Пытка самоосуждения, в которую повергло его это открытие, заставила его убежать от нее. Он сам выдал бы себя, если бы сказал еще хоть слово в эту минуту. Это не предположение. Я знаю наверное, что пишу правду. П.), Опять ночь. Я в моей спальне, но слишком взволнована, чтобы лечь в постель. Окончу мой отчет о нынешнем дне. Оскар пришел незадолго до обеда, угрюмый, бледный и такой рассеянный, что, казалось, сам не понимал, что говорил. Никакого объяснения у нас не было. Он попросил прощения за грубости, которые наговорил, и за раздражительность, которую выказал во время нашей прогулки. Я охотно приняла его извинения и старалась всеми силами скрыть беспокойство, которое причинял мне его рассеянный, угрюмый вид. Все время, пока он говорил со мной, он, очевидно, думал о чем-то другом и был менее чем когда-либо похож на того Оскара, какого я знала, когда была слепа. Прежний голос говорил новые слова. Иначе я этого не могу выразить. Что же касается его манер, я знаю, что в былое время они были всегда более или менее спокойны и сдержанны, но были ли они когда-нибудь так смиренны и унылы, как сегодня? Бесполезно спрашивать. Мое прежнее суждение о нем и мое настоящее суждение о нем составлены такими несходными способами, что нельзя сравнивать их. О, как мне недостает мадам Пратолунго! Каким облегчением, каким утешением было бы сказать все это ей и услышать, что она об этом думает.
Есть, однако, надежда разрешить некоторые из моих недоумений, если я только буду в состоянии дождаться завтрашнего дня.
Оскар, кажется, решился наконец приступить к объяснению, которое до сих пор все откладывал. Он просил меня повидаться с ним завтра наедине. Обстоятельства, заставившие его решиться на это, возбудили во мне сильнейшее любопытство. Очевидно, происходит что-то такое, в чем заинтересована я, а может быть, и Оскар.
Вот как это обнаружилось.
Вернувшись домой после того, как Оскар оставил меня, я нашла письмо от Гроссе, прибывшее с послеполуденной почтой. Мой милый старый доктор пишет, что приедет повидаться со мной завтра, а в постскриптуме прибавляет, что приедет к завтраку. Опыт подсказал мне, что это означает просьбу к моей тетушке угостить его всем, что есть лучшего в доме. (Я вспомнила о мадам Пратолунго и ее майонезах. Неужели то время никогда не вернется?) За обедом я объявила о предстоящем посещении Гроссе и прибавила многозначительно: «К завтраку».
Тетушка подняла глаза от тарелки, заинтересовавшись не вопросом о завтраке, как я ожидала, а мнением, которое выскажет доктор о состоянии моего здоровья.
— Я с нетерпением хочу услышать, что скажет завтра о твоем здоровье мистер Гроссе, — начала тетушка. — Я настою, чтоб он дал мне более определенный отчет о тебе, чем в прошлый раз. Восстановление твоего зрения, душа моя, по моему мнению, совершенно окончено.
— Вам хочется, чтоб я выздоровела поскорее для того, чтоб уехать отсюда? — спросила я. — Вам надоел Рамсгет?
Вспыльчивый нрав мисс Бечфорд проявился в ее внезапно сверкнувших старых глазах.
— Мне надоело хранить письмо к тебе, — воскликнула она.
— Письмо ко мне! — повторила я.
— Да. Письмо, которое мне поручено передать тебе не раньше, чем Гроссе признает тебя совершенно здоровой.
Оскар, до сих пор не принимавший ни малейшего участия в разговоре, внезапно остановился, не донеся вилку до рта, изменился в лице и взглянул с беспокойством на тетушку.
— Какое письмо? — спросила я. — Кто дал вам его? Почему не следует мне его прочитать, пока я не выздоровлю совсем?
Мисс Бечфорд упрямо качнула три раза головой в ответ на эти три вопроса.
