Утром побрызгал небольшой дождь, и собаководы нервничали:
– Собаки на ринг грязными пойдут. Плохо! Интересно было послушать разговоры. На выставке встречаются старые знакомые, друзья, опытные собаководы. Слышатся вопросы и ответы:
– Как Абрек?
– А Тайфун – слышали? – первое место занял на краевой!
Они знают наперечет лучших собак Советского Союза, их родословные до десятого колена по восходящей линии, кто, когда и на каких выставках участвовал, какие оценки и призы получил. Они нередко могут предугадать и ход выставки, хотя окончательные результаты ее не известны никому, пока не кончится судейство.
Они подсчитывают классы по каталогу, ходят от собаки к собаке и оценивающе смотрят на них: что получишь ты? А что ты? Они делятся со своими любимцами бутербродами, а наиболее заботливые принесли и чашки для питья, и коврики для подстилки, чтобы собака не испачкалась, лежа на голой земле.
Но вот по парку пробежал дежурный с красной повязкой на рукаве. Любители отвязывали своих питомцев и выводили их на дорожку. Начались ринги.
Толпа отхлынула от собак и плотным кольцом окружила открытую площадку посередине сада, обнесенную толстой веревкой с бумажными флажками, – место ринга, с поставленным в центре небольшим судейским столиком под легким фанерным навесиком, защищающим от солнечных лучей.
Первыми пошли овчарки, как самые многочисленные. Малочисленные породы могли подождать – их всегда оставляют «на закуску» или пропускают между большими рингами. К «малочисленным» относился и мой Джери. Приходилось запасаться терпением.
Шел первый класс, то есть взрослые овчарки. Одна за другой они входили в круг и, удерживаемые людьми, выстраивались в длинную цепочку. По жесту судьи цепочка двинулась по кругу.
Судья, невысокий пожилой мужчина в белой фуражке, с большим красным бантом на левом кармашке кителя и с блокнотом в руках, стоя в центре, приценивающимся взглядом окидывал каждую собаку. По его указанию ассистенты (в числе их был и Сергей Александрович) переставляли экспонируемых животных. Лучших передвигали в голову колонны, худших – назад.
Зрители так тесно обступили ринг, что я не мог пробиться к веревке.
Тогда еще не оглашали весь ход судейства по радио, как это делают теперь. И, стоя у веревки, которой был обнесен ринг, зрители торопливо переспрашивали друг Друга: «Что он сказал?» (Имея в виду судью.) Или: «Что получила эта собака?» (Когда очередной живой экспонат, прошедший экспертизу, уводили с ринга.)
Вдруг что-то произошло. Раздались яростный вой и злобное рычание, цепочка людей и животных внезапно разорвалась, смешалась. Неожиданно толпа расступилась передо мной, пропуская какую-то женщину. Я скользнул в образовавшийся проход, который сейчас же сомкнулся за мной, и очутился у самого ринга. За веревкой дрались две собаки. Крупный кобель редкого ярко-песочного цвета уцепился мертвой хваткой за заднюю ногу шедшей впереди него овчарки и не отпускал. Схваченная собака жалобно визжала, рвалась из этих клещей. Владельцы собак беспомощно метались около них. В руках одного болтался конец оборванного поводка.
– Чего же вы смотрите? – не выдержал судья, до этого молча наблюдавший схватку. Беспомощность людей рассердила его. – Что вы боитесь собак? – И он крупными шагами приблизился к месту боя.
Но его опередил Шестаков. Легким прыжком перебросив свое сильное тело через веревочное ограждение ринга, он в мгновение ока оказался около дерущихся животных. Быстро кинув первому любителю: «Держите крепче вашу собаку!» – он решительно шагнул к желтому псу, успокаивающе проговорил: «Арбат… Арбат…» – и вдруг, ухватив его одной рукой за ошейник, а другой – за густую шерсть на спине, вскинул на воздух, оторвав от жертвы.
Все это явилось делом нескольких секунд. Драка сразу прекратилась; хозяева развели взъерошенных, окровавленных собак в разные стороны и принялись успокаивать их. Шестаков постоял минуту, ожидая, не возобновится ли схватка, и незаметно исчез.
