В конце ноября он отправился в Лондон повидаться с Бирнесом — тот хотел обговорить с ним кое-какие вопросы, касающиеся его будущей работы в Риме. Его покровитель при более близком знакомстве оказался очень милым человеком, с тонким чувством юмора. После встречи с Бирнесом Аргайл откопал Фила и выкручивал ему руки до тех пор, пока тот не согласился уговорить отца пригласить его на ленч в Национальном тресте. В результате этой встречи Аргайл получил приглашение провести уик-энд в йоркширском поместье Фила, насквозь продуваемом ледяными декабрьскими ветрами. После этого он вернулся в Рим.
Флавия гадала о причинах происшедшей с Аргайлом перемены. До последнего времени он не выказывал ни малейшей увлеченности предметом своей диссертации и вдруг ради двадцатиминутного выступления на конференции начал работать как одержимый. Он сидел за рабочим столом долгими часами, часто далеко за полночь, что-то писал, зачеркивал, делал сноски. Он отказался показать ей доклад, когда Флавия предложила просмотреть его на предмет орфографических ошибок.
— Ты услышишь его на конференции, — сказал он, — если, конечно, захочешь поехать со мной.
ГЛАВА 16
Аргайл очень волновался — он не ожидал, что придется выступать перед такой большой аудиторией. «Здесь будет по меньшей мере человек двести, даже если не считать тех, кто уйдет пить чай, — думал он, шагая к трибуне. — Ну ничего, через пару минут они забудут про свой чай».
Аргайл выложил доклад и оглядел аудиторию, ожидая, когда гул голосов стихнет. «Все должно получиться. Выступление предыдущего оратора не сравнится с моим. Мой доклад станет для них настоящим потрясением». Он помахал рукой своему бывшему сокурснику Рудольфу Беккету, с мрачным видом сидевшему в кресле. Аргайл с трудом уговорил его прийти на конференцию; сейчас Беккет был явно смущен тем, что приятель решил привлечь к нему внимание.
— В последние несколько месяцев, — начал Аргайл, — было много дискуссий — в серьезных журналах и популярных печатных изданиях (вежливые смешки) по поводу подделки Жана-Люка Морнэ, ошибочно приписанной Рафаэлю. Как вам известно, бывший директор Национального музея в Риме вскоре предстанет перед судом за участие в этой афере. Я не буду касаться криминального аспекта истории, дабы не вступать в противоречие с итальянскими законами и не нарушать права доктора Томмазо на справедливый суд.
Сегодня я хочу вернуть вас к первоначальной посылке, ставшей отправной точкой во всей этой истории. Я имею в виду свидетельство того, что написанный Рафаэлем портрет Елизаветы ди Лагуна, когда-то находившийся во владении семейства ди Парма, был скрыт под слоем другой картины, написанной Карло Мантини, для того чтобы беспрепятственно вывезти ее из страны. Когда вскрылся факт подделки, все были настолько потрясены, что забыли поинтересоваться: а куда же все-таки делся оригинал, если он вообще существовал? Я берусь доказать, что он действительно существовал, и готов сообщить вам последнее местонахождение картины.
По залу разнесся слабый гул. Болтовня на задних рядах прекратилась. Вереница дезертиров, собиравшихся попить чаю, рассосалась — все вернулись на свои места. По правде сказать, Аргайл для большего эффекта несколько отступил от строгой схемы выступления, но игра стоила свеч. После сонных вариаций на тему «Концепция гуманистического прогресса Манэ» он покажет им настоящий рок-н-ролл.
— Сложилась общепринятая точка зрения, что картина пропала. При этом считалось, что картину присвоил посредник Сэмюэль Пэрис. Главным аргументом в пользу такой точки зрения служил факт, что граф Кломортон скончался от сердечного приступа в тот момент, когда картина Мантини была доставлена в Англию. Считалось, что при его скаредном характере он не смог перенести потерю семисот фунтов.
