— Сейчас? В одиннадцать часов холодным октябрьским вечером. Что ты хочешь: гондолу и бутылку вина?
— Не валяй дурака — я имею в виду завтра. Мы можем поехать, когда ты вернешься из Падуи. — Она серьезно посмотрела на Аргайла и добавила: — Джонатан, будь осторожен.
Флавия частенько давала ему такое предупреждение. Аргайл не очень смотрел, куда шел, и по неосторожности то и дело натыкался на всякие препятствия, как-то расставленные местными властями фонари и дорожные знаки. Вот и теперь. В поле зрения мелькнула выхваченная светом фонарей помещенная на церкви Святого Варнавы показавшаяся необыкновенно интересной статуя святого. Аргайл отступил на пару шагов, чтобы улучшить угол обзора. Он обожал статуи святых.
Этот маневр привел к тому, что он крепко приложился лодыжкой о бетонную тумбу, которая была специально поставлена, чтобы предупредить нормальных прохожих, что дальше начинался канал. Но Аргайл в отличие от нормальных шел задом наперед и, естественно, споткнулся, стараясь сохранить равновесие, сделал еще несколько шагов назад, перевалился через край и с испуганным воплем полетел вниз. Крик резко оборвался, когда Джонатан с громким всплеском погрузился в черную, холодную, вонючую воду.
Флавия подбежала к берегу, сильно опасаясь, как бы еще один искусствовед, пусть и отошедший от науки, не оказался добычей венецианской лагуны. Но ее страхи оказались напрасными: Аргайл несколько секунд побарахтался в канале, крепко выругался и встал на ноги: вода была выше коленей. Он был покрыт толстым слоем липкой, отвратительной грязи, чувствовал себя униженным, но за исключением этого не понес никакого урона.
Флавия хихикнула, потом посерьезнела и спросила:
— Как ты там? Ничего?
— Лучше не бывает. Очень мило, что ты интересуешься. А ты как? — Он снова поскользнулся.
— Здесь не очень глубоко, — заметила Флавия.
— Я бы не сказал.
— Не больше метра. Не так много шансов утонуть.
Аргайл пытался стереть с себя грязь. Его нещадно колотила дрожь.
— Немного, если не постараться. Но замерзнуть до смерти можно запросто. Слушай, может, ты перестанешь трепаться и поможешь мне отсюда выбраться?
— Ох, извини. — Флавия закатала рукав и с некоторым отвращением протянула ему руку. — Я имела в виду вот что, — продолжала она, когда Аргайл вылез, и поспешно переместилась в наветренную от него сторону, — если тебе не грозила опасность утонуть, значит, она не угрожала и Робертсу. Если он, конечно, просто оступился — дошлепал бы до берега и выбрался наверх.
Флавии казалось все это чрезвычайно увлекательным, и она готовилась развить свою мысль, но по мрачному взгляду Аргайла поняла, что ее рассуждения в данный момент не слишком интересовали англичанина. Поэтому, сохраняя порядочную дистанцию, она проводила его до отеля и заказала виски, а Джонатан в это время успешно превращал ванну в ужаснейшую помойку.
ГЛАВА 9
На следующее утро в девять часов генерал Боттандо быстро поднялся по лестнице в здание карабинеров и направился к кабинету комиссара Боволо. Он не слишком радовался предстоящей встрече.
А Боволо тем временем пребывал в настроении, которое можно было охарактеризовать как стремящееся к хорошему. Нет, он не улыбался, и его глаза не искрились весельем — ничего подобного. Просто чуть-чуть приподнялась завеса мрачности, словно тяжелый морской туман, тронутый лучами слабого зимнего солнца. «Не иначе, опьянен успехом, — подумал Боттандо. — Уже представляет себя на новом месте службы». Генерал решил не портить его настроения и не рассказывать о своих открытиях.
— Садитесь, пожалуйста, — произнес хозяин кабинета серым, монотонным голосом. — Нужна моя помощь?
