— В таком случае о чем она предполагала сделать доклад?
— Она собиралась объявить о самом сенсационном открытии года, — просто ответила Флавия. — То, над чем так упорно работала последнее время. Никакой политики и никаких разоблачений.
Боттандо поморщился и замахал руками:
— Все! Прекратите! На этом остановимся. Больше ничего не хочу знать. Возможно, вы правы: я несправедлив к несчастной даме, но я не вынесу никаких деталей. Мне кажется, я взял того, кого нужно, и теперь, если честно, хочу только одного — высушить ноги и успеть на ближайший самолет в Рим. — В это время катер ткнулся в причал, и Боттандо тяжело поднялся на пирс. — У меня завтра слушания по бюджету и в последнюю минуту предстоит проделать множество лоббистской работы, — проговорил он и продолжал более дружелюбным тоном: — Хорошо хоть теперь есть с чем идти в бой.
Флавия отступилась. Шеф настроился на горячую ванну. И как только лодка пришвартовалась к пристани, опрометью бросился вперед. Они с Аргайлом снова оказались предоставленными сами себе и через десять минут опять безнадежно заблудились.
— Теперь задавай свой вопрос, — разрешила Флавия, когда генерал исчез из виду, а они отчаялись определить, куда их занесло.
— Какой?
— Тот — о Ван Хеттерене.
— Ах тот… Ну да… Это сделал он? Я не ошибся?
— Конечно, он. Ван Хеттерен отправился к Робертсу, обвинил его в убийстве своей возлюбленной, наполовину придушил, оттащил к каналу и бросил в воду. Следы под домом Робертса и у него на шее это доказывают. Преступление на почве страсти. Порывистый человек — нечто в этом роде от него и следовало ожидать. Я же тебе говорила.
— Но он выбрал не того человека. Робертс не убивал Мастерсон. Ты решила это замолчать? И Боттандо согласился?
Флавия пожала плечами:
— Это не наше расследование. Мы старались не ради того, чтобы еще сильнее унизить местные власти. Что нам удалось, так это вбить клин между судьей и Боволо. Комиссар, с позволения сказать, на какое-то время повержен во прах, потому что ошибся по поводу Мастер-сон. А судья так счастлив, что никто не вспомнил, как он давил на эксперта, что даже решил отблагодарить нас хвалебным отзывом. Душка Жан Женэ тоже раструбит, какие мы герои — распутали убийство Бралля. Управление прославилось к самым бюджетным слушаниям нашего генерала. Чего еще желать?
— Неужели вы оба с Боттандо такие циники? — возмутился Аргайл. — Не может быть.
— Нет, — согласилась Флавия. — Но я не сумела убедить себя это сделать. И генерал тоже, правда, после того как я с ним немного поработала. Он любит, чтобы его поуговаривали, а на самом деле добряк, только не хочет, чтобы об этом знали.
— Гм… Я все же думаю, что ты слишком великодушна. Он как-никак убийца.
— Что верно, то верно, и мне кажется, ему приходится не сладко. Но всю эту кашу заварил Робертс. Это он убил Бралля. Робертс во всех отношениях нехороший тип. И к тому же мертвый. Что бы мы ни совершили, он не вернется к жизни. А Ван Хеттерен среди них — единственный симпатичный человек. Он по-настоящему любил Мастерсон и один в нее верил.
Какой смысл в его аресте? Я никогда не разделяла идею, что все убийцы должны непременно предстать перед правосудием. Некоторые заслуживают того, чтобы, убив, избежать наказания. Естественно, все зависит от того, кто их жертва. Ты считаешь, что это порочный образ мыслей для женщины-полицейского?
— Не без того. Но ты мне всегда доказывала, что ты не полицейский. Поэтому можешь думать, как тебе угодно.
— Кроме всего прочего, Ван Хеттерен оказал нам услугу. Сомневаюсь, чтобы Робертса когда-нибудь удалось арестовать. Мы знаем, что это он убил Бралля, но нет таких улик, которые могли бы убедить суд. Робертса нельзя было привлечь за манипулирование Миллером и за махинации с картинами — какими бы неэтичными они ни казались, в них не было ничего незаконного. Если бы не Ван Хеттерен, Робертс бы вышел сухим из воды. Это, конечно, не извиняет голландца, если мы намерены придерживаться буквы закона. Я просто хотела сказать, как обстоят дела.
