Валера, надо ждать здесь… – Она собиралась привести какие-нибудь веские аргументы, но не успела.
Раздался оглушительный треск, даже и не треск, а… Этому звуку она не подобрала бы названия, поскольку никогда раньше не слышала ничего подобного. Ей показалось, что дом сейчас провалится сквозь землю, и, раньше, чем она успела сообразить, что делает, Марина стиснула сына в объятиях и прижалась с ним к входной двери.
На этот раз он не сопротивлялся, напуганный не меньше ее, но старавшийся не подавать виду… Грохот нарастал, и в этом адском шуме тонули все слова. Стены задрожали – будто в маленьком домике путевого обходчика, за окном которого проносится на огромной скорости тяжелый состав, и от пола до потолка поползла широкая трещина.
А в следующее мгновение Марине показалось (но тогда уж и все остальное тоже показалось или привиделось… ), что зеркало на стене напротив входной двери накренилось. Теперь оно висело неровно, и это могло означать только одно… Что и Башня тоже…
Через дверной проем, ведущий в комнату, Марина увидела, как большой телевизор, стоявший на тумбе (специально на колесиках, чтобы ее можно было передвигать как угодно), исчезает из поля зрения. Словно какой-то невидимый шутник привязал тумбу веревочкой и, забавляясь, тянет на себя.
Это было настолько неожиданным и невозможным, что захотелось закрыть глаза, чтобы не видеть ничего больше, но она лишь еще сильнее прижала голову сына к груди.
Гул, треск и грохот сливались в одну кошмарную какофонию; этот шум был настолько сильным, что сотрясал ее тело, хотя она и так дрожала.
К страху примешивалось отчаяние, и это было хуже всего. Она ждала, что будет дальше, она думала, что шум усилится, и тогда трещина в стене разойдется, как жадная пасть, и из нее брызнут огромные бетонные осколки… «Хотя этого не может быть», – подсказывала ей прежняя, рациональная часть сознания, но глаза и все прочие органы чувств говорили ей другое: «Может. Ведь это происходит».
Марина лихорадочно оглядывалась по сторонам, пытаясь сообразить, куда надо бежать, чтобы укрыться от надвигающейся опасности.
В дверном проеме показался шкаф. Раньше она не могла его видеть, потому что шкаф стоял, как ему и положено, у стены, а теперь он выкатился на середину комнаты и занимал то место, где прежде был телевизор.
Марина почувствовала, как холодеет и в буквальном смысле цепенеет. Руки и ноги отказывались повиноваться; она закусила губу, чтобы сдержать подступившие рыдания… «Не самый-то подходящий момент, правда?»
Не самый. Просто ей было очень страшно, и Марина с нетерпением ожидала, когда все это (чему она не могла подобрать даже названия) закончится.
Наверное, те же самые чувства испытывают пассажиры в падающем авиалайнере. Входит бледная стюардесса, поправляет прическу и говорит: «Наш полет проходит… Теперь уже можно сказать – проходил – на высоте одиннадцать тысяч метров над уровнем моря. Вы больше не слышите шума двигателей – это дурной знак. Мы падаем, но не спешите паниковать! Ведь мы будем падать целых две минуты, а если повезет, то чуть больше. Кто-нибудь желает напитки?»
Марине казалось, что в такой момент никто не захочет напитков. И еще она думала, что торопила бы эти минуты изо всех сил.
Так и сейчас. Она с нетерпением ожидала развязки – какой угодно, лишь бы это поскорее закончилось.
Треск стал приглушеннее. Тише. Или это ей только кажется?
Она повернула голову направо. В прихожей стоял большой платяной шкаф с зеркальными створками, скользившими на роликах. Марина видела свое дрожащее отражение, и на мгновение ей показалось, что случилось самое худшее: потолок резко поднимается, а стена, напротив, плывет вниз, погребая под собой ее и сына. Но в следующий момент она сообразила, что падает не стена, а сама створка шкафа, отражая набегающий пол.
Марина схватила Валерика в охапку (потом ей это казалось почти неправдоподобным – ведь в сыне было тридцать шесть килограммов, а она схватила его, как скомканный носовой платок) и ринулась вперед по коридору.
