Но что могли искать у девяностолетней старухи? Неужели кто-то поверил в бредни про бриллианты? Тогда в больнице я подумала, что старуха перед смертью выжила из ума, но распоряжения, сделанные ею на случай смерти, доказывали обратное. Все ее действия свидетельствовали о твердом рассудке. Вклад в Сбербанке был оформлен так, чтобы мне его выдали немедленно, и денег как раз хватило на похороны, соседям она дала очень точные характеристики и завещание оформила по всем правилам. Было еще письмо, которое я не успела прочитать в больнице, но я решила, что вскрою конверт дома.
— Смертное не тронули! — Тетя Дуня показала мне темно-синее бумазейное платье и платок. — Смертное вот тут, в шкафу, лежало, его не взяли.
— Кому оно нужно-то! — буркнул участковый.
Я походила еще по комнате, потом наклонилась и подняла с пола фотографию. Снимок был старый, выцветший, черно-белый. Молодая женщина в простом темном платье в горошек держала на руках ребенка примерно двух лет. Стриженые волосы, и даже на таком снимке было видно, какие у женщины яркие темные глаза.
— Она это, Софья, — подтвердила тетя Дуня, заглянув через мое плечо, — с сынком маленьким.
«1932 год» — было написано на обороте. И больше ничего.
Участковый попрощался и ушел. Я вышла в сени с открытой банкой шпрот, поставила ее на пол и позвала негромко:
— Кис-кис-кис!
Никто не появился. Мне не хотелось оставлять тетю Дуню в комнатах одну, не то чтобы я ей не доверяла, а просто как-то слишком суетливо она держалась. С другой стороны, если что и было у бабушки Софьи ценного, то все уже унес неизвестный злоумышленник. Я отнюдь не имею в виду мифические бриллианты, просто за много лет у нее могли появиться какие-то памятные вещи, которые были бы мне интересны.
— Кис-кис-кис! — нетерпеливо повторила я.
В сенях по-прежнему стояла полная тишина. Тетя Дуни, причитая и охая, собирала с пола разбросанные вещи. Я раскрыла дверь в комнату пошире, чтобы лучше видеть. Тут в углу ощутилось какое-то движение, и возле банки шпрот материализовался котяра, черный, как ночь, и огромный, как пантера. От неожиданности я отскочила к двери. Кот прижал уши к голове и начал красться к банке, которая издавала упоительный запах. Изредка он поглядывал на меня с большой опаской.
— Не бойся, — сказала я, вздохнув, — уж я-то тебя не трону.
Чтобы не мешать Багратиону есть, я ушла в комнату. Тетя Дуня собрала вещи и выпросила у меня на память последнюю пару неразбитых чашек.
Я нашла на кухне старую клеенчатую черную сумку и решила, что она вполне подойдет для перевозки кота. Мы поспешили в сени, где Багратион уже закончил трапезу и теперь тщательно облизывался, с грустью разглядывая пустую банку. За несколько дней, проведенных в одиночестве, котяра здорово оголодал.
— Руку чем-нибудь обмотай, — посоветовала тетя Дуня, вооружаясь сковородником, — у него когтищи, как у тигра.
Кот почувствовал неладное и попятился к входной двери, хоть она и была закрыта. Я вспомнила, как он появился в углу, и сообразила, что у хитрого котяры есть свой потайной ход на улицу. Тетя Дуня сделала вид, что замахивается сковородником, и кот рванул в угол, но там была я с сумкой, так что пришлось ему шарахнуться снова к входной двери. Если бы она открывалась не внутрь, а наружу, коту удалось бы сбежать, с такой силой он хряснулся о створку. Но в этот раз у него ничего не вышло. Я запустила в него старым валенком, чтобы отогнать от двери, котяра прыгнул прямо на меня, ловко обошел расставленные силки в виде сумки и проскочил мимо. Вспомнив о разбитом кухонном окне, я рванулась за ним, по дороге споткнувшись о тетю Дуню. Мы с грохотом свалились на пол.
— Вот паразит какой! — говорила тетя Дуня, сидя на полу и потирая ушибленную ногу. — Слушай, брось ты его тут! Все равно не поймать!
