Стой! Кто идет? Друзья и Дании вассалы. (Мадам Пратолунго начинает ощущать действие Шекспира, Как всегда ощущает, в ногах. Она старается сидеть смирно. Напрасно. Она испытывает болезнь, известную, ей по горькому опыту и которую она называет гамлетовскими судорогами). Бернардо и Франциско, Горацио и Марцелл разговаривают: бум, бум, бум. Входит тень отца Гамлета.
Мистер Финч делает потрясающую паузу. (Среди зловещего молчания слышно, как сосет грудь младенец. Мистрис Финч продолжает вкушать духовное наслаждение. Судороги в ногах у мадам Пратолунго не прекращаются. Они передаются и Луцилле).
— Марцелл! — Финч начинает снова. — Ты муж ученый, говори. Горацио — Бернардо. Финч его поддерживает.
— Похож на короля, гляди, Горацио. Луцилла Финч вмешивается в диалог:
— Папа, извини, у меня весь день сильная головная боль, я пройдусь немного по саду.
Ректор опять многозначительно умолкает и вперяет в дочь молчаливый взгляд. (Луцилла уходит.) — Горацио глядит на привидение и возобновляет разговор: «Похож, действительно, что значит это?»
Младенец пресыщен. (Мистрисс Финч ищет платок. Мадам Пратолунго использует случай привести в движение свои страдающие ноги и находит платок.) Мистер Финч останавливается, мрачно глядит, продолжает и добирается до второй сцены.
— Входят королева, король, Гамлет, Полоний, Лаэрт, Вольтиманд, Корнелий, вельможи. (Все — мистер Финч). О ноги! ноги! Все мистер Финч, и бум, бум, бум.
Третья сцена. Входит Лаэрт и Офелия (и он, и она — ректоры димчорчские, и он, и она с густыми басами, ростом в пять футов, лица изрыты оспой, с грязными белыми галстуками на шее).
Мистер Финч читает, читает, читает. Мистрис Финч и младенец одновременно смежают глаза в дремоте. Мадам Пратолунго испытывает такие судороги в нижних конечностях, что, будь на то возможность, попросила бы опытного хирурга взять нож и отрезать ей ноги. Мистер Финч все громче и громче, все выразительнее и выразительнее дочитывает до четвертой сцены:
— Входят Гамлет, Горацио и Марцелл.
Боже милостивый! Что я слышу? Не помощь ли приближается извне? Не шаги ли это в передней? Да! Мистрис Финч открывает глаза. Мистрис Финч слышит шаги и радуется им так же, как и я. Достопочтенный Гамлет ничего не слышит кроме своего голоса. Он начинает сцену: «Как щиплет воздух, холодно сегодня!» Дверь отворяется. Ректору весьма кстати подуло воздухом в лицо. Он оглядывается. Если это слуга, горе ему. Нет, это не слуга. Гости, благодарение Богу, гости! Милости просим, господа, милости просим. Конец Гамлету на сегодня, спасибо вам! Появляются два лица, которыми тотчас же надо заняться, — мистер Оскар Дюбур и с ним приехавший из Америки брат его, мистер Нюджент Дюбур.
Удивление от их необыкновенного сходства — вот первое впечатление, равно испытанное всеми нами, когда братья вошли в комнату. Один рост, одна походка, одни черты лица, один голос, один цвет волос, одинаково безбородые лица. Улыбка Оскара отражается тождественно на губах Нюджента, странные жесты Оскаровых рук повторяются тождественно руками Нюджента. И в довершение всего цвет лица, навсегда потерянный Оскаром (только, может быть, чуть-чуть потемнее), снова предстал нам в Нюдженте. Единственная разница, дававшая возможность различить братьев, когда вошли они вместе в комнату, разница, незаметная для Луциллы, заключалась в страшном контрасте цвета кожи, окрашенной у одного лекарством и оставшейся у другого такой, какой природа создала ее.