Пострадавшую собаку увели на перевязку, судья подошел к владельцу желтого пса.
– Что же это вы! – укоризненно обратился он к нему. – Не умеете обращаться с собственной собакой?
Тот, к кому относились эти слова, сконфузился и, стараясь скрыть свое смущение, усиленно гладил овчарку, приговаривая:
– Тихо, Арбат, тихо… Злой уж очень… – наконец негромко произнес он в свое оправдание.
– Арбат? – переспросил судья. – Ну, и что же? – продолжал он, отвечая на попытку владельца собаки выгородить себя. – Нужно уметь обуздывать любую злобу собаки, добиваться от нее безотказного послушания.
«Арбат… Что я слышал об Арбате?» – старался припомнить я и не мог. Впечатления сегодняшнего дня переполняли меня и мешали сосредоточиться.
– Он недавно живет у них, – вмешался в разговор Сергей Александрович, с открытия рингов безотлучно находившийся при судье, то давая ему необходимые справки, то оказывая еще какие-либо мелкие услуги и помощь, требовавшиеся по ходу судейства. – Собака с тяжелым прошлым и очень трудно привыкает к хозяину. Хотя вы недавно говорили мне, – обратился он к владельцу Арбата, – что дело налаживается?
– Да, он уже привязался ко мне. На днях, когда я был на службе, он убежал из дому, нашел дорогу и прибежал ко мне. В учреждение прибежал, а ведь это на противоположном конце города!
– У Арбата очень интересная биография, – заметил Сергей Александрович. – Питомник милиции просит отдать его к ним в школу. Говорят, что из него может получиться замечательная ищейка.
– Ну что ж, – согласился судья. – Пес крепкий, злобности хоть отбавляй, с хорошим чутьем… Все данные налицо!
– Арбата я не отдам! – решительно заявил владелец овчарки и снова принялся гладить ее. – Я уже к нему привык. И в доме все его любят.
В продолжение этого разговора виновник происшествия жался к своему хозяину, обнажая время от времени свои желтоватые клыки и издавая глухое предостерегающее рычание. Глаза его горели недобрым светом. Вся его наружность выражала такую непримиримую злобу, что невольно привлекала к себе внимание.
– Серьезный пес, – сказал судья. – Удивительно, как ваш инструктор решился так смело подойти к нему!
– Ну, наш Шестаков не побоится ни одной собаки на свете. Кроме того, пес немного знает его…
Я все старался припомнить, откуда мне известна кличка желтого пса. Хотел расспросить потом Сергея Александровича, но так и забыл сделать это.
Между тем ассистенты водворили на ринге порядок, и по жесту судьи люди и животные снова двинулись по кругу. Потом они остановились, собак усадили, и судья стал осматривать у них зубы. Собака с плохим прикусом, то есть с неправильным строением зубов, не могла рассчитывать на хорошую оценку.
Постепенно ринг начал пустеть. Собак уводили. Лучшие оставались последними.
Те из владельцев, которые надеялись на призовые оценки и обманулись в своих ожиданиях, выходя с ринга, либо хмуро молчали, либо, наоборот, вслух обсуждали причину неудачи.
– Зубы, говорит, у него плохие! Прикус неправильный! – громко говорила женщина, выводя с площадки крупную и крайне добродушную по виду собаку.
Зубы – оружие собаки, и требования к ним отличаются особой строгостью. Отклонения от нормы не допускаются. Бывает, что отличная по всем другим статьям собака проваливается на выставке только потому, что у нее неправильный прикус. Кстати говоря, недостатки зубной системы очень стойко передаются по наследству.
У кого-то «подвел» хвост (у лайки он закручен на спину; у овчарки, наоборот, малейший намек на крендель – порок); у другого – собака часто лазила под кровать и приобрела провислость спины; кто-то недоучел значение тренировок, и его пес вырос с «разметом» в лапах, с вялыми, расслабленными движениями.
Цвет глаз, форма ушей, длина и форма хвоста, окраска, длина и жесткость шерсти – все это имеет значение, все должно находиться в гармоническом сочетании, в строгом соответствии с типическим описанием породы. Каждый признак, каждая мелочь говорит либо о чистоте породы, либо об ее изъяне.