— Значит, вы его покрываете?
— Мы? Покрываем убийство? Господи, конечно же, нет! Что за дикая мысль? В этом-то вся и прелесть. Мы всего лишь высказываем мнение. И нет ничего предосудительного в том, что мы напутали с некоторыми деталями. Боволо постоянно подчеркивал, что это его расследование и нас не касается. Бедолага, теперь ему придется отзывать первоначальный рапорт и сочинять новый. Неблагодарное занятие. Разумеется, он напишет в точности то, что мы предположили: обрисует, как произошло убийство Мастерсон, а затем выразит официальное мнение, что Робертс совершил самоубийство. Полный порядок! Но заметь, мы не намерены отвлекать его от поисков истины, если он вознамерится продолжать заниматься таковыми.
Некоторое время Аргайл шел молча, и Флавия решила, что он не может говорить оттого, что, оценив ее слова, переживает бурный восторг. Но Флавия ошибалась. Аргайл пытался оценить моральный аспект того, что она только что совершила. И это усилие окончательно его доконало. В конце концов он все-таки усомнился в праведности ее поступка. Некоторые вещи в Италии иностранцам понять не дано.
— Единственную трудность представляла картина маркизы. — В знак признательности за сотрудничество Флавия взяла англичанина под руку. — К счастью, ты избавил нас от крупных неприятностей. Было бы совсем паршиво, если бы ты объявил, что размещенный по инициативе Боттандо в доме маркизы полицейский пост стал косвенной причиной того, что в лагуну смыло единственный дошедший до нас автопортрет Джорджоне.
Аргайл изумленно поднял на нее глаза.
— Джорджоне? Разве кто-нибудь сказал хоть слово о Джорджоне?
— Ты сказал. — Флавия в сомнении отняла руку.
— Никогда.
— Ты говорил, что это автопортрет любовника Виаланте ди Модена.
Аргайл не смог удержаться и откровенно расхохотался.
— О нет! — задыхаясь, проговорил он. — Я вовсе так не думаю. И совсем не это имел в виду. Бедняга, ты, наверное, испереживалась в последний час.
— А что же, черт возьми, ты имел в виду? — Флавия возмутилась, недовольная, что напрасно потратила на своего приятеля столько внимания и доброго чувства.
Аргайл вновь хохотнул:
— Мне казалось, я тебе говорил. Полотно, изображающее человека с крючковатым носом, является автопортретом художника. В падуанской серии фресок, которую намеревался написать Тициан, этот человек представлен обвиняющим в неверности Виоланте ди Модена, убивающим ее и отравленным. Немного странно воспользоваться религиозным заказом для раскрытия подобной темы. Но Тициан был молод и испытал сильное потрясение. Ему требовалось нечто вроде творческой терапии. Впрочем, это несущественно.
Очевидно одно: Джорджоне к этому делу не имеет никакого отношения — он умер до того, как погибла Виоланте, и, следовательно, никак не мог ее убить. Кроме того, он умер от сердечной болезни — я говорил тебе об этом. Такую знаменитость, как он, не могли прикончить, чтобы кто-нибудь да не прослышал. И наконец, как я уже говорил, полотно это совершенно заштатное. Джорджоне и во сне нарисовал бы лучше.
Мастерсон не это имела в виду. Она вовсе не считала, что ей удалось обнаружить утерянный шедевр. Факт в том, что она сумела раскрыть личные мотивы давно забытого скандала, который сильно ее разбередил. Иконография, символизм и прочтение полотен — вот ее специальность, а не живописные стили или архивы. И что же она открыла? А вот что: один, по ее собственному выражению, не слишком порядочный человек увел у Джорджоне возлюбленную и безвременно препроводил его в могилу. Потом, решив в припадке ревности, что дама влюбилась в Тициана, он заколол ее ножом. И сам был отравлен в отместку за то, что сделал.