— Рад познакомиться с вами, мистрис Финч, я давно ждал этого дня. Благодарю вас, мистер Финч, за доброту вашу к моему брату. Мадам Пратолунго, вероятно? Позвольте пожать вам руку. Должен сказать, что я слышал о вашем знаменитом супруге. Ага! Вот и младенец. Ваш, конечно, мистрис Финч? Мальчик или девочка? Славный ребенок, если только холостяку позволительно выразить свое мнение. Агу! Агу!
Он стал развлекать ребенка, словно сам был отцом семейства, и весело прищелкивать пальцами. Синее лицо бедного Оскара с гордостью обратилось ко мне. «Что я вам говорил? — спрашивал его взгляд. — Не говорил я, что Нюджент всех очарует с первой встречи?» Совершенно верно. Очаровательный человек. Вовсе не похожий в манерах на Оскара и до такой степени похожий на него во всех других отношениях, не могу иначе охарактеризовать его, как сказав, что он был усовершенствованный Оскар. У него была та живость ума, та благовоспитанная привлекательная самоуверенность, которой недоставало Оскару. И какие у него превосходные наклонности. Он любит детей, он уважает память моего славного Пратолунго. Через полминуты после вступления своего в комнату Нюджент Дюбур овладел сердцем мистрис Финч и моим. Поиграв с ребенком, он обратился к мистеру Финчу и указал на раскрытый на столе томик Шекспира.
— Вы читали дамам, — сказал он. — Мы, кажется, помешали вам.
— Ничего, — ответил ректор с снисходительной учтивостью. — Найдется другое время. Я имею привычку, мистер Нюджент, читать вслух в семейном кружке моем. Как духовное лицо и любитель поэзии, я долго упражнялся в искусстве выражения…
— Извините меня, вы упражнялись вовсе не так, как следует.
Мистер Финч оцепенел. Этот человек в его присутствии осмеливается иметь свое мнение. Человек в гостиной приходского дома дерзает прервать ректора на полуслове, решается сказать ему в глаза пред раскрытой книгой Шекспира, что он читал не так, как следует.
— О! Мы слышали, когда входили, — продолжал Нюджент самым непринужденным и доброжелательным тоном. — Вы вот как читали.
Он взял «Гамлета» и прочел первую строку четвертой сцены: «Как щиплет воздух, холодно сегодня», удивительно верно подражая мистеру Финчу.
— Так не сказал бы Гамлет. Ни один человек в его положении не сказал бы «холодно» таким грубоватым голосом. Чем отличается Шекспир прежде всего? Верностью природе, постоянной верностью природе. В каком состоянии находится Гамлет, когда ожидает встречи с привидением? В нервном состоянии, и он чувствует холод. Пусть он выскажет это естественно, пусть он говорит, как говорил бы всякий другой человек в таких обстоятельствах. Вот послушайте. Довольно спокойно: «Как щиплет воздух». Тут Гамлет останавливается и вздрагивает.., брр .. «холодно сегодня». Вот как следует читать Шекспира.
Мистер Финч задрал голову кверху, как только мог, и громко ударил ладонью по открытой книге.
— Позвольте мне сказать вам… — начал он. Нюджент опять остановил его, добродушнее прежнего.
— Вы не согласны со мной? Прекрасно. Совершенно бесполезно спорить. Не знаю, как вы, а я самый упрямый человек на свете. Напрасная трата времени убеждать меня. А вот поглядите-ка на этого ребенка.
Тут внимание мистера Нюджента Дюбура было внезапно привлечено младенцем. Он повернулся на каблуках и обратился к мистрис Финч:
— Я позволю себе сказать, сударыня, что не существует более неудобного платья, нежели то, которое надевают в нашей стране на маленьких детей. — Какие три главные отправления совершает организм этого ребенка, этого очаровательного ребенка вашего? Он сосет молоко, он спит, он растет. В настоящую минуту он не сосет, он не спит, он растет, развивается. При таких интересных обстоятельствах, что ему нужно? Свободно двигать своими членами во всех направлениях. Вы позволяете ему махать ручками сколько угодно и не даете брыкаться ногами. Вы надеваете на него платье втрое длиннее его роста. Он пытается поднять ноги кверху, как поднимает руки, и не может. Он путается в бессмысленно длинном платье, и совершенно естественное удовольствие превращается в мучение. Может ли что-нибудь быть нелепее? Какие мнения на этот счет у матерей? Отчего они не дают себе труда немного подумать? Поверьте мне, мистрис Финч, самое лучшее — коротенькие юбочки. Дайте свободу, сладкую свободу ногам моего юного друга. Простор, безграничный простор пальцам ребенка-мученика.