Появилось не предусмотренное стандартом пятнышко– собака уже под подозрением: чистокровная ли она? «Что красиво, то и прочно», – так говорят собаководы (почти дословно то же самое мне приходилось слышать от конструкторов машин).
Обычно собак выводят по классам или, иначе говоря, по возрастным группам; обязательно учитывается их происхождение, или, выражаясь собаководчески, «крови»; беспородные собаки не допускаются на выставку совсем. Наивысшая оценка – первое место и золотая медаль («отлично»); наихудшая – удаление с ринга.
Прислушиваясь к разговорам покидающих ринг, я невольно прикидывал: а нет ли какого-либо недостатка и у Джери?
Особенно строго подходил судья к оценке ведомственных собак, то есть принадлежавших разным организациям.
Мне запомнилось, как он распек одного вожатого, когда тот подвел к судейскому столику худую, заморенную овчарку с облезлой шерстью, впалыми боками и голодным блеском в глазах.
– Она что, болела? – спросил судья нахмурившись.
– Болела. Под машину попала.
– Что же вы за ней плохо смотрели?
Судья говорил резко, отрывисто. Пропустив его замечание мимо ушей, вожатый торопливо заговорил, спеша оправдаться:
– Я, можно сказать, поднял ее из могилы…
– «Из могилы, из могилы»! – сердито прервал его эксперт. – Когда это случилось?
– Да с полгода будет.
– Полгода прошло, а она у вас все в таком плохом виде! Теперь подкормить надо! Кто владелец?
Владельцем собаки оказалось одно из местных предприятий.
– Ага, понятно, – недовольно проворчал судья. – Тем стыднее в таком виде выводить собаку. Смотрите, вот собаки стоят. Тоже ведомственные. Такие же государственные пайки. А почему лучше? Государство как делает? Собаку предусматривает для охраны – и питание предусматривает. У нас голода нет. Завод у вас ценный? Охранять его надо? А она у вас голодная. Я уверен, что она возьмет у меня пищу… – И, взяв со стола пирог с ливером, который ему принесли на завтрак, судья швырнул его псу.
Тот проглотил в одно мгновение, даже не сморгнув, и продолжал все с тем же выражением голодного ожидания смотреть на людей.
– Вот видите. Стыдно, стыдно! Я приду и уведу ее, а вы хотите, чтобы она у вас охраняла. Прокурору надо на вас дело передать! Так заморить собаку! А это что? – показал судья на потертость на шее. – Небось держите на ошейнике? Надо на шлейке, а ошейник снимать… Уходите. Приведите ее в порядок. А то что же это – жалко смотреть! Надо поощрять вожатых за хороший уход, – сказал он Сергею Александровичу, когда вожатый и его голодный пес оставили ринг. – А таких – гнать!.. Вы посмотрите, сколько преданности в глазах! – воскликнул судья через минуту, осматривая следующую по очереди собаку. – Но все-таки вынужден вас огорчить, пес неважный.
– Силуэт у него хороший, – вступился Сергей Александрович.
– Да, но… Прямовато плечо, размет, плоская лапа. Не показывает зубы… «Удовлетворительно», и то с натяжкой. Больше не дашь.
– Для вас он плохой, а для меня нет его на свете лучше! – обиделся владелец, пожилой мужчина с бородой, поглаживая собаку, точно стараясь утешить ее.
– Это наш активист, – пояснил начальник клуба, заметив, что эксперту понравилось такое заступничество за собаку.
– Да? Сразу видно не казенное отношение. Но все-таки надо добиваться, чтобы у активистов были лучшие собаки.
Скоро на ринге осталось всего лишь полдесятка собак. Судья долго ходил вокруг них, оглядывая и сзади и спереди. Сажал, ставил, просил пробежаться. Чмокал губами, свистел, стараясь привлечь внимание осматриваемых, чтобы лучше увидеть постановку ушей, ног. Трогал осторожно спины, щупал мускулатуру.
Чем дальше затягивалась экспертиза и чем меньше оставалось до окончательного результата, тем больше нарастало нетерпение публики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35