Звон разлетающегося зеркала – из того самого угла, где они были всего секунду назад. Марина застыла, боясь и повернуться, и сделать лишний шаг: кто знает, какие еще из взбесившихся вещей готовились прыгнуть из засады? Она прижала губы к прохладному, покрытому испариной лбу сына и долго их не отрывала.
– Все-все-все… – бормотала она, лишь бы что-нибудь говорить. Лишь бы как-нибудь успокоить его и себя. – Все-все-все…
Валерик осторожно – не демонстративно, как он это делал всегда, поскольку считал подобные нежности недопустимыми для двенадцатилетнего (взрослого) мужчины – освободился из объятий матери, но Марина продолжала держать его за руку.
– Мам, что это? – серьезно спросил он, но Марина лишь пожала плечами в ответ.
Она молчала, потому, что не знала, что ответить, и потому, что сомневалась, можно ли об этом говорить уже в прошедшем времени. Потому что, если это вдруг началось… она бы не поставила и пятидесяти копеек на то, что это больше не повторится.
– Я не знаю… Ты только не волнуйся. Нас обязательно спасут. Все будет хорошо, вот увидишь. Обязательно.
– Да я не очень-то и волнуюсь, – дрожащим голосом произнес сын.
Она знала, что он не мог сказать ничего другого. Пусть и дрожащим от страха голосом, но только эти слова. «Порода!» – с гордостью подумала она. Но к этой гордости примешивалась легкая порция досады, поскольку невольное воспоминание о муже возникло в самый неподходящий момент.
– Все хорошо. Скоро за нами придут и откроют двери… – Она встала рядом с Валериком.
И звук, который она услышала… Который они оба услышали… Легкий щелчок замка, освобождающего запертые двери. Это было слишком хорошо, чтобы походить на правду. Все так же, не выпуская руку сына из своей, она шагнула по хрустящим зеркальным осколкам – «плохая примета, это не к добру. Но, похоже, следствие несколько опередило причину… » – и подошла к двери.
Все еще не веря в реальность этого звука ( «наверное, мне просто показалось»), Марина взялась за ручку, и дверь легко подалась.
«Я все-таки сейчас расплачусь», – как-то отстраненно, будто размышляла о ком-то другом, подумала она и всхлипнула. Дверь открылась еще шире.
Марина бросила последний взгляд на квартиру и успела подумать, что неплохо бы захватить кое-что из вещей и небольшие деньги, хранящиеся (ведь человек – раб своих привычек, не так ли?) в шкафу, под стопкой белья. Но сама мысль о том, чтобы приблизиться к шкафу, показалась ей пугающей. Она боялась хотя бы на несколько сантиметров отойти от двери: ведь та могла снова захлопнуться, и неизвестно, открылась бы она еще когда-нибудь. «Судьба никому не дает второго шанса, – часто говорил муж. – Если упустил – все, скажи ему до свидания! А лучше – прощай!»
И Марина решила не испытывать судьбу. Она взглянула на свой мобильный, лежавший на кровати. Аппарат начал звонить, и Марина могла бы и не смотреть на дисплей – она знала, что это – мама. Волнуется.
Ну еще бы! На ее месте она бы тоже волновалась, и, наверное, так же сильно. Но в тот момент… «Женщины часто выдают свое собственное волнение за заботу», – с неожиданной жесткостью подумала она. Конечно, это был очень простой выбор: или пойти в комнату и взять телефон с кровати, рискуя, что в следующую секунду дверь захлопнется и не откроется уже никогда, или выйти на лестницу и попытаться спастись. Спасти себя и сына.
Марина решительно направилась к двери, волоча Валерика за собой. Она больше не оглядывалась.
Это показалось ей странным, но в холле никого не было. Вся Башня была построена однотипно: каждый этаж разделен на два крыла – западное и восточное. В каждом крыле – по две квартиры и на каждой площадке – два лифта.
В холле Марина задержалась, прислушиваясь к тишине в квартире соседей. Она подошла к их двери и попробовала толкнуть ее, но та была закрыта.
«Может, их просто нет дома? Тогда им сильно повезло».