Мистрис Финч выслушала, смутившись, рассуждения о длинном платье младенца и, глядя печально на Нюджента Дюбура, открыла было рот, чтобы заговорить с ним, но передумала и обратила увлажнившиеся глаза на мужа, как бы прося его заступиться. Мистер Финч сделал еще одну попытку защитить свое достоинство, обратившись к Нюдженту с саркастической улыбкой.
— Давая совет жене моей, мистер Нюджент, — сказал ректор, — вы позволите мне заметить, что совет этот имел бы более практическое значение, если б исходил от человека женатого. Я напомню вам…
— Вы напоминаете мне, что я холостяк? Полноте! Это ровно ничего не значит. Доктор Джонсон разрешил этот вопрос сто лет тому назад. «Государь мой, — сказал он кому-то, думавшему так же, как вы, — вы вправе бранить своего столяра, если он сделал дурной стол, хотя сами сделать стола не можете». Я говорю вам, мистер Финч, вы вправе указать на недостаток в одежде ребенка, хотя у вас у самих нет ребенка. Это вас не убеждает? Прекрасно. Возьмем другой пример. Взгляните вот на вашу комнату. Я сию же минуту замечаю, что она плохо освещена. У вас здесь только одно окно, а следовало бы быть двум. Нужно ли быть архитектором-практиком, чтобы заметить это? Нелепость! Вы все еще не убеждены? Возьмем еще пример. Что это за брошюра на камине? А! Поземельные налоги. Прекрасно. Вы не член нижней палаты, вы не канцлер казначейства, а разве у вас нет своего мнения о поземельных налогах? Нужно ли нам с вами вступить в парламент, чтобы получить право понять всю слабость старой английской конституции?
— И всю силу зарождающейся республики, — вмешалась я, по своему обыкновению невольно вставляя при удобном случае пратолунговскую программу.
Нюджент Дюбур тотчас же повернулся ко мне и прочел мне наставление о моем коньке, как прочел наставление ректору о Гамлете и мистрис Финч о детском платье.
— Ничуть не бывало, — проговорил он утвердительно. — «Зарождающаяся республика» лишь капризное детище политического семейства. Откажитесь от нее, сударыня. Из нее проку не выйдет.
— Доктор Пратолунго… — начала я.
— Был честный человек, — прервал Нюджент Дюбур. — Я сам либерал, я уважаю его. Но он во всех отношениях ошибался. Все искренние республиканцы так ошибаются. Они верят в существование общественного сознания в Европе. Милое заблуждение! Общественное сознание умерло в Европе. Общественное сознание есть благородный порыв юных племен, молодых народов. В старой себялюбивой Европе личный интерес занял его место. Когда ваш супруг проповедовал республику, на что он рассчитывал? Что республика даст власть народу? Пустяки! Убеждайте меня стоять за республику на том основании, что она меня возвысит, и если вы сможете доказать это, я вас послушаю. Если когда-нибудь можно создать республиканские учреждения в старом свете, так единственно с помощью этого двигателя.
Я пришла в негодование от такого мнения.
— Мой славный супруг… — начала я опять.
— Скорее бы умер, чем разделил все эти низкие интересы своих ближних. Совершенно верно. В этом и заключалась его ошибка. Из-за этого у него ничего не выходило. От этого-то республика и есть капризное детище политического семейства. Что и надлежало доказать, — заключил Нюджент Дюбур с любезною улыбкой и грациозным жестом, которым подчеркивал: вот я и вразумил всех троих, одного за другим, я одинаково доволен и собою, и ими.