Беда заключалась в том, что итальянские правоохранительные силы чрезвычайно разобщены. В нормальной организации звание Боттандо было бы на несколько ступеней выше звания Боволо, и он бы быстро поставил на место этого провинциального нахала. А коли потребовалось, наказал бы по первое число. Но из-за разрозненности структуры его старшинство не имело ровно никакого значения. Боволо мог выкинуть его из кабинета, отказаться разговаривать, поступить, как ему вздумается, и генерал из Рима не сумел бы ему возразить. Подчиненный из полиции, вздумай он разговаривать с Боттандо таким высокомерным тоном, тут же получил бы как следует. А с суперинтендантом от карабинеров приходилось разговаривать примирительным тоном и, учитывая свое непрочное положение в столице, смиренно кивать.
— Что-то в этом роде.
— Я так и подумал. — Боволо слегка усмехнулся. — Решил, вам нужна моя помощь. Интересно получается: мы, провинциалы, справляемся с убийством за несколько дней, а вы, эксперты, бьетесь и не можете совладать с простой кражей. Я всегда говорил: вот что получается, когда не знаешь город. Но ведь скоро все изменится. Правда?
Боттандо заскрипел зубами, но поддержал себя мыслью, сколько объяснений придется давать этому ужасному коротышке, если окажутся справедливыми его полусформулированные теории. Он зловеще осклабился и подался вперед:
— Что и говорить, интересно. Вот только кража не такая уж простая. Вы знаете, что Луиза Мастерсон интересовалась одним из украденных полотен?
— Нет, — без видимого интереса отозвался Боволо. — Хотите меня убедить, что во всем виноваты призраки?
Генерал решил, что последняя реплика скорее всего шутка, и заставил себя улыбнуться.
— Едва ли. Хотя совпадение налицо. Хорошо, не берите в голову. Суть в том, что это непрофессиональная кража — я в этом уверен. — «Ничего подобного, — подумал про себя Боттандо, — но для комиссара сойдет».
— Почему?
— Потому что грабители стащили малозначимые полотна, а Тинторетто, парочку Ватто и тому подобное оставили на стенах.
— Безмозглые болваны, не иначе. Наверное, южане.
— Суть в том, — повторил с нажимом генерал, стараясь вернуть разговор в нужное русло, — что воры могут вернуться, если поймут, что взяли не то, что надо. Я уверен, вы знаете, так часто бывает. И если они возвратятся и нападут на маркизу, это будет очень прискорбно.
Это проняло Боволо. Он представил себе целую цепь неприятностей: маркиза пострадает, и Боттандо шепнет кому надо: «Ведь я его предупреждал…» Не очень здорово для продвижения по службе.
— Так чего вы хотите?
— Я подумал, что вы можете посадить туда человечка на несколько дней. Это то, что надо. Маркиза будет чрезвычайно признательна.
Как бы не так — признательна! Она будет вне себя. И это тоже прекрасно. А Боволо наверняка представляет одно: как она его благодарит, зовет к ужину и рассказывает венецианским сильным мира сего, какой он приятный человек. Что доказывает, насколько он мало ее знает.
Боволо понятия не имел, как с изяществом беседовать, не говоря уже о полном неумении вести себя с изяществом.
— Постараемся кого-нибудь выделить, — буркнул он.
— Вот и прекрасно. Кстати, моя подчиненная просила вам сказать…
Боволо яростно сверкнул на Боттандо глазами:
— Послушайте, генерал, с меня довольно! Ваша подчиненная у меня уже в печенках! Лезет во все, словно это ее расследование…
— Вы же сами просили ее поговорить с членами комитета.
— Просил. Но велел больше ничего не предпринимать. Дело закрыто, а она их снова беспокоит. Если подобное будет продолжаться, мне придется протестовать па более официальном уровне. Пусть занимается кражей. А убийство предоставьте раскрывать тем, кто умеет это делать профессионально.
— Не беспокойтесь, любезнейший, — успокаивающе замахал руками Боттандо. — Все понятно. Синьорина ди Стефано осталась в Венеции, чтобы помогать мне в поисках картин. Могу вас заверить, что она сосредоточит все свои усилия именно на этом.
Боволо как будто смягчился — генерал получил все, что хотел, и, бурно поблагодарив ничтожного комиссара, отбыл восвояси. Боттандо был доволен собой. «Есть еще порох в пороховницах», — подумал он.