— Я терпеть не могу секретов и тайн, — сказала она раздраженно. — Это секрет и тайна, от которых я желаю освободиться. Вот и все. Я уже сказала слишком много и больше не скажу ни слова.
Все мои просьбы были тщетны. Живой нрав моей тетушки, очевидно, заставил ее допустить такую неосторожность, заметив которую она решилась не проронить больше ни слова. Как я ни старалась, но не выпытала у нее ничего о таинственном письме. «Подожди, пока не приедет завтра Гроссе» — было все, что она сказала.
Что касается Оскара, это маленькое происшествие произвело на него такое впечатление, которое еще больше усилило интерес, возбужденный во мне тетушкой.
Он слушал, затаив дух, как я старалась заставить тетушку ответить на мои вопросы. Когда я отказалась от этой попытки, он отодвинул от себя тарелку и больше не ел ничего. Напротив (хотя вообще Оскар самый умеренный из мужчин), пил он очень много за обедом и после. Вечером, играя в карты с тетушкой, он делал так много ошибок, что она отказалась играть с ним. Остальную часть вечера он просидел в углу, делая вид, что слушает мою игру на фортепиано, на самом же деле не замечая ни меня, ни моей музыки, погруженный в какие-то тяжелые думы.
Прощаясь, он шепнул мне на ухо, с волнением сжав мою руку:
— Я должен повидаться с вами наедине завтра до приезда Гроссе. Можете вы это устроить?
— Да.
— Когда?
— В одиннадцать часов, на набережной.
После того он ушел. С тех пор меня преследует вопрос, знает ли Оскар, кто автор таинственного письма. Я почти уверена, что он это знает. Завтрашний день покажет, права ли я. С каким нетерпением жду я завтрашнего дня!
Глава XLIV
ПРОДОЛЖЕНИЕ ДНЕВНИКА ЛУЦИЛЛЫ
4-го сентября. Нынешний день я отмечаю как один из самых печальных дней в моей жизни. Оскар показал мне мадам Пратолунго в настоящем свете. Он разобрал это прискорбное дело с такою ясностью, что не оставил мне возможности сомневаться. Я расточала свою любовь и свое доверие лживой женщине. В ней нет ни чувства чести, ни благодарности, ни деликатности. А я некогда считала ее.., больно вспомнить! Я не увижу ее более. (Замечание. Случалось ли вам когда-нибудь переписывать собственной рукой такого рода мнения о своем характере? Я могу засвидетельствовать, что ощущение, производимое таким положением, — нечто совершенно новое, а желание прибавить несколько строк от себя — одно из самых непреодолимых побуждений. П.) С Оскаром я встретилась на набережной в одиннадцать часов, как уговорились.
Он увел меня на восточную сторону. В этот утренний час (кроме нескольких матросов, не обращавших на нас никакого внимания) на набережной не было никого. День был прекрасный. Мы могли бы посидеть под ласковым солнечным светом, наслаждаясь свежим морским воздухом. В этот светлый день среди чудных видов было что-то ужасно неуместное в разговоре, которым мы были поглощены, в разговоре, раскрывающем только ложь, неблагодарность и измену.
Мне удалось заставить Оскара приступить к делу немедленно, не теряя времени на приготовления меня к тому, что ему предстояло сказать.
— Когда тетушка упомянула вчера за обедом о письме, — начала я, — мне показалось, что вы о нем что-то знаете. Отгадала я?
— Почти, — отвечал он. — Не могу сказать, чтоб я о нем что-нибудь знал. Я только подозреваю, что автор его — ваш и мой враг.
— Не мадам Пратолунго?
— Мадам Пратолунго.
Я начала тем, что не согласилась с ним. Мадам Пратолунго и моя тетушка поссорились по поводу политики. Переписка между ними, в особенности секретная, казалась мне невозможной. Я спросила Оскара, не догадывается ли он, о чем говорится в письме и почему не должна я его видеть, пока Гроссе не скажет, что я совершенно здорова.
— Я не могу отгадать содержания письма, — ответил он, — но понимаю цель, с которой оно написано.