Как бы то ни было, но Марина понимала, что у нее нет времени на раздумья.
Она пошла к двери, ведущей на лестницу. Плиты из мраморной крошки, которыми был выложен пол, растрескались и хрустели под ногами – почти как осколки зеркала в ее квартире. Марина изо всех сил старалась держать себя в руках и не побежать. Она знала, что достаточно только поддаться панике и остановиться будет очень тяжело. Поэтому она шагала быстро, но все же не бежала.
Они прошли мимо лифтов, и Валерик мимоходом надавил на кнопку вызова. Марина лишь покачала головой, не останавливаясь.
Она толкнула дверь ногой, но та не поддалась. Огромная тяжелая дверь, с толстым, словно подернутым морозом, непрозрачным стеклом. Марина толкнула еще раз, понимая, что это бесполезно.
– Ну хорошо, – грозно сказала она, обращаясь непонятно к кому. – Хорошо.
Она двинулась к зимнему саду, к большому фикусу. Это казалось ей правильным – попытаться разбить стекло. Хотя…
Марина отбросила сомнения. Сначала она попробует, а уж потом посмотрит, что из этого получится.
Растения только казались растущими рядом, в общем газоне; на самом деле у каждого имелся свой отдельный горшок, замаскированный пластами дерна и пучками сухой травы. Марина ухватилась за фикус, чувствуя, как стебель трещит у нее в кулаке.
«Интересно, кто-нибудь из охранников меня сейчас видит?»
«Ну, и даже если видят, что с того? Наверняка у них своих забот хватает».
Она усмехнулась, глядя на мраморную крошку под ногами, и стала раскачивать толстый стебель. Фикус – вместе с горшком – сдвинулся с места. Марина нащупала края горшка и взялась за них, почувствовав резкую боль в сломанных ногтях на правой руке.
Она охнула, но только крепче сжала пальцы. Горшок медленно вылезал из земли. Марина запустила руку глубже в землю и взялась за влажное дно горшка. Наконец ей удалось извлечь его из газончика, Марина прижала его к животу и, сдувая выбившиеся пряди с лица, потащила фикус к лестничной двери.
Мысль о том, что она, должно быть, очень нелепо выглядит (в самые неподходящие моменты возникают такие пустяковые, ненужные мысли), промелькнула в голове и тут же исчезла. Марина взвалила горшок на плечо и последние метры пробежала, пытаясь придать своему массивному тарану хоть какое-то дополнительное ускорение. Когда до двери оставался всего один шаг, она резко оттолкнула горшок от себя, с замиранием ожидая, что сейчас случится. Она была готова услышать звон разбитого стекла, но… Горшок с глухим стуком ударился в стекло и раскололся пополам. Отскочив и рухнув на пол, половины его рассыпались еще на множество мелких черепков.
Марина сжала кулаки и вскрикнула – от отчаяния и обиды.
– Мам, – раздался спокойный голос сына. – Мам, может быть, поедем на лифте?
– А? – она тяжело дышала, обтирая испачканные в земле руки о белую блузку. – На лифте?
Казалось, до нее никак не мог дойти смысл сказанного.
– Мам, давай быстрее…
Она оглянулась и увидела, что Валерик, стоя на площадке, удерживает рукой открывшиеся двери лифта – завозившись с фикусом, Марина и не заметила, как он подъехал.
Она сделала два быстрых шага вперед. Кабина лифта стояла пустая, но Марина почему-то не решалась войти.
– Убери руку! – сказала она, чувствуя, что если он сейчас же не отпустит дверь, то она закричит. Перед глазами возникла ужасная картина: раздвижные двери медленно, с тихим жужжанием, закрываются, защемляя тонкую загорелую руку, затем кабина трогается, и… Марина зажмурилась и закричала. – Сейчас же убери руку!
Она рванулась к сыну, но прежде, чем успела схватить его, Валерик вошел внутрь. Ее пальцы сомкнулись в считанных сантиметрах от его красного рюкзачка, болтавшегося за спиной. Она подумала, что все это происходит только с одной целью – отобрать у нее ребенка.