Я взяла сумку и встала на ноги. Кот отыскался в спальне. Он злобно смотрел на меня со шкафа, щуря зеленые глазищи. Я решила, что настало время мирных переговоров.
— Послушай, Багратион, — тихо сказала я, — должна тебе сообщить, что твоя хозяйка не вернется. Она умерла. И перед смертью велела тебе передать, что ты теперь будешь жить у меня. И взяла с меня слово, что я буду о тебе заботиться. А как же я смогу это сделать, если ты не хочешь отсюда уходить? Кормить тебя тут некому, и ты умрешь с голоду…
Кот глядел с большим недоверием, но держал ушки на макушке.
— Ну что ты будешь есть, скажи, пожалуйста, — продолжала я укоризненно, — помойные отбросы? Это вредно для желудка.
Кот на шкафу пренебрежительно фыркнул.
— Или, может, мышей? Тебе, конечно, виднее, ты кот бывалый, но все же одними мышами сыт не будешь, — неуверенно продолжала я.
Багратион смотрел пристально и вдруг мигнул два раза зелеными глазами, как светофор на перекрестке.
— К тому же тут еще сосед противный, Витька. Он тебе жизни не даст…
Вы можете не поверить, но, как только я упомянула про ненавистного соседа, Багратион распушил усы, весь подобрался на шкафу и негромко, но грозно рыкнул.
— Так что я тебе очень советую поехать со мной, — я решила перейти прямо к делу, — потому что уже стемнело, а ехать нам очень далеко. Сделай милость, не капризничай, а? Полезай в сумку!
Я раскрыла клеенчатую кошелку и поставила ее на видное место, а сама тихонько вышла из комнаты.
— Вот-вот, Софья тоже все время с ним разговаривала, как с человеком, — бубнила тетя Дуня, — обе вы чокнутые, как я погляжу!
— Яблоко от яблоньки… — прошептала я, заглядывая в щелку.
Кот мягко спрыгнул со шкафа и крадучись приблизился к раскрытой сумке. Он тронул ее лапой, потом осторожно просунул голову внутрь, после чего скрылся в сумке весь, из нее торчал только пышный черный хвост. Кот повозился немного внутри сумки, потом развернулся поудобнее, теперь наружу торчала голова. Я тихонько подошла и присела рядом. Усы все еще пушились, и глаза сердито сверкали, но в целом Багратион выглядел не очень страшным. Я протянула руку и почесала его за ушами.
— Проживем как-нибудь, да? Только ты будь умницей. — И тут же застегнула сумку, так чтобы виднелась только морда.
— Ну дела-а! — Тетя Дуня посмотрела на меня с большим уважением.
Мы простились весьма дружески.
Пока ехали, Багратион вел себя прилично, только слегка волновался в метро. По дороге я обдумывала, как нас примут Владимир Николаевич и его швабра. По всему выходило, что примут они нас плохо. Почему-то эта мысль не испугала меня, а, наоборот, придала бодрости.
Все же я немного трусила, а вернее, очень устала за сегодняшний длинный день и хотела было незаметно пронести кота в комнату, но, пока вешала куртку, Маргарита приперлась в прихожую и споткнулась о сумку с Багратионом. Просто какая-то удивительная способность у этой женщины оказываться в неудобное время в неудобном месте!
Кот не издал ни крика, ни мява, но сильно заскребся когтями и попытался вылезти наружу. Увидев черную разбойничью морду, Маргарита взвизгнула и прижала руки к обширному бюсту. Этим она хотела, очевидно, сказать, что ей стало плохо с сердцем. Я подхватила сумку и поскорее ретировалась в свою комнату.
Багратион вылез наружу и стал осматриваться на новом месте. Сначала он внимательно оглядел комнату и потерся о кресло. Потом распластался на ковре и пополз к письменному столу, вскочил на стул, потом на стол, сбил лапой стаканчик с карандашами и внимательно обнюхал мамину фотографию, стоявшую на столе в деревянной рамке.
— Это не трогай! — строго сказала я, и Багратион понял, потому что потерял интерес к фотографии, спрыгнул со стола на диван и с изумлением уставился на-большую игрушечную собаку, которая валялась там по старой привычке.