Его улыбка была обворожительной. Как ни твердо была я намерена оспаривать унизительные заключения, к которым он пришел, я не нашла в себе сил дать отпор. Что касается достопочтенного Финча, он молча сидел, надувшись в углу, и переваривал, как мог, открытие, что существует на свете еще другой человек, кроме ректора димчорчского, с весьма высоким мнением о себе и с превосходным умением выражать свои мысли. В наступившем минутном молчании Оскар нашел возможность вставить свое слово. До сих пор он только любовался братом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Мистер Финч делает потрясающую паузу. (Среди зловещего молчания слышно, как сосет грудь младенец. Мистрис Финч продолжает вкушать духовное наслаждение. Судороги в ногах у мадам Пратолунго не прекращаются. Они передаются и Луцилле).
— Марцелл! — Финч начинает снова. — Ты муж ученый, говори. Горацио — Бернардо. Финч его поддерживает.
— Похож на короля, гляди, Горацио. Луцилла Финч вмешивается в диалог:
— Папа, извини, у меня весь день сильная головная боль, я пройдусь немного по саду.
Ректор опять многозначительно умолкает и вперяет в дочь молчаливый взгляд. (Луцилла уходит.) — Горацио глядит на привидение и возобновляет разговор: «Похож, действительно, что значит это?»
Младенец пресыщен. (Мистрисс Финч ищет платок. Мадам Пратолунго использует случай привести в движение свои страдающие ноги и находит платок.) Мистер Финч останавливается, мрачно глядит, продолжает и добирается до второй сцены.
— Входят королева, король, Гамлет, Полоний, Лаэрт, Вольтиманд, Корнелий, вельможи. (Все — мистер Финч). О ноги! ноги! Все мистер Финч, и бум, бум, бум.
Третья сцена. Входит Лаэрт и Офелия (и он, и она — ректоры димчорчские, и он, и она с густыми басами, ростом в пять футов, лица изрыты оспой, с грязными белыми галстуками на шее).
Мистер Финч читает, читает, читает. Мистрис Финч и младенец одновременно смежают глаза в дремоте. Мадам Пратолунго испытывает такие судороги в нижних конечностях, что, будь на то возможность, попросила бы опытного хирурга взять нож и отрезать ей ноги. Мистер Финч все громче и громче, все выразительнее и выразительнее дочитывает до четвертой сцены:
— Входят Гамлет, Горацио и Марцелл.
Боже милостивый! Что я слышу? Не помощь ли приближается извне? Не шаги ли это в передней? Да! Мистрис Финч открывает глаза. Мистрис Финч слышит шаги и радуется им так же, как и я. Достопочтенный Гамлет ничего не слышит кроме своего голоса. Он начинает сцену: «Как щиплет воздух, холодно сегодня!» Дверь отворяется. Ректору весьма кстати подуло воздухом в лицо. Он оглядывается. Если это слуга, горе ему. Нет, это не слуга. Гости, благодарение Богу, гости! Милости просим, господа, милости просим. Конец Гамлету на сегодня, спасибо вам! Появляются два лица, которыми тотчас же надо заняться, — мистер Оскар Дюбур и с ним приехавший из Америки брат его, мистер Нюджент Дюбур.
Удивление от их необыкновенного сходства — вот первое впечатление, равно испытанное всеми нами, когда братья вошли в комнату. Один рост, одна походка, одни черты лица, один голос, один цвет волос, одинаково безбородые лица. Улыбка Оскара отражается тождественно на губах Нюджента, странные жесты Оскаровых рук повторяются тождественно руками Нюджента. И в довершение всего цвет лица, навсегда потерянный Оскаром (только, может быть, чуть-чуть потемнее), снова предстал нам в Нюдженте. Единственная разница, дававшая возможность различить братьев, когда вошли они вместе в комнату, разница, незаметная для Луциллы, заключалась в страшном контрасте цвета кожи, окрашенной у одного лекарством и оставшейся у другого такой, какой природа создала ее.
— Рад познакомиться с вами, мистрис Финч, я давно ждал этого дня. Благодарю вас, мистер Финч, за доброту вашу к моему брату. Мадам Пратолунго, вероятно? Позвольте пожать вам руку. Должен сказать, что я слышал о вашем знаменитом супруге. Ага! Вот и младенец. Ваш, конечно, мистрис Финч? Мальчик или девочка? Славный ребенок, если только холостяку позволительно выразить свое мнение. Агу! Агу!