Пока Боттандо расхваливал себя за способность манипулировать людьми, Джонатан Аргайл забился в угол вагона второго класса поезда «Венеция — Падуя». Поезд был далеко не экспрессом: состав скрипел и еле плелся по расстилавшейся к западу от Венеции отнюдь не вдохновляющей воображение равнине, то и дело останавливался на станциях, чтобы ссадить пассажиров, потом останавливался, чтобы подобрать пассажиров, и снова останавливался в чистом поле, судя по всему, лишь для того, чтобы перевести дыхание.
Нудная, угнетающая поездка, но она как нельзя лучше соответствовала настроению англичанина. Аргайл думал, что в последнее время вполне справлялся с разочарованием по поводу постигших его неприятностей. Но теперь, поскольку делать было нечего, мысль возвратилась к недавнему прошлому. До чего же все гнусно! Он упустил картины. Боттандо и Флавии грозит потеря работы. Два человека убиты, и у них нет ключа к разгадке того, что происходит и почему.
Например, почему Мастерсон интересовалась его картиной? Почему она бросилась в Падую всего за несколько дней до того, как подать отчет? Ему хотелось верить, что существовала какая-то связь, но он не мог себе представить, какая именно. Аргайл забавлялся приятной мыслью, что причина всему — неизвестный портрет работы Тициана, хотя прекрасно понимал, что полотно маркизы не могло принадлежать кисти великого мастера. Лоренцо, несмотря на свое легкомыслие, являлся знатоком Тициана и никогда бы не пропустил чего-либо подобного.
Откуда Мастерсон узнала про портрет, не составляло тайны. Она присутствовала на приеме, который в прошлом году, перед ее первым заседанием комитета, Ло-ренцо давал в палаццо своей тети. Тогда она увидела картину и запомнила. Но какие ассоциации вызвало у нее полотно маркизы?
Что бы там ни было, в голове у Аргайла не возникало ничего подобного. И когда поезд подкатил к вокзалу в Падуе, его настроение совершенно испортилось. Он вышел из вагона на леденящий ветер и услышал, как по стеклянной крыше навеса над платформой барабанил дождь. Все последние дни тучи собирались на небе и разразились ливнем в самый неподходящий момент. Заметно похолодало. Хотя и накануне, искупавшись в канале, Аргайл заметил, что уже отнюдь не тепло.
Но теперь к пронизывающему холоду прибавился дождь, отчего выходить на улицу стало совсем противно. Ко всему оказалось, что Джонатан не по погоде одет. И вот он стоял в вестибюле вокзала, смотрел на небо и надеялся, что сумеет взглядом разогнать облака, остановить дождь и заставить выглянуть солнце. Но ничего подобного не произошло — все три стихии оказались глухими к его желаниям. Аргайл как можно выше поднял воротник пиджака, засунул руки в карманы, недовольно вздохнул и пошел вперед, надеясь, что не заработает сильнейшую простуду.
Чертовы архитекторы позаботились, чтобы шагать пришлось далеко. Аргайл был двумя руками за сохранение средневековых центров городов, чтобы все современное строительство выносили на окраины, но в дождливый день готов был сделать исключение для железнодорожных вокзалов, особенно если все автобусы куда-то запропастились, а до нужного места не меньше полутора миль. Тогда ему начинало казаться, что сломать одну-другую древнюю церковь — невелика цена ради удобства человека.
Тридцать минут он жертвовал собой ради истины и правосудия и, приблизившись к цели путешествия, отчаянно хотел, чтобы и истина, и правосудие совсем обошлись бы без него. Скуола примостилась к собору — грязноватому желто-коричневому зданию, которое от многовековых голубиных испражнений казалось еще безобразнее. Цвет стен стал непривлекательно размытым, а статуи по фасаду казались чем-то вроде уверовавших во Всевышнего снежных людей.
Но она была по крайней мере открыта. Как выяснилось, слишком открыта: двери распахнуты настолько, что ветер и воздух беспрепятственно проникали внутрь, так что в скуоле было холоднее и не менее сыро, чем на улице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32