— Какая же это цель?
— Цель, которую она имела в виду с самого начала, — помешать всеми способами моему браку с вами.
— Ради чего стала бы она поступать так?
— Ради моего брата.
— Простите меня, Оскар. Я не верю, чтоб она была на это способна.
До сих пор мы ходили. Когда я это сказала, он внезапно остановился и взглянул на меня очень серьезно.
— Вы, однако, допускали, что это возможно, в ответе на мое письмо, — сказал он.
Я согласилась.
— Я верила вашему письму, — подтвердила я, — и разделяла ваше мнение о ней, пока она находилась в одном доме со мной. Ее присутствие нервировало меня, возбуждало отвращение к ней, не знаю почему. Теперь, когда ее нет, есть что-то, говорящее в ее пользу и терзающее меня сомнениями, хорошо ли я поступила. Не могу объяснить этого. Я знаю только, что это так.
Он глядел на меня все внимательнее и внимательнее.
— Ваше хорошее мнение о ней, должно быть, основано на конкретных фактах, если держится так упорно, — сказал он. — Чем она могла заслужить это?
Если б я оглянулась назад и стала перебирать одно за другим все мои воспоминания о мадам Пратолунго, это заставило бы меня только расплакаться. Но я чувствовала, что должна стоять за нее да последней крайности.
— Я расскажу вам, как она вела себя после того, как я получила ваше письмо, — сказала я. — К счастью для меня, она была не совсем здорова в этот день и завтракала в постели. Я успела успокоиться и предостеречь Зиллу (которая прочла мне ваше письмо), прежде чем мы увиделись в первый раз в этот день. Накануне я рассердилась на нее за то, что она говорила, оправдывая ваш отъезд из Броундоуна. Мне казалось, что она недостаточно искренна со мною. Когда я увидела ее, помня ваше предостережение, я извинилась и вообще держала себя так, как по моему мнению, она должна была ожидать от меня при сложившихся тогда обстоятельствах. Но, волнуясь, я, кажется, утрировала свою роль. Как бы то ни было, я возбудила в ней подозрение, что не все благополучно. Она не только спросила меня, не случилось ли что-нибудь, но высказала прямо, что замечает во мне перемену. Я оборвала мадам Пратолунго, объяснив, что не понимаю ее. Она должна была заметить, что я лгу, что я нечто от нее скрываю. Несмотря на это, она не сказала ни слова. Чувство собственного достоинства и тактичность — я видела это так же ясно по ее лицу, как теперь вижу вас, — заставили ее замолчать. Она казалась огорченной. Ее взгляд преследует меня с тех пор, как я приехала сюда. Я спрашиваю себя, так ли поступила бы лживая женщина, чувствовавшая себя виноватой. Нет, она употребила бы все силы, чтобы выведать у меня, какое открытие сделала я. Оскар! Это деликатное молчание, этот оскорбленный взгляд говорят в ее пользу, когда мадам Пратолунго нет рядом. Я уже не уверена, как была когда-то, что она такое отвратительное существо, каким вы ее считаете. Я знаю, что вы не способны обманывать меня, что вполне уверены в том, что говорите. Но разве нельзя предположить, что вы заблуждаетесь?
Не ответив мне, Оскар остановился у каменного парапета набережной и сделал мне знак, предлагая сесть рядом с ним. Я повиновалась. Вместо того, чтобы смотреть на меня, он смотрел в противоположную сторону, в морскую даль. Я не понимала его. Он смущал, он почти страшил меня.
— Не оскорбила ли я вас? — спросила я.
Оскар повернулся ко мне порывисто. Глаза его блуждали, лицо было бледно.
— Вы доброе, великодушное создание, — сказал он. — Будем говорить о чем-нибудь другом.
— Нет! — сказала я. — Я очень хочу узнать правду, а не говорить о чем-нибудь другом.
Лицо его вспыхнуло. Он тяжело вздохнул, как вздыхаешь, когда делаешь над собой какое-нибудь тяжелое усилие.
