Его собственная жена — но является ли она таковой? Конечно, является, иначе вся эта трагикомедия не имеет никакого смысла. Он должен послужить ей щитом.
— Вспомни, Лидия, когда тебя начали беспокоить боли в животе и тошнота? Примерно недели три назад?
Лидия медленно посчитала на пальцах.
— Абсолютно точно! Три недели и один день!
— Что ты обычно ешь и пьешь?
— Когда после обеда у меня впервые начались боли, я побежала к себе в комнату и закрылась там. После этого я не впускала к себе даже горничную, когда чувствовала боль и тошноту. Я старалась, чтобы никто ничего не «знал, — прошептала Лидия, тщетно пытаясь казаться хитрой.
— Но после первых болей…
— Я перестала выходить к столу. Я могла питаться только поссетом, который мне приносила горничная каждый день, ровно в полдень. Но и от него мне становилось плохо! — На лице Лидии впервые появилось выражение боли и одиночества.
— И что, по-твоему, с тобой происходило?
— Я думала, что умираю. Люди ведь часто умирают от неизвестных причин… — Лидия колебалась, словно испытывая внутреннюю борьбу. — Хорошо, я скажу все, и да простит меня Бог! Один-два раза мне пришла в голову мысль о яде. Но я подумала, что его даешь мне ты, и потому ничего не сказала.
Фентон отвернулся, сжав кулаки.
Лидия неправильно поняла его чувства. Он ощущал только жалость к ней и стыд за ее мужа.
— Да простит меня Бог! — повторила она. — Что мне оставалось делать? Клянусь, Ник, эти глупости полезли мне в голову только однажды или дважды! Теперь я все знаю! Я и так причинила тебе столько вреда!
Фентон повернулся к ней и улыбнулся. ,
— Вреда? — переспросил он, чмокнув ее в губы. — Ты причинишь мне вред, только если будешь уклоняться от моих вопросов. Скажи, во время болезни ты ела или пила что-нибудь, кроме поссета?
Лидия задумалась.
— Нет. Только ячменный отвар, но он в большой бутыли, из которой пьют все.
— А как готовят поссет?
— Обычно. Взбивают в миске четыре яйца, переливают их в другой сосуд, куда добавляют полпинты молока, четыре куска сахара и полпинты Канарского вина — вот и все.
Наклонившись, Фентон подобрал кинжал Мег и задумчиво взвесил его на ладони.
— Джайлс!
— Да, добрый сэр?
— Ты, кажется, знаком с нашим» секретом «?
— Вы соизволили ознакомить меня с ним, сэр, когда вчера открыли, что…
— Отлично! — прервал Фентон. — Собери в моем кабинете всю кухонную прислугу, особенно тех, кто мог готовить этот поссет, а также тех, кто относил его наверх.
Джайлс поклонился, все еще не обнаруживая обычной наглости.
— Скажи им, — продолжал Фентон, — что миледи была отравлена мышьяком, и что вскоре я с ними потолкую. При этом, несомненно, поднимется визг и вой…
— Визг и вой? — переспросил Джайлс. — Что вы, сэр, это будет ад, почище чем в театре, когда там разыгрывают сцену шабаша ведьм. Этих скотов следовало бы хорошенько огреть кошкой-девятихвосткой! Но А смогу с ними справиться, сэр!
И Джайлс удалился, закрыв за собой дверь, прежде чем Фентон успел возразить.
Лидия, явно не доверявшая Джайлсу, все еще стояла на коленях на краю кровати, но теперь ее голубые глаза смеялись.
— Я знала это! — воскликнула она. — О, я была уверена в этом с тех пор, как мы поженились… — Лидия подняла глаза кверху, — три года, один месяц и четыре дня тому назад.
— Уверена в чем, дорогая?
— Подойди, и я шепну тебе на ухо. Ближе! Еще ближе!
Фентон послушно склонился к ней, приподняв локоны парика. Лидия слегка укусила его за ухо, заставив подпрыгнуть от неожиданности, хотя это отнюдь не было неприятным.
— Что за шутки? — проворчал он, все еще держа в руке кинжал и насмешливо глядя на нее. — И где же ты это узнала?
— Ты сам научил меня, — ответила Лидия. Внезапно ее голос стал серьезным. — Ник, ты стал сегодня другим, и поэтому я скажу тебе… Перед тем, как мы поженились, я говорила с моим отцом. Он тебя ненавидел. Знаешь, что я ему о тебе сказала?
