— Милиция разберется, — криво усмехнулся Леонид. — Борис был моим лучшим другом, — теперь уже грустным тоном добавил он. — А кроме того, я исполняю обязанности президента временно, до следующего собрания акционеров «Стройинвестбанка».
— Бимбер, значит, был твоим дружбаном, а про общак ничего не сказал. Как же так? — Картуз заговорил несколько агрессивнее.
Азон, однако, не смутился.
— У него были такие дела, в которые я предпочитал не вмешиваться.
Картуз знал, что в этом случае Азон не соврал, и понизил тон:
— А что ты сказал ментам? И насчет Келаря, и насчет общака?
— Ничего. — Юзефович отвечал очень уверенно. — Сказал, что не знаю ничего. И ничего не предполагаю.
— Значит, с нами ты откровеннее, если прямо называешь Келаря заказчиком мочилова твоего кореша, — ухмыльнулся Картуз. — Тогда, может, и насчет общака соображения какие имеешь?
— Если деньги ваши не в «Стройинвестбанке», ничего сказать не могу. Если все же существует какой-то фиктивный счет в нашем банке, на котором они лежат, я попробую это установить. Но только тогда, когда прокуратура снимет арест со всех счетов.
Арест действительно был наложен, но его быстро сняли, сразу после беседы Азона с генералом Крюковым. Юзефович полагал, что всех этих тонкостей бандиты знать не могли, а сейчас ему важно выиграть время, чтобы найти общак, отмазаться от ментов и свалить наконец на историческую родину.
— Вот как? — зловеще прищурился Картуз. — Так ты, выходит, из своего кармана оброк за крышу Келарю отстегиваешь?
Азон внутренне дрогнул. Он действительно согласился перейти под крышу сколковцев и уплатил им первый взнос. Это делалось все из тех же соображений — оттянуть время. Теперь банкир ощутил, что он, возможно, сморозил глупость с ментами — надо было сразу отдать им два миллиона из личных накоплений и эмигрировать. Но все-таки жалко терять такую сумму, а он считал, что общак найдется обязательно. Просто так, по-наглому, брать деньги из банка ему было не по душе. Когда кража обнаружится, он будет уже в Израиле, и его, конечно, не выдадут Москве по такому поводу. Но на своем будущем финансиста ему придется поставить крест. Банкир, потерявший репутацию, — не банкир.
Юзефович собрался с духом и ответил довольно твердо:
Это чепуха. Никому ничего я не плачу.
До нас однако другой цинк дошел, — мрачно произнес Мыловар и бросил суровый взгляд на Азона.
Тот счел за лучшее промолчать.
— Ну да это твое личное дело — кому платить и сколько. — Картуз решил: пустой базар пора кончать. — А наш общак тебе придется вернуть. Как ты это сварганишь — дело твое. Не ведаю, какую туфту задвигали тебе менты, но общак наш — два лимона баксами. Даем тебе двое суток. Послезавтра в это же время, — браток взглянул на часы, — в десять вечера лаве должны быть у нас. А теперь спасибо за угощение. И привет хозяйке. Сладкая у тебя баба, — подмигнул Картуз заметно сникшему Азону, и бандиты двинулись на выход.
Хозяин проводил их в полном молчании.
Зяблик

13 августа, воскресенье: вечер
Зяблик, получив от Лухаря десять тысяч «зелени», был счастлив, что называется, несказанно. Он давно уже сидел на нуле, с тех пор как буквально исчез его шеф — подполковник Делягин.
Вообще, сексотам не рекомендуется звонить своим операм, но Зяблик пошел и на эту крайность. Однако в РОВДе ему ответили, что подполковник Делягин уволился, номер мобильника он, видимо, поменял, а где жил его благодетель, Зяблик не ведал.
От своей воровской специальности домушника стукач давно отошел и теперь вообще не имел никаких источников дохода. Поэтому десять штук баксов буквально согревали его душу и сердце. Кроме того, Лухарь обещал вернуть «хонду», как только её перекрасят, перебьют номера и сделают на неё новые документы, поскольку она в розыске.
Да что там говорить — душа у Зяблика сейчас просто пела каким-нибудь там меццо-сопрано!
Но вот прошел первый приступ эйфории, и встал вопрос: а что делать с бабками? Впрочем, вопрос этот был чисто риторический. Конечно, он пойдет к Лимону.
