Доковыляв до двери, я крикнул, чтобы Джун взяла трубку и заложила заказ в компьютер. Подошедший Элфи пожаловался, что у нас кончается широкая упаковочная лента, и поинтересовался, зачем мы вообще держали здесь Джейсона. Тина делала его работу в два раза быстрее и при этом не ругалась.
Аннет чуть ли не с задором и весельем все пропылесосила, однако я подумал, что скоро попрошу делать эту работу Тину. Пришла Лили и, потупив взор, попросила придумать какую-нибудь должность и для нее.
— Может быть, заведующая складом? — предложила она.
— Неплохо, — искренне обрадовался я, и к концу дня у нас уже появились менеджер по погрузке и отправке товара (им стал Элфи) и менеджер по особым поручениям (Тина), и мне показалось, что от подобного всеобщего воодушевления мы все сейчас просто взлетим. Насколько долговечна эта эйфория, было вопросом уже будущей недели.
Я позвонил в Антверпен, в «Маартен-Панье», и поинтересовался насчет пересылки двенадцати слезок, восьми звездочек и пяти цирконов.
— Наш клиент заплатил нам за бриллианты, — сказал я, — и мне бы хотелось сообщить ему, когда мы сможем их ему доставить.
— Вы хотите, чтобы мы переслали их сразу ему, месье?
— Нет. Сюда к нам. А мы передадим. Я попросил представителя фирмы переслать камни через «Евро-Секуро», предварительно застраховав их, поскольку не было смысла вновь беспокоить по этому поводу их «партнера», так как вопрос с пятью кубическими цирконами прояснился и бриллианты нам вернули.
— Я искренне рад за вас, месье. Следует полагать, что вы пришлете нам новую партию камней, как собирался мистер Фрэнклин.
— Нет, к сожалению, не сейчас.
— Ну что ж, месье, мы всегда к вашим услугам. После этого я попросил Аннет разыскать Просперо Дженкса и сообщить ему о том, что ожидаемые им бриллианты на подходе. Она застала Дженкса в одной из его мастерских и, зайдя ко мне в кабинет, сказала, что он хочет поговорить со мной лично.
Преодолевая внутреннее сопротивление, я взял трубку.
— Да, Просс?
— Так что, мир? — спросил он.
— Чек уже в банке. Бриллианты скоро будут у вас.
— Когда?
— Как только прибудут из Антверпена. Может быть, в пятницу.
— Благодарю. — Судя по его голосу, он был страшно рад. Затем после некоторого колебания он сказал:
— У вас еще были бледно-голубые топазы, по пятнадцать карат или больше, ограненные, сверкающие, как водяная гладь... Нельзя ли мне их приобрести? Грев говорил о пяти-шести больших камнях. Я бы купил все.
— Не все сразу, — ответил я, поражаясь его нахальству.
— Да, хорошо, но ведь мы же с вами нужны друг Другу, — не унимался он.
— Симбиоз?
— Что? Да.
Торговой репутации Гревила вовсе не повредило то, что он считался основным поставщиком Просперо Дженкса. Его фирме реклама была нужна в не меньшей степени, чем деньги. Коли я уже взял деньги один раз, то о какой гордости могла идти речь сейчас.
— Если ты еще хоть раз попытаешься у меня что-нибудь украсть, — пригрозил я, — я не только перестану иметь с тобой дело, но еще и позабочусь о том, чтобы все узнали почему. Все — от Хэттон-Гарден до Пеликанстрат.
— Дерек! — В его голосе прозвучала обида, но страшная угроза подействовала.
— Насчет топазов мы договорились, — сказал я. — У нас теперь новый эксперт по камням, и хоть я должен сразу признать, что он не Гревил, но твои потребности ему известны. Мы по-прежнему будем сообщать тебе о поступающих к нам неординарных экземплярах, а ты можешь по-прежнему сообщать нам о том, что тебе нужно. Но не будем форсировать события.
— Я боялся, что ты не согласишься! — По его тону казалось, что гора свалилась с его плеч. — Я думал, ты ни за что не простишь мне этот бумажник. У тебя было такое лицо...
