Каратеги на них были из белого шелка, мастерские пояса напоминали угольно-черных змей. Те еще ухари — резкие, гибкие, с хорошей динамикой. Явно не подарки… Скоро старший из них, обладатель третьего дана, подошел к Петровичу:
— Как?
— Как на улице, — коротко усмехнулся тот и повернулся к Сарычеву: — Шура, будь так добр, составь товарищу компанию.
Один из гостей не спеша полез на ринг, майор последовал за ним.
Судейства не предвиделось, и Александр Степанович понял — каждый будет отвечать только за себя. Он расслабился, переместил центр внимания в низ живота, не отрывая в то же время оценивающего взгляда от противника. Это был среднего роста азиат, лет тридцати. Двигался он легко и, когда Сарычев попытался пнуть его в бедро, ногу не отдал, попытался приласкать майора по печени, хорошо хоть попал в подставленный локоть. Атака не удалась, причем по силе ответного удара Александр Степанович понял, что противник ему достался с яйцами. Сразу и не оторвешь… Азиат между тем сделал финт рукой и, подготовив круговой хлест ногой, мощно провел его Сарычеву по ребрам. Попал хорошо. Дыхание у майора сбилось, руки начали опускаться, и в это же мгновение он получил удар в лицо. Это был мощный, полновесный панч, так что не сделай Александр Степанович уклон, неизвестно, где были бы его усы, да и он сам заодно. Тем не менее кулак противника вскользь задел скулу, раскровянив лицо, и Сарычев почувствовал, как сжатая где-то глубоко внутри пружина вдруг начинает с бешеной силой распрямляться. Вскрикнув, он сделал ложное движение и, резко сократив дистанцию, захватил противника за шею, одновременно бодая его коленом в район солнечного сплетения. Азиат на мгновение замер, а майор со всего маха приголубил его локтем по ключице, затем опять коленом в живот и завершил атаку сильнейшим «бычком» — ударом верхотурой черепа в лицо. Противник уже был в глубоком «гроги» note 9, кровь вовсю струилась из его разбитого носа, но Александр Степанович, не оставляя ему ни шанса, вдруг разорвал дистанцию и, как в свое время учил его Петрович, нанес падающий круговой хлест с правой ноги. Азиат, не издав ни звука, залег и был оттащен на гимнастическую скамейку, а на ринг залезли гость с третьим даном и Петрович собственной персоной.
Бок у Сарычева болел жутко, скорее всего была сломана пара ребер, но интерес к предстоящей схватке заставил его подойти поближе к помосту. Однако все произошло как-то буднично и неинтересно — когда Петровичу попытались съездить по физиономии, он играючи уклонился и таиландским лоу-киком выбил обидчику колено. Затем помог ему подняться и сказал:
— Мне нравится ваш стиль, ребята. Так это вашему Шаману и передайте. Пусть сам приходит…
Гости, не теряя лица, холодно попрощались и поковыляли прочь, а Сарычев направился в сауну. Затем долго стоял под холодным душем и, уже подъезжая к дому, пожалел, что не спросил у Петровича, что это за фигура такая — Шаман.
Пролог запоздалый
Кольский полуостров. Шестидесятые
— Деда, а ты шаман?
Погруженные в оцепенение вековые ели, ветви и стволы которых были сплошь покрыты древними зеленовато-серыми лишайниками, наконец расступились. Когда вышли на полянку, старый саам Василий Зотов кашлянул и ласково посмотрел на внука:
— Что ты, парень, что ты, все хорошие нойды уже умерли и превратились в сеиды, а плохие шаманы равками стали, ночами встают из могил, знаешь, зубы какие у них — во! — В заскорузлых старческих пальцах появился огромный медвежий клык.
— Врешь ты, деда, — обиделся мальчик, — пионервожатая говорит, все это сказки, чтоб пугать трудовой народ…
— Тихо, парень, тихо, — голос охотника стал строг, — не кричи, а то придет Мец-хозяин — черный, мохнатый, с хвостом — и заведет тебя в чащу, или явится властительница Выгахке и утащит за высокую гору.
Ему было стыдно, что обманул внука, — не все нойды превратились в священные камни, его отца, прадеда Юркиного, например, красные комиссары просто утопили в Сеид-озере. Наверное, живет он теперь у Сациен — белокожей, черноволосой повелительницы водоемов.