Этот Лимон содержал на своей хазе, проще говоря, домашней квартире, натуральный карточный притон. А Зяблика, который мало пил, не баловался травкой, был относительно равнодушен к бабью, просто трясло от карточных раскладов!
Он не любил слишком заумных игр, вроде преферанса, а предпочитал те, каким выучился когда-то во дворе: буру, секу, очко, петуха. И именно такие игры были в ходу на фатере Лимона. Причем можно было заранее туда и не звонить. Игра шла круглосуточно: уходили одни, приходили другие.
И Зяблик, тормознув частника, решительно распорядился:
— Шеф, на Таганку!
Ему открыл, едва взглянув в глазок, хозяин, Лимон, амбалистый мужик средних лет, и вместо приветствия просто сказал:
— Проходи!
Сам Лимон, как ни странно, листы не метал, но имел свой куш с самого процесса игры, за которым внимательно наблюдал. Если, к примеру, в секе образовалась свара, он сразу забирал с неё пять процентов. Столько же Лимон имел и с удачливого банкомета. В общем, с каждой игры хозяин хазы имел свой интерес. Против этого никто не возражал — за крышу следовало так или иначе платить.
Игроков оказалось четверо. Они были Зяблику знакомы. Кроме одного — и это бывшего домушника сразу насторожило. Очень важно было знать, кто привел новичка, не будет ли этот чернявый парень играть на чью-то руку.
Если он пришел с Шуриком, незлобивым и непутевым чадом богатеньких родителей, — никаких проблем.
Если с Мясником — говорят, этот здоровенный дядя и вправду на мясокомбинате разделывал туши, — тоже куда ни шло.
А вот если новичок, представившийся Гариком, явился вместе с Соловьем — дело тухлое.
Соловей вроде бы и не шулер, но считался настоящим асом в заведении Лимона, и Зяблик не мог припомнить случая, чтобы Соловей хотя бы раз уходил отсюда пустым. А если ещё этот Гарик будет играть с ним на одну руку…
Игра ещё не началась, и все решали, во что метать листы. Наконец сошлись на секе — этом русском эквиваленте покера.
Зяблик пристально наблюдал, как рассядутся игроки, и с удовлетворением отметил, что Гарик не сел рядом с Соловьем, а расположился между Мясником и Шуриком, причем сразу о чем-то разговорился с последним как с хорошим знакомым. Зяблику заметно полегчало.
На кон договорились ставить по баксу. Максимальная поддача — десять баксов.
Впрочем, все хорошо понимали, что это только начало.
Соловей сразу же стал обострять игру, предлагая свару на любой, пусть даже выигрышной карте. При сварах все игроки свои карты выбрасывали, ставки удваивались и листы метались по новой.
Но так или иначе, игра часа три шла примерно на равных. То один снимал свару, то другой. Самую крупную свару взял Зяблик — восемьсот баксов! Повезло, пришло «дубовое очко» — тридцать одно. Это при максимально возможных тридцати трех очках!
И тут свары приобрели практически перманентный характер. Соловей просто не открывал своих карт и предлагал варить не глядя. Его пример воодушевил и молодого Гарика. Они сварили с Соловьем несколько раз подряд, не раскрывая карт. Все, естественно, доставляли, как и положено, полкона. К тому времени и максимальный потолок поддачи дошел до тысячи гринов.
И вот свара достигла десяти тысяч баксов — рекорд за этот вечер.
У Зяблика екнуло на сердце, и он полагал, что не у него одного.
На раздаче был Гарик (слава богу, не Соловей!). Он аккуратно перемешал фишки и, как требуется, положил их на стол.
Снимал Мясник. Он разложил колоду на три части, потом по-разному сложил их и подровнял.
Первым поддавал Шурик. Он бросил на стол сто баксов. Соловей покрыл эти сто и добавил тысячу.
Зяблик понимал, что, какая бы масть к ним ни пришла, они при такой сваре свои листы не сбросят. Будут темнить и понтовать до последнего. Конечно, не скинет фишки и он, но что у него все-таки на руках? Зяблик медленно, одну за другой, как это делают все заядлые игроки, вытягивал свои три карты. И у него потемнело в глазах: двадцать шесть очков! На такой сваре — неслыханная удача! Он закрыл тысячу баксов Соловья и доставил ещё столько же.