Однако письмо его жены ставит подобную интерпретацию факта под сомнение. — Аргайл зачитал письмо, которое показывал Флавии в своей английской квартире. — Из него ясно следует, что жена ожидала его в Йоркшире и он пробыл с Сэмюэлем Пэрисом в Лондоне три недели, «хвастаясь по всему Лондону своим главным приобретением». Граф Кломортон умер через неделю после этого письма.
Сохранилось также письмо ее брата, в котором он уверяет сестру, что не допустит распространения сплетен об обмане. — Аргайл зачитал цитату из газетной вырезки (в научном мире это не принято, но он заранее сверился с оригиналом). — Итак, мы видим явное противоречие. Мне представляется невероятным, будто человек, купив картину Рафаэля, ждал целых три недели, чтобы взглянуть на нее. Рядом с ним все это время находился Сэм Пэрис, который учился живописи и мог самостоятельно очистить картину. Я полагаю, картину очистили сразу же по прибытии в Лондон. И если графу доставили подделку, он должен был обнаружить это в течение нескольких часов.
Так отчего же он умер? Вряд ли человек мог скончаться от потрясения лишь через три недели после того, как испытал его. Более того — Кломортона похоронили в Йоркшире. Он умер в январе, когда по английским дорогам невозможно проехать. И умер он в день своего приезда в Йоркшир. Если бы он скончался от шока в Лондоне, узнав о подделке, жена не стала бы перевозить его тело за триста миль от Лондона в такое время года.
Вернемся к леди Арабелле. — Аргайл зачитал выдержки из дневника виконта Персиваля. — Его слова могли иметь и другой смысл, — продолжил он. — Упомянув о том, что граф Кломортон собирается везти в Йоркшир свою «темноволосую красавицу», он имел в виду вовсе не его любовницу. Фраза относилась к портрету Елизаветы ди Лагуна. К сожалению, герцогиня Альбемарльская неправильно интерпретировала эти слова и немедленно написала его жене. Леди Арабелла решила, что муж готовит ей новое унижение. Здесь нужно добавить, что эта женщина обладала бешеным темпераментом. Однажды она публично избила своего первого мужа и откровенно угрожала убийством второму.
Поэтому я считаю возможным предположить следующее: граф приехал в Йоркшир, собираясь порадовать жену новыми приобретениями, но встретил прием, весьма далекий от радушного. Между ними завязалась ссора, леди Арабелла утратила над собой контроль и убила мужа. Именно об этом и писал ее брат: говоря об обмане, он имел в виду убийство, а не картину. Официально было объявлено, что граф умер от сердечного приступа. Тело быстро и без свидетелей поместили в фамильный склеп. Несколько недель назад я присутствовал при вскрытии усыпальницы, ныне находящейся под опекой Национального треста. На черепе графа отчетливо видна трещина — признак, не характерный для сердечного приступа.
Снова шум в зале. Аргайл подождал, пока он утихнет, и подмигнул Флавии, сидевшей в первом ряду. Затем продолжил:
— Что же дальше? Леди Арабелла продемонстрировала нам свое отношение к приобретениям мужа, и мы знаем, что она собиралась с ними сделать. Она считала, что все эти копии и подделки нужно спрятать куда-нибудь подальше. Так она и поступила. Картины до сих пор находятся в поместье, за исключением тех, что семья продала до того, как переехала в другое место в тысяча девятьсот сороковом году. Они по-прежнему висят в спальнях для гостей, в темных коридорах и пылятся в подвалах.
Аргайл сделал паузу, чтобы добиться максимального эффекта. Он тренировался много дней.
— Согласно сохранившейся описи имущества, картина Рафаэля «Елизавета ди Лагуна», купленная графом Кломортоном, спрятанная под изображением Мантини, затем благополучно доставленная в Англию Сэмюэлем Пэрисом и отреставрированная, висела напротив черного входа в кухню. Никто не догадывался о настоящей ценности картины — на нее летели брызги подливки и кофе, ее покрывала копоть, и все это длилось на протяжении двухсот с лишним лет. Когда в тысяча девятьсот сорок седьмом году ее выставили на аукционе «Кристи», состояние ее было ужасным.