Мысль, такая страшная (но уже не казавшаяся невозможной), промелькнула в голове, как вспышка молнии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Раздался оглушительный треск, даже и не треск, а… Этому звуку она не подобрала бы названия, поскольку никогда раньше не слышала ничего подобного. Ей показалось, что дом сейчас провалится сквозь землю, и, раньше, чем она успела сообразить, что делает, Марина стиснула сына в объятиях и прижалась с ним к входной двери.
На этот раз он не сопротивлялся, напуганный не меньше ее, но старавшийся не подавать виду… Грохот нарастал, и в этом адском шуме тонули все слова. Стены задрожали – будто в маленьком домике путевого обходчика, за окном которого проносится на огромной скорости тяжелый состав, и от пола до потолка поползла широкая трещина.
А в следующее мгновение Марине показалось (но тогда уж и все остальное тоже показалось или привиделось… ), что зеркало на стене напротив входной двери накренилось. Теперь оно висело неровно, и это могло означать только одно… Что и Башня тоже…
Через дверной проем, ведущий в комнату, Марина увидела, как большой телевизор, стоявший на тумбе (специально на колесиках, чтобы ее можно было передвигать как угодно), исчезает из поля зрения. Словно какой-то невидимый шутник привязал тумбу веревочкой и, забавляясь, тянет на себя.
Это было настолько неожиданным и невозможным, что захотелось закрыть глаза, чтобы не видеть ничего больше, но она лишь еще сильнее прижала голову сына к груди.
Гул, треск и грохот сливались в одну кошмарную какофонию; этот шум был настолько сильным, что сотрясал ее тело, хотя она и так дрожала.
К страху примешивалось отчаяние, и это было хуже всего. Она ждала, что будет дальше, она думала, что шум усилится, и тогда трещина в стене разойдется, как жадная пасть, и из нее брызнут огромные бетонные осколки… «Хотя этого не может быть», – подсказывала ей прежняя, рациональная часть сознания, но глаза и все прочие органы чувств говорили ей другое: «Может. Ведь это происходит».
Марина лихорадочно оглядывалась по сторонам, пытаясь сообразить, куда надо бежать, чтобы укрыться от надвигающейся опасности.
В дверном проеме показался шкаф. Раньше она не могла его видеть, потому что шкаф стоял, как ему и положено, у стены, а теперь он выкатился на середину комнаты и занимал то место, где прежде был телевизор.
Марина почувствовала, как холодеет и в буквальном смысле цепенеет. Руки и ноги отказывались повиноваться; она закусила губу, чтобы сдержать подступившие рыдания… «Не самый-то подходящий момент, правда?»
Не самый. Просто ей было очень страшно, и Марина с нетерпением ожидала, когда все это (чему она не могла подобрать даже названия) закончится.
Наверное, те же самые чувства испытывают пассажиры в падающем авиалайнере. Входит бледная стюардесса, поправляет прическу и говорит: «Наш полет проходит… Теперь уже можно сказать – проходил – на высоте одиннадцать тысяч метров над уровнем моря. Вы больше не слышите шума двигателей – это дурной знак. Мы падаем, но не спешите паниковать! Ведь мы будем падать целых две минуты, а если повезет, то чуть больше. Кто-нибудь желает напитки?»
Марине казалось, что в такой момент никто не захочет напитков. И еще она думала, что торопила бы эти минуты изо всех сил.
Так и сейчас. Она с нетерпением ожидала развязки – какой угодно, лишь бы это поскорее закончилось.
Треск стал приглушеннее. Тише. Или это ей только кажется?
Она повернула голову направо. В прихожей стоял большой платяной шкаф с зеркальными створками, скользившими на роликах. Марина видела свое дрожащее отражение, и на мгновение ей показалось, что случилось самое худшее: потолок резко поднимается, а стена, напротив, плывет вниз, погребая под собой ее и сына. Но в следующий момент она сообразила, что падает не стена, а сама створка шкафа, отражая набегающий пол.
Марина схватила Валерика в охапку (потом ей это казалось почти неправдоподобным – ведь в сыне было тридцать шесть килограммов, а она схватила его, как скомканный носовой платок) и ринулась вперед по коридору.