— Вы этого хотите? — спросил он.
— Хочу!
Он встал опять. Чем ближе был он к тому, чтобы сказать мне то, что скрывал до сих пор, тем труднее, по-видимому, было ему произнести первые слова.
— Давайте ходить, если вам все равно, — сказал он.
Я молча встала и взяла его под руку. Мы медленно шли до конца набережной. Тут он остановился и произнес первые трудные слова, глядя на поверхность моря, избегая смотреть на меня.
— Я не прошу вас верить мне на слово, — начал он. — Собственные слова, собственные поступки этой женщины докажут ее виновность. Как я впервые заподозрил ее, как мои подозрения подтвердились, я не скажу вам, решившись не навязывать вам своих мнений без доказательств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Есть, однако, надежда разрешить некоторые из моих недоумений, если я только буду в состоянии дождаться завтрашнего дня.
Оскар, кажется, решился наконец приступить к объяснению, которое до сих пор все откладывал. Он просил меня повидаться с ним завтра наедине. Обстоятельства, заставившие его решиться на это, возбудили во мне сильнейшее любопытство. Очевидно, происходит что-то такое, в чем заинтересована я, а может быть, и Оскар.
Вот как это обнаружилось.
Вернувшись домой после того, как Оскар оставил меня, я нашла письмо от Гроссе, прибывшее с послеполуденной почтой. Мой милый старый доктор пишет, что приедет повидаться со мной завтра, а в постскриптуме прибавляет, что приедет к завтраку. Опыт подсказал мне, что это означает просьбу к моей тетушке угостить его всем, что есть лучшего в доме. (Я вспомнила о мадам Пратолунго и ее майонезах. Неужели то время никогда не вернется?) За обедом я объявила о предстоящем посещении Гроссе и прибавила многозначительно: «К завтраку».
Тетушка подняла глаза от тарелки, заинтересовавшись не вопросом о завтраке, как я ожидала, а мнением, которое выскажет доктор о состоянии моего здоровья.
— Я с нетерпением хочу услышать, что скажет завтра о твоем здоровье мистер Гроссе, — начала тетушка. — Я настою, чтоб он дал мне более определенный отчет о тебе, чем в прошлый раз. Восстановление твоего зрения, душа моя, по моему мнению, совершенно окончено.
— Вам хочется, чтоб я выздоровела поскорее для того, чтоб уехать отсюда? — спросила я. — Вам надоел Рамсгет?
Вспыльчивый нрав мисс Бечфорд проявился в ее внезапно сверкнувших старых глазах.
— Мне надоело хранить письмо к тебе, — воскликнула она.
— Письмо ко мне! — повторила я.
— Да. Письмо, которое мне поручено передать тебе не раньше, чем Гроссе признает тебя совершенно здоровой.
Оскар, до сих пор не принимавший ни малейшего участия в разговоре, внезапно остановился, не донеся вилку до рта, изменился в лице и взглянул с беспокойством на тетушку.
— Какое письмо? — спросила я. — Кто дал вам его? Почему не следует мне его прочитать, пока я не выздоровлю совсем?
Мисс Бечфорд упрямо качнула три раза головой в ответ на эти три вопроса.
— Я терпеть не могу секретов и тайн, — сказала она раздраженно. — Это секрет и тайна, от которых я желаю освободиться. Вот и все. Я уже сказала слишком много и больше не скажу ни слова.
Все мои просьбы были тщетны. Живой нрав моей тетушки, очевидно, заставил ее допустить такую неосторожность, заметив которую она решилась не проронить больше ни слова. Как я ни старалась, но не выпытала у нее ничего о таинственном письме. «Подожди, пока не приедет завтра Гроссе» — было все, что она сказала.
Что касается Оскара, это маленькое происшествие произвело на него такое впечатление, которое еще больше усилило интерес, возбужденный во мне тетушкой.
