы рассуждаете. Это удивительно бодрит!
— Я поступаю согласно ниспосланным мне побуждениям, — торжественно ответил Джон Гердлстон, и Эзра, откинувшись на спинку кресла, громко захохотал.
На следующее утро коммерсант решил побеседовать с Томом: он заметил, что молодой человек теряет терпение, и опасался, как бы какой-нибудь неодолимый порыв не заставил его нарушить обещание, а это положило бы конец всем их планам.
— Присядьте, пожалуйста. Мне нужно с вами поговорить, — сказал он ласково, когда младший компаньон явился к нему за распоряжениями на этот день.
Том сел, и в его сердце вспыхнула надежда.
— Справедливость требует, мистер Димсдейл, — продолжал Гердлстон любезно, — чтобы я сообщил вам, как высоко я ценю благородство вашего поведения. Вы со всей щепетильностью соблюдали обещание, которое дали относительно мисс Харстон.
— Да, конечно, я сдержал свое обещание, — резко ответил Том. — Однако, надеюсь, вы отмените этот запрет в ближайшее время. Такое испытание невыносимо трудно для меня.
— Я настоял на нем, ибо этого требует мой долг, как я его понимаю. В подобных вопросах каждый следует своим взглядам, а те, которых всю жизнь придерживаюсь я, могут показаться суровыми. Я считаю, что уважение к памяти моего покойного друга требует, чтобы я оберегал его дочь, которую он вверил моему попечению, от совершения непоправимой ошибки. Как я уже говорил, я могу переменить мнение, если вы и впредь будете доказывать, что достойны ее. Хотя ваше поведение с тех пор, как вы вступили в нашу фирму, было безупречным, в Эдинбурге, насколько я слышал, вы порой позволяли себе некоторые шалости.
— Я ни разу не совершил поступка, которого стал бы стыдиться! — воскликнул Том.
— О, разумеется! — ответил Гердлстон, не сдержав насмешливой улыбки. — Но, быть может, вы совершали поступки, которых стыдился ваш отец?
— Конечно, нет! — вспылил Том. — Я не был ни тихоней, ни ханжой, распевающим псалмы, но обо всем, что я делал, я мог бы рассказать отцу, не покраснев!
— Не говорите столь пренебрежительно о псалмах! Петь их весьма похвально. И если бы вы иногда предавались этому занятию, вам оно могло бы пойти только на пользу. Впрочем, мы говорим о другом. Я хочу, чтобы вы ясно поняли одно, мое согласие на ваш брак зависит лишь от того, как вы будете себя вести. И я требую, чтобы в настоящее время вы ни в коем случае не смущали душевный покой моей подопечной.
— Я ведь уже обещал. И, как это мне ни тяжело, я сдержу слово. Во всяком случае, меня утешает мысль о том, что, продлись наша разлука и двадцать лет, мы останемся верны друг другу.
— Да, конечно, это очень приятно, — угрюмо заметил коммерсант.
— Тем не менее это мучительно! Если бы я мог написать хотя бы строчку…
— Ни единого слова! — перебил его Гердлстон. — Я не увез ее из Лондона только потому, что доверяю вам. Если бы я заподозрил возможность подобной попытки с вашей стороны, то немедленно отослал бы ее за границу.
— Я ничего не предприму без вашего разрешения, — сказал Том, беря шляпу. У двери, уже взявшись за ручку, он вдруг остановился. — Однако если я сочту это необходимым, то буду считать, что, предупредив вас заранее, могу взять назад свое слово.
— И сделаете большую глупость!
— Пусть так, но я сохраняю за собой подобное право, — ответил Том и с тяжелым сердцем удалился, чтобы приступить к дневным трудам.
— Теперь путь перед тобой расчищен! — с торжеством заявил сыну старый коммерсант. — Тебе никто не может помешать, а девушка как раз в настроении искать утешения. Льщу себя мыслью, что все было проделано с большим тактом. Помни, как много зависит от твоей победы. Приступай к делу и победи!
— Приступить я приступлю, — ответил Эзра. — И мне кажется, у меня есть шансы победить.
Услышав эти ободряющие слова, старик рассмеялся и одобрительно похлопал сына по плечу.
Глава XXVI
Подготовка почвы
Несмотря на стоическое поведение Джона Гердлстона и отдельные удачи, которые выпадали на его долю, во всем Лондоне не было, пожалуй, более несчастного и измученного душой человека. Длительные попытки предотвратить надвигающуюся катастрофу подорвали его железное здоровье, ослабили его тело и дух. На бирже начали поговаривать, что за последнее время он сильно сдал, и моралисты не упускали случая нравоучительно указать на бессилие и суетность богатства, которое не способно разгладить морщины на осунувшемся лице почтенного коммерсанта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65