Теперь слово было за Мясником, который пребывал в явном затруднении. Наконец, тяжело вздохнув, он бросил свои карты в колоду.
Осталось только четверо претендентов на лежащую на столе кучу баксов.
Теперь решение надо было принимать Гарику. Если он хотел продолжить игру, ему следовало закрыть и тысячу баксов Соловья, и столько же Зяблика. Он это сделал совершенно спокойно и добавил ещё тысчонку.
Шурик побелел — под него поддали уже три штуки.
— Хер с вами, — прошипел он и врыл листы.
Осталось трое.
Соловей, под которого шло две штуки баксов, закрыл их и добавил ещё одну.
И Зяблик почуял неладное. Походило на то, что он попал под раздачу и теперь его раскручивают. Но если бы ему сдали тридцать два, то было бы все ясно — значит, у кого-то тридцать три. Но почему же эти ребята нарезали ему какие-то двадцать шесть? Может быть, ещё не все потеряно?
Сейчас под него идут две тысячи, ну что ж, Зяблик ответит, из игры не выйдет.
Следующий ход был Гарика, который добавил ещё штуку, а Соловей эту штуку закрыл и добавил вторую. И тогда все стало ясно — Зяблик попал под раскрутку. Эти двое — Соловей и Гарик — играли на одну руку. В таких случаях у кого-тоиз них уйма очков, а второй — вообще пустой, но из игры он не выйдет, а будет все время поддавать. В этом случае третья сторона, в данном случае Зяблик, просто вскрыться не может, таковы жестокие правила секи. Впрочем, они перед игрой договорились, что в этом случае можно выставить десятикратную сумму против той, которую ты должен закрыть, и тогда все будут обязаны показать свои карты.
Сейчас Зяблик опять должен закрыть две тысячи, но что толку, если даже он их выставит, раскрутка-то будет продолжена!
И вдруг у него мелькнула отчаянная мысль: а что, если и Гарик, и Соловей понтуют! Нет у них на руках хорошей масти, и они просто хотят выбить его из игры за счет раскрутки!
Но где же ему взять двадцать тысяч, чтобы заставить их вскрыть свои карты? Он с надеждой посмотрел на Шурика, тот сразу отрицательно замотал башкой.
Тогда Зяблик обернулся к Мяснику:
— Может быть, пополам? — То есть он предложил Мяснику выложить двадцать штук, а в случае удачи — забрать половину свары. А та уже перевалила за тридцать штук.
Мясник взял у Зяблика протянутые ему карты и стал думать. Думал он долго, но в конце концов вернул листы назад.
— Тогда, может, одолжишь двадцать штук? — севшим голосом спросил у него Зяблик.
— Когда отдашь? — флегматично поинтересовался Мясник.
— Послезавтра. — Зяблик старался, чтобы его голос звучал как можно увереннее.
— Если не отдашь в срок, на счетчик ставить не буду. Просто закопаю.
Мясник бросил на стол требуемую сумму.
— Я вскрываюсь, — дрожащим голосом объявил Зяблик, предъявил свои двадцать шесть очков и положил деньги Мясника в кон.
Гарик молча, не вскрывая, выкинул свои карты в колоду.
Соловей с сочувственной улыбкой, которая ему очень шла, предъявил двадцать семь очков.
— Через сорок восемь часов закопаю, — угрюмо повторил Мясник. — Если бабок, конечно, не достанешь.
«А где же мне их действительно взять?» — пронеслось в голове у Зяблика. И тут он вспомнил статью в «Криминальном вестнике», что за информацию об убийце Бориса Бабурина сообщество банкиров обещало миллион долларов.
«Сдам Албанца», — тут же решил Зяблик. Но, впрочем, у него ещё оставалось сорок восемь часов.
Антон

14 августа, понедельник: утро, день
Вчера Антон обследовал всю трассу от Москвы до Кимр, и у него родился план, который он, впрочем, и сам считал не слишком надежным. Но другого способа проникнуть в «мерс» — бронированный, если верить Петру, — он не нашел.
Рано утром Антон пошел за грибами. Родившись в деревне, он тем не менее терпеть не мог «тихую охоту», но все же за два с половиной часа кое-как покрыл дно корзины грибами, напоминавшими съедобные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29