Он слушал, затаив дух, как я старалась заставить тетушку ответить на мои вопросы. Когда я отказалась от этой попытки, он отодвинул от себя тарелку и больше не ел ничего. Напротив (хотя вообще Оскар самый умеренный из мужчин), пил он очень много за обедом и после. Вечером, играя в карты с тетушкой, он делал так много ошибок, что она отказалась играть с ним. Остальную часть вечера он просидел в углу, делая вид, что слушает мою игру на фортепиано, на самом же деле не замечая ни меня, ни моей музыки, погруженный в какие-то тяжелые думы.
Прощаясь, он шепнул мне на ухо, с волнением сжав мою руку:
— Я должен повидаться с вами наедине завтра до приезда Гроссе. Можете вы это устроить?
— Да.
— Когда?
— В одиннадцать часов, на набережной.
После того он ушел. С тех пор меня преследует вопрос, знает ли Оскар, кто автор таинственного письма. Я почти уверена, что он это знает. Завтрашний день покажет, права ли я. С каким нетерпением жду я завтрашнего дня!
Глава XLIV
ПРОДОЛЖЕНИЕ ДНЕВНИКА ЛУЦИЛЛЫ
4-го сентября. Нынешний день я отмечаю как один из самых печальных дней в моей жизни. Оскар показал мне мадам Пратолунго в настоящем свете. Он разобрал это прискорбное дело с такою ясностью, что не оставил мне возможности сомневаться. Я расточала свою любовь и свое доверие лживой женщине. В ней нет ни чувства чести, ни благодарности, ни деликатности. А я некогда считала ее.., больно вспомнить! Я не увижу ее более. (Замечание. Случалось ли вам когда-нибудь переписывать собственной рукой такого рода мнения о своем характере? Я могу засвидетельствовать, что ощущение, производимое таким положением, — нечто совершенно новое, а желание прибавить несколько строк от себя — одно из самых непреодолимых побуждений. П.) С Оскаром я встретилась на набережной в одиннадцать часов, как уговорились.
Он увел меня на восточную сторону. В этот утренний час (кроме нескольких матросов, не обращавших на нас никакого внимания) на набережной не было никого. День был прекрасный. Мы могли бы посидеть под ласковым солнечным светом, наслаждаясь свежим морским воздухом. В этот светлый день среди чудных видов было что-то ужасно неуместное в разговоре, которым мы были поглощены, в разговоре, раскрывающем только ложь, неблагодарность и измену.
Мне удалось заставить Оскара приступить к делу немедленно, не теряя времени на приготовления меня к тому, что ему предстояло сказать.
— Когда тетушка упомянула вчера за обедом о письме, — начала я, — мне показалось, что вы о нем что-то знаете. Отгадала я?
— Почти, — отвечал он. — Не могу сказать, чтоб я о нем что-нибудь знал. Я только подозреваю, что автор его — ваш и мой враг.
— Не мадам Пратолунго?
— Мадам Пратолунго.
Я начала тем, что не согласилась с ним. Мадам Пратолунго и моя тетушка поссорились по поводу политики. Переписка между ними, в особенности секретная, казалась мне невозможной. Я спросила Оскара, не догадывается ли он, о чем говорится в письме и почему не должна я его видеть, пока Гроссе не скажет, что я совершенно здорова.
— Я не могу отгадать содержания письма, — ответил он, — но понимаю цель, с которой оно написано.
— Какая же это цель?
— Цель, которую она имела в виду с самого начала, — помешать всеми способами моему браку с вами.
— Ради чего стала бы она поступать так?
— Ради моего брата.
— Простите меня, Оскар. Я не верю, чтоб она была на это способна.
До сих пор мы ходили. Когда я это сказала, он внезапно остановился и взглянул на меня очень серьезно.
— Вы, однако, допускали, что это возможно, в ответе на мое письмо, — сказал он.
Я согласилась.
— Я верила вашему письму, — подтвердила я, — и разделяла ваше мнение о ней, пока она находилась в одном доме со мной. Ее присутствие нервировало меня, возбуждало отвращение к ней, не знаю почему. Теперь, когда ее нет, есть что-то, говорящее в ее пользу и терзающее меня сомнениями, хорошо ли я поступила. Не могу объяснить этого. Я знаю только, что это так.