Он стал развлекать ребенка, словно сам был отцом семейства, и весело прищелкивать пальцами. Синее лицо бедного Оскара с гордостью обратилось ко мне. «Что я вам говорил? — спрашивал его взгляд. — Не говорил я, что Нюджент всех очарует с первой встречи?» Совершенно верно. Очаровательный человек. Вовсе не похожий в манерах на Оскара и до такой степени похожий на него во всех других отношениях, не могу иначе охарактеризовать его, как сказав, что он был усовершенствованный Оскар. У него была та живость ума, та благовоспитанная привлекательная самоуверенность, которой недоставало Оскару. И какие у него превосходные наклонности. Он любит детей, он уважает память моего славного Пратолунго. Через полминуты после вступления своего в комнату Нюджент Дюбур овладел сердцем мистрис Финч и моим. Поиграв с ребенком, он обратился к мистеру Финчу и указал на раскрытый на столе томик Шекспира.
— Вы читали дамам, — сказал он. — Мы, кажется, помешали вам.
— Ничего, — ответил ректор с снисходительной учтивостью. — Найдется другое время. Я имею привычку, мистер Нюджент, читать вслух в семейном кружке моем. Как духовное лицо и любитель поэзии, я долго упражнялся в искусстве выражения…
— Извините меня, вы упражнялись вовсе не так, как следует.
Мистер Финч оцепенел. Этот человек в его присутствии осмеливается иметь свое мнение. Человек в гостиной приходского дома дерзает прервать ректора на полуслове, решается сказать ему в глаза пред раскрытой книгой Шекспира, что он читал не так, как следует.
— О! Мы слышали, когда входили, — продолжал Нюджент самым непринужденным и доброжелательным тоном. — Вы вот как читали.
Он взял «Гамлета» и прочел первую строку четвертой сцены: «Как щиплет воздух, холодно сегодня», удивительно верно подражая мистеру Финчу.
— Так не сказал бы Гамлет. Ни один человек в его положении не сказал бы «холодно» таким грубоватым голосом. Чем отличается Шекспир прежде всего? Верностью природе, постоянной верностью природе. В каком состоянии находится Гамлет, когда ожидает встречи с привидением? В нервном состоянии, и он чувствует холод. Пусть он выскажет это естественно, пусть он говорит, как говорил бы всякий другой человек в таких обстоятельствах. Вот послушайте. Довольно спокойно: «Как щиплет воздух». Тут Гамлет останавливается и вздрагивает.., брр .. «холодно сегодня». Вот как следует читать Шекспира.
Мистер Финч задрал голову кверху, как только мог, и громко ударил ладонью по открытой книге.
— Позвольте мне сказать вам… — начал он. Нюджент опять остановил его, добродушнее прежнего.
— Вы не согласны со мной? Прекрасно. Совершенно бесполезно спорить. Не знаю, как вы, а я самый упрямый человек на свете. Напрасная трата времени убеждать меня. А вот поглядите-ка на этого ребенка.
Тут внимание мистера Нюджента Дюбура было внезапно привлечено младенцем. Он повернулся на каблуках и обратился к мистрис Финч:
— Я позволю себе сказать, сударыня, что не существует более неудобного платья, нежели то, которое надевают в нашей стране на маленьких детей. — Какие три главные отправления совершает организм этого ребенка, этого очаровательного ребенка вашего? Он сосет молоко, он спит, он растет. В настоящую минуту он не сосет, он не спит, он растет, развивается. При таких интересных обстоятельствах, что ему нужно? Свободно двигать своими членами во всех направлениях. Вы позволяете ему махать ручками сколько угодно и не даете брыкаться ногами. Вы надеваете на него платье втрое длиннее его роста. Он пытается поднять ноги кверху, как поднимает руки, и не может. Он путается в бессмысленно длинном платье, и совершенно естественное удовольствие превращается в мучение. Может ли что-нибудь быть нелепее? Какие мнения на этот счет у матерей? Отчего они не дают себе труда немного подумать? Поверьте мне, мистрис Финч, самое лучшее — коротенькие юбочки. Дайте свободу, сладкую свободу ногам моего юного друга. Простор, безграничный простор пальцам ребенка-мученика.