Монах, с которым я разговаривал в Падуе, сказал, что фрески — месть Тициана, но он не понимал, о чем эта живопись. А прорыв Мастерсон заключался в том, что она сложила все кусочки мозаики воедино и связала падуанскую серию с принадлежавшим маркизе портретом. Очень умно с ее стороны. Вдумайся! — призвал Аргайл, потому что Флавия смотрела на него и ничего не говорила. — Тициан не бежал бы в Падую, если бы не совершил чего-то безрассудного. Брат Виоланте не прекратил бы его преследование, если бы Тициан не восстановил семейную честь. В то же самое время исчез Пьетро Луцци, и о нем сочинили смехотворную байку, будто он погиб на войне. «Человек умирает и распадается; отошел, и где он?» Такова надпись на изображении святого Антония. Буквально то, что произошло с Пьетро Луцци. Представляешь, какой шум могла наделать статья, подкрепленная закодированным, но почти личным признанием Тициана в том, что это он отравил Пьетро Луцци, потому что тот зарезал его подругу и стал причиной кончины друга.
— Понятно, — с облегчением вздохнула Флавия. — Приятно слышать. Выходит, мы утратили всего-навсего автопортрет Пьетро Луцци.
— Браво! Грандиозный финал наступил тогда, когда Луиза Мастерсон уловила связь, — продолжат Аргайл. — После того, как Коллман вынес вердикт по поводу миланского полотна, она ничего не сказала. Но в тот же вечер попала на прием к Лоренцо. Увидела портрет, и знакомый нос прозвонил в звоночек — если, конечно, носы на это способны. Она еще не понимала, что это значило, но принялась усиленно размышлять. Забавное лицо, сказала она Ван Хеттерену, надо приглядеться к нему повнимательнее. Между этим персонажем и картиной, которую утром обсуждали на заседании комитета, безусловно, существует какая-то связь. И она решает выяснить, в чем тут дело. И только после этого объявляет во всеуслышание, что намерена сама поработать над полотном Бенедетти.
Ей нужно работать быстро, потому что она знает, что маркиза собирается продать портрет, а Бралль к тому же сообщает, что Бенедетти тоже готовит полотно на аукцион. Совпадение может заметить другой искусствовед. И она пускается в путь: Милан, Падуя, библиотека в Венеции. Мастерсон лихорадочно переписывает работу, внося в нее последние доказательства. И надо сказать, к немалому раздражению Ван Хеттерена. А Робертс не может представить, что нашелся ученый, которого заинтересовала просто картина. Проследив ее перемещения, он приходит к неверному выводу. Остальное ты знаешь.
Пьетро Луцци заколол из ревности Виоланте, Тициан убил преступника, а власти замяли дело. Миллер зарезал Мастерсон из ревности другого рода. Ван Хеттерен не слишком аккуратно отомстил, но власти снова заминают дело. Интересная параллель, тебе не кажется? История повторяется.
— И ты надеешься, что я и все остальные тебе поверят? — спросила Флавия.
— Как тебе угодно, — снова пожал плечами Аргайл. — Но я не мог найти иного объяснения, почему Тициан написал такие странные фрески в Падуе. Хотя все это несущественно. Я не собираюсь предавать историю гласности.
— Почему?
— В принципе не люблю, когда надо мной смеются. Если бы я имел доказательства, тогда другое дело. Но доказательства базируются на изучении принадлежавшего маркизе портрета, который благодаря вашим усилиям теперь совершенно недоступен. Портрет утерян навсегда. Не осталось даже фотографий; в агентстве нет ни одной. Я еще надеялся, пока не узнал: Мастерсон хотела сделать снимки, но Миллер добрался до нее раньше. А без доказательств вся история превращается в сплошные предположения, догадки и фантазии. Таким образом, — заключил он, — Тициана, как и Ван Хеттерена, надо оставить в покое, а его репутацию — незапятнанной. Жаль. Я бы не отказался от портрета, но полагаю, что Тициан Бенедетти — достойная замена.
Аргайл покосился на Флавию, чтобы понять, какое впечатление на нее произвело его мастерское, как он считал, толкование.
— Не знаю, — протянула она и недовольно засунула руки в карманы. — Слушай, а ты надо мной не подшучиваешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32