Багратион недоверчиво тронул барбоса лапой. Поскольку тот никак не отреагировал, кот пнул его сильнее, как бы проверяя на прочность. Пес повалился на спину, Багратион прыгнул на него, ухватил зубами за то место, где у живых собак полагается быть сонной артерии, и попытался придушить. Хоть и жалко было мне свою старую игрушку, но охотящийся кот выглядел так уморительно, что я засмеялась. И тут же замолчала, удивившись, как странно звучит мой смех в пустой комнате. То есть не странно, а просто непривычно. И я вдруг поняла, что очень давно не смеялась, с того самого страшного дня в моей жизни, когда больше года назад меня вызвали в участковую поликлинику и сообщили про мамину болезнь. А после маминой смерти в течение года я почти не улыбалась, не напевала бессознательно что-нибудь веселое, не покупала яркую одежду, мне не хотелось прокатиться на детском каточке по пути на работу или перепрыгнуть через лужу, вместо того чтобы ее обойти. Я подсела на диван к коту и отобрала у него ни в чем не повинного барбоса.
— Нехорошо обижать того, кто не может дать сдачи, — строго сказала я.
Кот сделал вид, что мои воспитательные речи его ни капельки не волнуют, а собаку бросил, потому что ему надоело с ней возиться.
В это время раздался негромкий, но твердый стук в дверь, и, дождавшись разрешения войти, на пороге появился Владимир Николаевич. Сначала я очень удивилась, потому что он в мою комнату заходил очень редко даже при жизни мамы, но потом поняла, что меня ожидает трудный разговор.
— Что это значит? — спросил отчим, не давая себе труда назвать меня по имени или буркнуть что-то типа приветствия.
Палец Владимира Николаевича указывал на кота, который отбросил милитаристские замашки и теперь мирно возлежал рядом с игрушечным барбосом, вылизывая лапу. Я подавила в зародыше малодушный порыв сказать, что кот этот чужой, и у меня он всего на несколько дней. Так не годится, бабушку Софью еще не похоронили, а я уже открещиваюсь от ее памяти. Я собралась с духом и быстренько объяснила отчиму, что квартирой этой после смерти мамы мы с ним владеем в равных долях и что я имею право приводить к себе кого захочу, впрочем, как и он. И что если я не протестую открыто, когда его сожительница ведет себя в доме как хозяйка и пользуется вещами моей матери, то и он тоже должен свое недовольство засунуть куда-нибудь подальше.
Владимир Николаевич уставился на меня, я ответила таким же твердым взглядом, с удивлением отметив, что это оказалось не так уж трудно. Впервые за последний год я не отвела глаз, а выдержала до конца. Он отвернулся и пробормотал, что у Маргариты, оказывается, аллергия на котов. Я ответила, что кот будет жить здесь, а на его Маргариту мне плевать. Таким образом, последнее слово в первый раз за этот год осталось за мной.
Перед сном я достала фотографию, найденную в доме у бабушки Софьи, и внимательно ее рассмотрела. Что это им вздумалось утверждать, что я похожа на мою прабабку? Я тщательно изучила себя в мамином настольном зеркале. Результат, прямо скажем, впечатлял мало. Худое, бледное лицо, абсолютно никакой косметики… Ну, это-то дело поправимое… Пожалуй, единственная фамильная черта — это светлые волосы и темные глаза. Правда, у прабабки глаза были яркие до самой смерти, а у меня уже сейчас нет в них никакого огня. И волосы тусклые, а когда-то были пышные и блестящие. И вся я какая-то поникшая и завядшая. Не случайно меня не хотят брать на работу в приличную фирму. Не случайно я ни с кем не могу сойтись по-дружески. Не случайно на меня не взглянет ни один самый завалящий парень. Все эти мысли приходили в голову, пока я разглядывала старую, пожелтевшую фотографию.
В течение последнего года я ничего не воспринимала, все события обходили меня стороной, как толпа в метро в часы пик обтекает одноногого парня в инвалидном кресле — кто-то равнодушно, кто-то недоверчиво, кто-то со злобой — нашел, мол, место, расселся на дороге. В отличие от инвалида я не стремилась привлечь внимание к своей особе, мне не нужна была хорошо оплачиваемая работа, не нужны друзья, не нужна любовь… Все желания уснули после ужасной маминой смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40