— Понятия не имею.
Лидия с гордостью произнесла, не сознавая, насколько нелепо звучат ее слова: ,
—» Он добр, как священник, — сказала я, — и храбр, как «железнобокий».
Последовала пауза.
Крышка гроба вновь угрожающе заколебалась.
Худшего комплимента Лидия не могла ему сделать. В происходившей более тридцати лет назад гражданской войне кавалеров с круглоголовыми не было более отчаянных роялистов, чем отец и дед сэра Ника.
К тому же в своих научных изысканиях, волновавших его куда больше, нежели текущая политика, профессор Фентон был таким же убежденным кавалером, как его тезка. Споря о взглядах круглоголовых с Паркинсоном из колледжа Кайуса, он его по-настоящему ненавидел. —
— Я не заслуживаю подобного комплимента, — чрезмерно вежливо откликнулся Фентон. — Все же, если бы вы сказали: «храбр, как кавалер»…
В глазах Лидии появилось испуганное выражение.
— Не надо! — взмолилась она, закрыв лицо руками. — Да простит меня Бог! Еще одно слово, и мы опять все разрушим!
— Каким образом, миледи?
Лидия устало откинулась на подушки, поддерживая голову правой рукой. Казалось, что она вот-вот лишится чувств.
— Ник, — тихо промолвила Лидия, — почему ты захотел жениться на мне?
— Потому что я любил тебя.
— Я тоже так думала и на это надеялась. Но в этом ужасном доме достаточно было лишь краткого упоминания о ком-нибудь, кого меня с детства учили любить и почитать, как ты сразу же разражался насмешками. Даже если речь заходила о великом Оливере…
— «О великом Оливере!»— передразнил Фентон, вцепившись левой рукой в столбик кровати, а правой в рукоятку кинжала. — Ты имеешь в виду Кромвеля?
Он произнес эту фамилию с такой ненавистью, какую только можно было вложить в одно слово. И ненависть эта была абсолютно искренней.
— Я родился, — заговорил сэр Ник, — в год, когда твои доблестные круглоголовые отрубили голову королю Карлу I. Они установили эшафот у окна Банкетного флигеля. Короля вывели из Сент-Джеймсского дворца, провели через парк и ворота Хольбейна в длинные комнаты Уайтхолла, к окну, у которого стоял эшафот. Снежным январским днем они отрубили ему голову.
Сэр Ник, а может быть, профессор Фентон глубоко вздохнул.
— Ни один человек не умирал так храбро. Ни один король не вел себя так благородно, хотя они в него плевали и пускали ему в лицо табачный дым, когда он проходил мимо. — Повернувшись, сэр Ник вонзил кинжал по рукоятку в столбик кровати с такой точностью, что не отломилась ни одна щепка. — Пусть обрушится Божье проклятье на них и им подобных!
Лидия приподнялась, ее халат снова распахнулся. В глубине души все это ее не так уж интересовало.
— Ты женился на мне, — спросила она, — чтобы «укротить круглоголовую девку», как хвастался в таверне «Борзая»?
— Нет.
— А я слышала, что да.
— Тогда, черт возьми, считай, как тебе угодно!
— Ну, так ты не укротил ее, — взволнованно произнесла Лидия. — Мой дед и вправду был цареубийцей, как твоя потаскуха Мег сказала прошлой ночью. В начале Реставрации я была еще маленькой девочкой, и меня не взяли смотреть, как его повесят и четвертуют, а останки бросят в огонь, но я слышала, что он тоже умер храбро.
— Лидия, ты знаешь, как мало цареубийц было казнено?
— А ты?
— За столом Совета король Карл II бросил записку милорду Кларендону: «Я устал от повешений. Пусть они прекратятся».
— И эта тварь Мег, — продолжала Лидия, не обращая внимания на его слова, — сказала грязную ложь, назвав моего отца полоумным индепендентом. Он был не индепендентом, а умеренным пресвитерианином, и, как все люди его убеждений, ужасался убийству короля и голосовал против казни, о чем свидетельствуют записи. — Она вновь прижала руку ко лбу. — Отец никогда не был безумным, Ник. Все это знали. Его заперли в тюрьму, потому что он проповедовал Слово Божие так, как велела ему его религия. Все это не так уж важно, но из-за этого мы стали чужими! Зачем мне жить, если твои ум и сердце больше не со мной?