Звон разлетающегося зеркала – из того самого угла, где они были всего секунду назад. Марина застыла, боясь и повернуться, и сделать лишний шаг: кто знает, какие еще из взбесившихся вещей готовились прыгнуть из засады? Она прижала губы к прохладному, покрытому испариной лбу сына и долго их не отрывала.
– Все-все-все… – бормотала она, лишь бы что-нибудь говорить. Лишь бы как-нибудь успокоить его и себя. – Все-все-все…
Валерик осторожно – не демонстративно, как он это делал всегда, поскольку считал подобные нежности недопустимыми для двенадцатилетнего (взрослого) мужчины – освободился из объятий матери, но Марина продолжала держать его за руку.
– Мам, что это? – серьезно спросил он, но Марина лишь пожала плечами в ответ.
Она молчала, потому, что не знала, что ответить, и потому, что сомневалась, можно ли об этом говорить уже в прошедшем времени. Потому что, если это вдруг началось… она бы не поставила и пятидесяти копеек на то, что это больше не повторится.
– Я не знаю… Ты только не волнуйся. Нас обязательно спасут. Все будет хорошо, вот увидишь. Обязательно.
– Да я не очень-то и волнуюсь, – дрожащим голосом произнес сын.
Она знала, что он не мог сказать ничего другого. Пусть и дрожащим от страха голосом, но только эти слова. «Порода!» – с гордостью подумала она. Но к этой гордости примешивалась легкая порция досады, поскольку невольное воспоминание о муже возникло в самый неподходящий момент.
– Все хорошо. Скоро за нами придут и откроют двери… – Она встала рядом с Валериком.
И звук, который она услышала… Который они оба услышали… Легкий щелчок замка, освобождающего запертые двери. Это было слишком хорошо, чтобы походить на правду. Все так же, не выпуская руку сына из своей, она шагнула по хрустящим зеркальным осколкам – «плохая примета, это не к добру. Но, похоже, следствие несколько опередило причину… » – и подошла к двери.
Все еще не веря в реальность этого звука ( «наверное, мне просто показалось»), Марина взялась за ручку, и дверь легко подалась.
«Я все-таки сейчас расплачусь», – как-то отстраненно, будто размышляла о ком-то другом, подумала она и всхлипнула. Дверь открылась еще шире.
Марина бросила последний взгляд на квартиру и успела подумать, что неплохо бы захватить кое-что из вещей и небольшие деньги, хранящиеся (ведь человек – раб своих привычек, не так ли?) в шкафу, под стопкой белья. Но сама мысль о том, чтобы приблизиться к шкафу, показалась ей пугающей. Она боялась хотя бы на несколько сантиметров отойти от двери: ведь та могла снова захлопнуться, и неизвестно, открылась бы она еще когда-нибудь. «Судьба никому не дает второго шанса, – часто говорил муж. – Если упустил – все, скажи ему до свидания! А лучше – прощай!»
И Марина решила не испытывать судьбу. Она взглянула на свой мобильный, лежавший на кровати. Аппарат начал звонить, и Марина могла бы и не смотреть на дисплей – она знала, что это – мама. Волнуется.
Ну еще бы! На ее месте она бы тоже волновалась, и, наверное, так же сильно. Но в тот момент… «Женщины часто выдают свое собственное волнение за заботу», – с неожиданной жесткостью подумала она. Конечно, это был очень простой выбор: или пойти в комнату и взять телефон с кровати, рискуя, что в следующую секунду дверь захлопнется и не откроется уже никогда, или выйти на лестницу и попытаться спастись. Спасти себя и сына.
Марина решительно направилась к двери, волоча Валерика за собой. Она больше не оглядывалась.
Это показалось ей странным, но в холле никого не было. Вся Башня была построена однотипно: каждый этаж разделен на два крыла – западное и восточное. В каждом крыле – по две квартиры и на каждой площадке – два лифта.
В холле Марина задержалась, прислушиваясь к тишине в квартире соседей. Она подошла к их двери и попробовала толкнуть ее, но та была закрыта.
«Может, их просто нет дома? Тогда им сильно повезло».
Как бы то ни было, но Марина понимала, что у нее нет времени на раздумья.