Мистрис Финч выслушала, смутившись, рассуждения о длинном платье младенца и, глядя печально на Нюджента Дюбура, открыла было рот, чтобы заговорить с ним, но передумала и обратила увлажнившиеся глаза на мужа, как бы прося его заступиться. Мистер Финч сделал еще одну попытку защитить свое достоинство, обратившись к Нюдженту с саркастической улыбкой.
— Давая совет жене моей, мистер Нюджент, — сказал ректор, — вы позволите мне заметить, что совет этот имел бы более практическое значение, если б исходил от человека женатого. Я напомню вам…
— Вы напоминаете мне, что я холостяк? Полноте! Это ровно ничего не значит. Доктор Джонсон разрешил этот вопрос сто лет тому назад. «Государь мой, — сказал он кому-то, думавшему так же, как вы, — вы вправе бранить своего столяра, если он сделал дурной стол, хотя сами сделать стола не можете». Я говорю вам, мистер Финч, вы вправе указать на недостаток в одежде ребенка, хотя у вас у самих нет ребенка. Это вас не убеждает? Прекрасно. Возьмем другой пример. Взгляните вот на вашу комнату. Я сию же минуту замечаю, что она плохо освещена. У вас здесь только одно окно, а следовало бы быть двум. Нужно ли быть архитектором-практиком, чтобы заметить это? Нелепость! Вы все еще не убеждены? Возьмем еще пример. Что это за брошюра на камине? А! Поземельные налоги. Прекрасно. Вы не член нижней палаты, вы не канцлер казначейства, а разве у вас нет своего мнения о поземельных налогах? Нужно ли нам с вами вступить в парламент, чтобы получить право понять всю слабость старой английской конституции?
— И всю силу зарождающейся республики, — вмешалась я, по своему обыкновению невольно вставляя при удобном случае пратолунговскую программу.
Нюджент Дюбур тотчас же повернулся ко мне и прочел мне наставление о моем коньке, как прочел наставление ректору о Гамлете и мистрис Финч о детском платье.
— Ничуть не бывало, — проговорил он утвердительно. — «Зарождающаяся республика» лишь капризное детище политического семейства. Откажитесь от нее, сударыня. Из нее проку не выйдет.
— Доктор Пратолунго… — начала я.
— Был честный человек, — прервал Нюджент Дюбур. — Я сам либерал, я уважаю его. Но он во всех отношениях ошибался. Все искренние республиканцы так ошибаются. Они верят в существование общественного сознания в Европе. Милое заблуждение! Общественное сознание умерло в Европе. Общественное сознание есть благородный порыв юных племен, молодых народов. В старой себялюбивой Европе личный интерес занял его место. Когда ваш супруг проповедовал республику, на что он рассчитывал? Что республика даст власть народу? Пустяки! Убеждайте меня стоять за республику на том основании, что она меня возвысит, и если вы сможете доказать это, я вас послушаю. Если когда-нибудь можно создать республиканские учреждения в старом свете, так единственно с помощью этого двигателя.
Я пришла в негодование от такого мнения.
— Мой славный супруг… — начала я опять.
— Скорее бы умер, чем разделил все эти низкие интересы своих ближних. Совершенно верно. В этом и заключалась его ошибка. Из-за этого у него ничего не выходило. От этого-то республика и есть капризное детище политического семейства. Что и надлежало доказать, — заключил Нюджент Дюбур с любезною улыбкой и грациозным жестом, которым подчеркивал: вот я и вразумил всех троих, одного за другим, я одинаково доволен и собою, и ими.
Его улыбка была обворожительной. Как ни твердо была я намерена оспаривать унизительные заключения, к которым он пришел, я не нашла в себе сил дать отпор. Что касается достопочтенного Финча, он молча сидел, надувшись в углу, и переваривал, как мог, открытие, что существует на свете еще другой человек, кроме ректора димчорчского, с весьма высоким мнением о себе и с превосходным умением выражать свои мысли. В наступившем минутном молчании Оскар нашел возможность вставить свое слово. До сих пор он только любовался братом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67