«Это нужно немедленно прекратить!»— в отчаянии думал Фентон.
Опустившись на колени, он вцепился в борт кровати. Фентон. знал, что должен победить сэра Ника ради Лидии. Ему казалось, что из гроба высунулась извивающаяся бесплотная рука, пытаясь схватить его.
— Помоги мне, Лидия! — воскликнул он, протягивая к ней руки.
Хотя Лидия не понимала его мучений и жестокой внутренней борьбы, она прижала его руки к своей груди и с радостью увидела, что его взгляд вновь просветлел.
— Лидия, — тяжело дыша, заговорил Фентон, — есть вещи, которые я не могу объяснить. Если бы ты могла себе представить… нет, лучше не надо. Но иногда я сам не свой, даже будучи трезвым. Оставайся со мной…
— Разве я хочу чего-нибудь другого?
— …и если бессмысленный гнев снова овладеет мной, кричи: «Вернись! Вернись!» Что нам с тобой до старых ссор наших предков? — мягко добавил он. — Даже шпаги и пистолеты теперь другие. Круглоголовые пользуются не меньшим уважением, чем принадлежащие к государственной церкви. А что касается Оливера, то пусть его старая и твердая душа покоится в мире.
— Тогда… Да хранит Бог короля Карла! — страстно воскликнула Лидия, обняла его за шею и заплакала.
Таким образом, между ними наступил мир, если и не взаимопонимание.
— Я хотела спросить тебя, — заговорила Лидия. — Нет, это тебя не рассердит. Почему тебя сегодня так заботит политика, о которой без умолку кричат все мужчины, и в которой я ничего не смыслю?
Фентон погладил ее мягкие светло-каштановые волосы.
— Неужели это и в самом деле — так? — рассеянно произнес он и почувствовал, как Лидия вздрогнула. — Очевидно, причина в том, что та же старая трагедия разыгрывается теперь.
— Как?
— А вот как. Король Карл I умер. Кромвель почти десять лет красовался в седле, хвастаясь силой, которой у него не было. Затем он также умер, оставив полупустую казну, которую опустошили окончательно последующие шаткие правительства. В благословенном (или проклятом) 1660 году сын покойного монарха, король Карл II, вернулся из изгнания, чтобы править нами.
— Я все это помню.
— Некоторое время, дорогая, дела шли хорошо — как в трактире, где хозяин кричит: «Веселитесь, джентльмены!»В течение десяти лет иногда происходили волнения, которые удавалось улаживать. Но твой парламент начал показывать коготки в вопросах денег и религии, как и при Карле I. Их любимый клич: «Нет папизму!»
— Тише! — шепнула Лидия, испуганно оглядевшись вокруг. — А вдруг паписты нас подслушивают?
Она была куда более испуганной, чем раньше, не замечая улыбку Фентона.
— Хорошо, я буду говорить тихо, но выскажу все, что у меня на душе. Почему я должен не доверять людям — я бы предпочел, чтобы ты называла их католиками — которые жертвовали золото и кровь, защищая отца нашего короля? Которые не обращали внимания на то, что горят их дома, лишь бы разбивать шлемы круглоголовых? Могу я поверить, что они хотят причинить вред сыну старого короля? Если бы я не принадлежал к англиканской церкви, то, может быть, и сам стал бы католиком!
— Господи, на тебя снова нашло наваждение! — пробормотала Лидия и придвинулась к нему. — Вернись! — воскликнула она. — Вернись!
— Посмотри мне в глаза, малышка, и ты увидишь, что со мной все в порядке.
— И правда, вроде бы так. Но, если ты позволишь мне сказать…
— Конечно, позволю!
— Наш бедный король, — продолжала Лидия, — слабый человек…
Улыбка Фентона осталась ею незамеченной.
— На него легко влияют распутные женщины. Королева — папистка. Королем вертит, как хочет, Луиза де Керуаль, мадам Каруэлл или герцогиня Портсмутская, — все равно, как ее называть, но она папистка и французская шпионка. О брате короля открыто говорят, что он стал папистом. Неужели здесь нет зловещих признаков?
Фентон приподнял ее голову за подбородок.
— Раз уж ты так во всем разбираешься, то неужели тебе не известно, как ведут себя так называемые друзья короля из его же собственного Совета?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55