Она пошла к двери, ведущей на лестницу. Плиты из мраморной крошки, которыми был выложен пол, растрескались и хрустели под ногами – почти как осколки зеркала в ее квартире. Марина изо всех сил старалась держать себя в руках и не побежать. Она знала, что достаточно только поддаться панике и остановиться будет очень тяжело. Поэтому она шагала быстро, но все же не бежала.
Они прошли мимо лифтов, и Валерик мимоходом надавил на кнопку вызова. Марина лишь покачала головой, не останавливаясь.
Она толкнула дверь ногой, но та не поддалась. Огромная тяжелая дверь, с толстым, словно подернутым морозом, непрозрачным стеклом. Марина толкнула еще раз, понимая, что это бесполезно.
– Ну хорошо, – грозно сказала она, обращаясь непонятно к кому. – Хорошо.
Она двинулась к зимнему саду, к большому фикусу. Это казалось ей правильным – попытаться разбить стекло. Хотя…
Марина отбросила сомнения. Сначала она попробует, а уж потом посмотрит, что из этого получится.
Растения только казались растущими рядом, в общем газоне; на самом деле у каждого имелся свой отдельный горшок, замаскированный пластами дерна и пучками сухой травы. Марина ухватилась за фикус, чувствуя, как стебель трещит у нее в кулаке.
«Интересно, кто-нибудь из охранников меня сейчас видит?»
«Ну, и даже если видят, что с того? Наверняка у них своих забот хватает».
Она усмехнулась, глядя на мраморную крошку под ногами, и стала раскачивать толстый стебель. Фикус – вместе с горшком – сдвинулся с места. Марина нащупала края горшка и взялась за них, почувствовав резкую боль в сломанных ногтях на правой руке.
Она охнула, но только крепче сжала пальцы. Горшок медленно вылезал из земли. Марина запустила руку глубже в землю и взялась за влажное дно горшка. Наконец ей удалось извлечь его из газончика, Марина прижала его к животу и, сдувая выбившиеся пряди с лица, потащила фикус к лестничной двери.
Мысль о том, что она, должно быть, очень нелепо выглядит (в самые неподходящие моменты возникают такие пустяковые, ненужные мысли), промелькнула в голове и тут же исчезла. Марина взвалила горшок на плечо и последние метры пробежала, пытаясь придать своему массивному тарану хоть какое-то дополнительное ускорение. Когда до двери оставался всего один шаг, она резко оттолкнула горшок от себя, с замиранием ожидая, что сейчас случится. Она была готова услышать звон разбитого стекла, но… Горшок с глухим стуком ударился в стекло и раскололся пополам. Отскочив и рухнув на пол, половины его рассыпались еще на множество мелких черепков.
Марина сжала кулаки и вскрикнула – от отчаяния и обиды.
– Мам, – раздался спокойный голос сына. – Мам, может быть, поедем на лифте?
– А? – она тяжело дышала, обтирая испачканные в земле руки о белую блузку. – На лифте?
Казалось, до нее никак не мог дойти смысл сказанного.
– Мам, давай быстрее…
Она оглянулась и увидела, что Валерик, стоя на площадке, удерживает рукой открывшиеся двери лифта – завозившись с фикусом, Марина и не заметила, как он подъехал.
Она сделала два быстрых шага вперед. Кабина лифта стояла пустая, но Марина почему-то не решалась войти.
– Убери руку! – сказала она, чувствуя, что если он сейчас же не отпустит дверь, то она закричит. Перед глазами возникла ужасная картина: раздвижные двери медленно, с тихим жужжанием, закрываются, защемляя тонкую загорелую руку, затем кабина трогается, и… Марина зажмурилась и закричала. – Сейчас же убери руку!
Она рванулась к сыну, но прежде, чем успела схватить его, Валерик вошел внутрь. Ее пальцы сомкнулись в считанных сантиметрах от его красного рюкзачка, болтавшегося за спиной. Она подумала, что все это происходит только с одной целью – отобрать у нее ребенка.
Мысль, такая страшная (но уже не казавшаяся невозможной), промелькнула в голове, как вспышка молнии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43