Некоторое время шли молча и скоро очутились возле ручья Мертвых, впадающего в прозрачные воды озера Имандра. Поднявшись по тропинке, саам свернул с нее и указал на склон, сплошь пронизанный корнями могучих сосен:
— Видишь пещерку, парень? Это вход в подземный мир Тшаккалагах, где живут карлики, промышляющие добычей серебра и золота. Как только найдут они самородок, так глотают сразу, и чтобы стать богатым, средство есть верное. — Он замолк и, увидев округлившиеся от удивления глаза внука, ухмыльнулся: — Нужно в морозный весенний день оставить котелок с кашей, но поставить его непременно на свободное от снега место. Карлики, наевшись до отвала, замерзают, животы у них лопаются, тут-то и нужно самородки хватать.
Приехавший из большого города на каникулы внук перешел на шепот:
— Деда, а почему ты знаешь это все, раз ты не шаман?
— Мне отец рассказал, — помрачнев от воспоминаний детства, сказал саам, — ему — его отец, а первому в нашем роду охотнику повстречался дух-помощник — Сайво-куэлле, посланный живущим на горных вершинах покровителем чародеев Сайвоол-маком, и научил его петь волшебную песню…
Он неожиданно прервался, тяжело вздохнул и посмотрел на плывущие по голубому небу облака:
— Часа четыре уже, наверное, будет, домой пора. Бабка пироги печет, вкусные пироги, с брусникой да с морошкой. На обед печенка жареная будет, пошли.
Ночью бог ветров Пьегг-ольмай пригнал из-за горы Яммечорр набухшие влагой тучи, по небу с грохотом пронеслись стрелы могучего Айеке-Тиермеса, и полил сильный дождь. Даже поутру сияющий Пей-ве все еще скрывался за его мутной пеленой, а когда в небе наконец появилась радуга, дед глянул на внука и улыбнулся:
— Из этого лука и посылает Айеке-Тиермес свои стрелы-молнии. Гоняется он по небу за большим белым оленем с черной головой и золотыми рогами по имени Мяндаш, а когда убьет его, упадут с неба звезды, погибнет солнце, и наступит конец света. Вот так, парень. Ну-ка подожди…
Хоть и было старому сааму лет немало, он на удивление легко поднялся и вышел из горницы. Вскоре вернулся с таинственным видом, бережно держа в руках что-то округлое, завернутое в пропылившуюся тряпицу.
— Знаешь, что это, парень? — Саам строго посмотрел на не сводившего с него глаз Юрку и неожиданно подмигнул: — Камлат это. Бубен нойды саамского, еще мой отец делал его, когда постиг песню волшебную. Вот, посмотри.
Он развернул тряпицу, и придвинувшийся вплотную внук увидел нарисованную красной краской фигурку бога-громовика Айеке-Тиермеса, а рядом с ним оленя Мяндаша. Вокруг были во множестве божества саамского пантеона.
— Сильный нойда всегда ходил в подземный мир через озера, — продолжил рассказ дед, — духи в виде рыб проносили его сквозь толщу вод и доставляли прямо в страну Матери-Смерти — Акко-абимо, где живут души хороших людей. И лишь немногие нойды отваживались спуститься еще ниже, туда, где страдают люди очень плохие, — в царство ужасного Рото-абимо, властителя боли и злых духов. Откуда возвращаются не многие…
Зотов кашлянул, замолк в задумчивости, мыслями улетев куда-то невообразимо далеко, пока его не вернул к действительности восторженный шепот внука:
— Деда, а покажи, как шаман камлает…
— Не игрушки это, однако, можно заболеть хворью шаманской. — Саам встрепенулся, быстро завернул бубен в тряпицу и убрал его куда подальше. — Глянь-ка, распогодилось, гулять идти надо, парень, гулять. Не болтать о пустяках…
Он не стал говорить Юрке, что в их роду этой хвори не избежал никто.