Он глядел на меня все внимательнее и внимательнее.
— Ваше хорошее мнение о ней, должно быть, основано на конкретных фактах, если держится так упорно, — сказал он. — Чем она могла заслужить это?
Если б я оглянулась назад и стала перебирать одно за другим все мои воспоминания о мадам Пратолунго, это заставило бы меня только расплакаться. Но я чувствовала, что должна стоять за нее да последней крайности.
— Я расскажу вам, как она вела себя после того, как я получила ваше письмо, — сказала я. — К счастью для меня, она была не совсем здорова в этот день и завтракала в постели. Я успела успокоиться и предостеречь Зиллу (которая прочла мне ваше письмо), прежде чем мы увиделись в первый раз в этот день. Накануне я рассердилась на нее за то, что она говорила, оправдывая ваш отъезд из Броундоуна. Мне казалось, что она недостаточно искренна со мною. Когда я увидела ее, помня ваше предостережение, я извинилась и вообще держала себя так, как по моему мнению, она должна была ожидать от меня при сложившихся тогда обстоятельствах. Но, волнуясь, я, кажется, утрировала свою роль. Как бы то ни было, я возбудила в ней подозрение, что не все благополучно. Она не только спросила меня, не случилось ли что-нибудь, но высказала прямо, что замечает во мне перемену. Я оборвала мадам Пратолунго, объяснив, что не понимаю ее. Она должна была заметить, что я лгу, что я нечто от нее скрываю. Несмотря на это, она не сказала ни слова. Чувство собственного достоинства и тактичность — я видела это так же ясно по ее лицу, как теперь вижу вас, — заставили ее замолчать. Она казалась огорченной. Ее взгляд преследует меня с тех пор, как я приехала сюда. Я спрашиваю себя, так ли поступила бы лживая женщина, чувствовавшая себя виноватой. Нет, она употребила бы все силы, чтобы выведать у меня, какое открытие сделала я. Оскар! Это деликатное молчание, этот оскорбленный взгляд говорят в ее пользу, когда мадам Пратолунго нет рядом. Я уже не уверена, как была когда-то, что она такое отвратительное существо, каким вы ее считаете. Я знаю, что вы не способны обманывать меня, что вполне уверены в том, что говорите. Но разве нельзя предположить, что вы заблуждаетесь?
Не ответив мне, Оскар остановился у каменного парапета набережной и сделал мне знак, предлагая сесть рядом с ним. Я повиновалась. Вместо того, чтобы смотреть на меня, он смотрел в противоположную сторону, в морскую даль. Я не понимала его. Он смущал, он почти страшил меня.
— Не оскорбила ли я вас? — спросила я.
Оскар повернулся ко мне порывисто. Глаза его блуждали, лицо было бледно.
— Вы доброе, великодушное создание, — сказал он. — Будем говорить о чем-нибудь другом.
— Нет! — сказала я. — Я очень хочу узнать правду, а не говорить о чем-нибудь другом.
Лицо его вспыхнуло. Он тяжело вздохнул, как вздыхаешь, когда делаешь над собой какое-нибудь тяжелое усилие.
— Вы этого хотите? — спросил он.
— Хочу!
Он встал опять. Чем ближе был он к тому, чтобы сказать мне то, что скрывал до сих пор, тем труднее, по-видимому, было ему произнести первые слова.
— Давайте ходить, если вам все равно, — сказал он.
Я молча встала и взяла его под руку. Мы медленно шли до конца набережной. Тут он остановился и произнес первые трудные слова, глядя на поверхность моря, избегая смотреть на меня.
— Я не прошу вас верить мне на слово, — начал он. — Собственные слова, собственные поступки этой женщины докажут ее виновность. Как я впервые заподозрил ее, как мои подозрения подтвердились, я не скажу вам, решившись не навязывать вам своих мнений без доказательств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67