Однажды Аргайлу попалась на глаза книжка какого-то психолога, посвященная постановке публичных выступлений. Чтобы создать атмосферу значительности происходящего, говорилось в книге, нужно заставить публику аплодировать и затем громко произнести следующие несколько фраз, перекрывая звук аплодисментов. Ему хотелось провести этот эксперимент много лет. Когда Аргайл упомянул о брызгах подливки, в зале послышалось шевеление, поэтому он повысил голос и продолжил в быстром темпе:
— Начиная с этого момента проследить путь картины не представляло труда.
Публика притихла. Аргайл отпил глоток воды из стакана и потянул паузу. Пусть прежние его «открытия» оказались ошибочными, но на этот раз ему действительно есть чем гордиться. Его новое открытие потребовало изрядной доли наблюдательности, интуиции и воображения. «Ведь могу же, если захочу», — подумал он.
— На аукционе тысяча девятьсот сорок седьмого года картину купил некий Роберт Мак-Уильям, шотландский врач. В тысяча девятьсот семьдесят втором году, после его смерти, картина попала на аукцион «Парсон» в Эдинбурге, где ее приобрел всего за двести двадцать гиней не кто иной, как сэр Эдвард Бирнес.
В зале наступила мертвая тишина, все ждали, что последует дальше.
— Когда я сообщил ему об этом, он очень смеялся. В какой-то момент я даже начал опасаться за его здоровье. Когда он наконец пришел в себя и смог говорить, то заверил меня, что не имел ни малейшего представления о настоящей ценности картины. Он даже не стал ее реставрировать. Она провисела у него много лет, пока в один прекрасный день к нему в галерею не явился человек, предложивший за нее цену, которая давала сэру Эдварду небольшую прибыль. Он даже нашел и показал мне запись об этой сделке. Картину купил частный коллекционер из Европы. Она оставалась в его коллекции до конца его жизни, оборвавшейся несколько лет назад.
Мы наконец приблизились к финалу, и я должен попросить у вас прощения за столь длинное предисловие. «Дело Рафаэля» широко обсуждалось, и технические эксперты до сих пор испытывают неловкость оттого, что позволили себя провести. У Рафаэля был совершенно особенный способ наложения мазков, и они не понимали, каким образом мошенник сумел подделать его технику. Полагаю, в этой аудитории вряд ли найдется человек, не осведомленный о том, как Жан-Люк Морнэ проделал трюк с подделкой. Он применил технику Рафаэля, использовал рецепты красок Рафаэля и стиль Рафаэля.
Мне очень неприятно говорить вам об этом, но он использовал… самого Рафаэля. Запись о продаже портрета Елизаветы ди Лагуна звучит так: «"Портрет женщины, копия Фра Бартоломмео" продан за три тысячи бельгийских франков Жану-Люку Морнэ». Сейчас вы можете взглянуть на него.
Фотография картины, впервые увиденная Аргайлом в римском ресторане, появилась на большом экране.
— Главное доказательство вы видите на левой руке, — продолжал Аргайл, сопровождая свои слова движением указки. — Вы видите это кольцо. — Расплывчатое изображение увеличилось. — Оно сделано в виде двух пеликанов. Они — символ семейства ди Парма. Елизавета была любовницей маркиза, и кольцо свидетельствовало, кому она принадлежит. Они даже не пытались скрыть свою связь.
Достаточно беглого сравнения двух картин, — на экране появился новый слайд, — чтобы увидеть абсолютное сходство их фона. Вот почему эксперты не сумели обнаружить подделку. Они исследовали фон, написанный самим Рафаэлем.
Морнэ требовался настоящий итальянский холст соответствующего периода и фон, который мог бы написать Рафаэль. Он даже не представлял, насколько точно выбрал материал для своих целей. Полагаю, он не дал себе труда как следует рассмотреть купленную картину. В наше время женщину, изображенную на портрете, вряд ли кто-нибудь назвал бы красавицей. Что делать? Вкусы меняются.
Морнэ очистил центральную часть холста и нарисовал свою «Елизавету».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30