* * *
Ночью майору было не уснуть — он ворочался, вздыхал, стонал, кряхтел, и, почуяв неладное, под одеяло к нему забралась парочка заморских котов. Заурчав, они прижались к фиолетово-черному опухшему боку, и нудная тупая боль в ребрах унялась. Хвостатые были породы сиамской, жутко умные и когтистые, охотно отзывающиеся на буржуазные клички: Кайзер и Нора. Как-то раз подобрал Сарычев у помойки дрожащего на морозе кота-неудачника, кастрировать не стал, наоборот, прикупил ему «для гармонии» подругу. Жили хищники дружно. Наблюдая порой за сиамской парочкой, майор даже завидовал, потому как его собственная семейная жизнь складывалась не очень. Может, были бы дети, глядишь и наладилось бы, однако, если верить врачам, где-то глубоко внутри нормального — и очень даже — мужика гнездился изъян на генно-хромосомном уровне, и бабы от Сарычева не залетали. Не беременели то есть. А какая ж может быть ячейка общества без потомства-то…
Как всегда неожиданно, прозвенел будильник, и Александр Степанович начал собираться на службу. Есть он не стал, так, выпил чашку чая, оделся и окунулся в холодину зимнего утра. На улице было еще темно, на черном небе светился серп неполной луны. А на капоте сарьгчевской машины сидела здоровенная нахальная ворона и — о наглость! — пыталась клювом нанести ущерб лакокрасочному покрытию.
— Кыш, кыш, падла пернатая! — Майор с негодованием махнул рукой и, сразу же почувствовав свой бок, беззлобно выругался — нет, похоже, с резкими движениями придется повременить…
Бензина в баке оставалось совсем чуть-чуть, пришлось заехать на заправку, так что, когда Сарычев прибыл на службу, капитан Самойлов уже вовсю трудился в поте веснушчатого лица своего. Напротив него развалился на стуле давешний неказистый мужичок, лепший друг «белого китайца». Он беспрестанно чихал, сморкался, требовал по очереди то дозу, то врача, то прокурора. Рыжий капитан работал опером не первый год и уже успел вывернуть сопливого налицоnote 10. Звали того Красинский Семен Ильич, трудился он ранее грузчиком и был весь какой-то серый и неинтересный. Зато на его руке, между большим и указательным пальцами, была наколота партачкаnote 11 — паук в паутине, — весьма информативная, весьма… note 12
Очень красноречивая, говорящая сама за себя. Так что, когда Красинского прокачали на повторностьnote 13, то каких-либо особых сюрпризов не обнаружили. Да, он уже бывал на нарах, да, попав на зону по «бакланке» note 14, именно там и познакомился с иглой, да, сидит на ней так плотно, что самому не соскочить…
Время колоть его до жопы еще не наступило, так что разговор носил пока характер доверительной светской беседы.
— А вот скажи, Семен Ильич, — капитан многозначительно поднял бровь и небрежно так поиграл карандашом, — толкаешь ты «белого китайца», а в крови у тебя опиаты нашли, химку разбодяженную то есть. Почему не ширяешься тем, что имеешь, или гута твоя — голый вассер? note 15
При упоминании о наркоте мужичок оживился.
— Что я, с тараканом, что ли, чтоб на «белок» садиться? Зажмуриться можно в шесть секунд. — Он ошалело повел мутными глазами, шмыгнул курносым носом и вновь завел скулеж про дозу и лепилу.
Собственно, ничего нового он не сказал. «Синтетика» — штука жесткая, привыкание к ней происходит с первого же раза, а передозировка таится в неуловимых долях процента, чуть ошибка какая — и все, лабай Шопена.
«Так ты, голубчик, не глухой ширевой, себя любишь!» — Капитан медленно поднялся и произнес отчетливо, с неожиданной злостью:
— Ничего тебе не будет. А вот завтра, когда начнет ломать по-настоящему, выть станешь, как кабздох на цепи. Мы тебе цепочку-то покороче сделаем. Так что с параши не встанешь, может, там и загнешься.
Вероятно, Красинский через ломку уже проходил. Он весь затрясся и, вскочив, выплеснулся в диком крике:
— Сука ментовская! Тварь! Что ты мне душу моешь, падло позорное!
Впрочем, хватило его ненадолго. Тут же сникнув, он заскулил no-новой, умоляя Самойлова о дозе. О лепиле, о докторе… note 16 И вновь о дозе. Знакомая песня…
Утром следующего дня Красинский, измотанный сильнейшей болью в желудке и интенсивным ночным поносом, был готов к употреблению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52