— А я и не простил. И не забыл его. Но после войны между бывшими врагами начинается торговый обмен. — «Это случается неизбежно, — думал я, — хотя кое-кто, возможно, цинично рассмеется. Взаимная выгода является самым мощным стимулом для установления контактов, даже если и тяжело на сердце». — Посмотрим, что у нас получится, — повторил я.
— Если ты вдруг найдешь бриллианты, — с надеждой в голосе сказал он, — мне они по-прежнему нужны.
«Он похож на нашкодившего мальчишку, который пытается подлизаться», — подумал я.
Положив трубку, я грустно усмехнулся. Я пошел на такой же внутренний компромисс, как и Гревил: иметь дело с этим коварным «ребенком» и не доверять ему, способствовать его гению и с опаской поглядывать назад.
Впорхнула Джун, и я попросил ее сходить в сейф и взглянуть на крупный бледно-голубой топаз, который хорошо мне запомнился.
— Познакомься с ним, пока он еще здесь. Я продал его Просперо Дженксу.
— Но я не хожу в сейф, — возразила она.
— Теперь ходишь. С сегодняшнего дня ты будешь ходить туда каждый день в свободное время, будешь смотреть на камни и учиться чувствовать их, как пришлось и мне. Вот, например, топаз — скользкий. Выучи химические формулы, огранку, вес — выучи все это для того, чтобы, встретив где-нибудь в мире какие-то необычные ограненные камни, ты могла бы судить о них со знанием дела, а не наугад.
У нее приоткрылся рот.
— Ведь ты же будешь покупать сырье для музейных экспонатов Просперо Дженкса, — сказал я. — Тебе нужно быстро учиться.
Теперь вдобавок к открытому рту у нее еще расширились глаза, и она выпорхнула.
Вместе с Аннет я разобрался с письмами.
В четыре часа раздался еще один телефонный звонок, и я услышал в трубке Фила Эркхарта, голос которого показался мне тревожным.
— Я только что звонил в лабораторию по поводу результатов анализов Дазн Роузез. — Последовала небольшая пауза. — Что-то мне не верится.
— Что случилось? — спросил я.
— У тебя есть представление о том, что такое метаболиты?
— Лишь смутное.
— Так что же это в твоем представлении? — спросил он.
— Продукты обмена веществ, насколько я понимаю?
— Да, — подтвердил он. — Это то, что остается после того, как какое-то вещество растворяется в организме. Понятно?
— Ну и что?
— А то, — продолжал он, — что, если какой-то метаболит обнаружен в моче, значит, до этого в организме было определенное вещество. Ясно?
— Раз вирусы порождают особые антитела, то наличие антител указывает на наличие самих вирусов?
— Именно, — явно обрадованный тем, что я понял, подтвердил он. — В лаборатории в моче Дазн Роузез нашли один метаболит под названием «бензил экгонин».
— Продолжай же, — настойчиво потребовал я, услышав, что он опять замолчал. — О чем это говорит!
— О том, что ему давали кокаин, — ответил он. Потрясенный, я молча сидел не веря своим ушам.
— Дерек? — окликнул он.
— Да.
— Скаковых лошадей обычно не проверяют на кокаин, потому что он не считается стимулятором. Скакуна можно напичкать кокаином, и об этом никто не узнает.
— Раз это не стимулятор, — наконец выдавил я, выходя из состояния оцепенения, — зачем тогда пичкать?
— Об этом можно не знать, а знать лишь то, что на него не проверяют.
— А как ты сам узнал об этом?
— Это один из наркотиков, способствующий выработке адреналина. После нашей с тобой беседы я специально попросил лабораторию проверить на все подобные вещества. Во время обычного выброса адреналина спустя некоторое время определенный фермент нормализует его уровень. Кокаин блокирует действие этого фермента, и эффект адреналина становится более продолжительным. Главным продуктом распада кокаина является бензил экгонин. Его-то и обнаружили сегодня днем в лаборатории.
— В Америке были случаи... — неуверенно начал было я.
— Там это тоже не является частью необходимой проверки на допинг.
— Но ведь Николас Лоудер наверняка должен был быть в курсе дела, — безучастно промямлил я, все еще не в состоянии прийти в себя.
— Я почти уверен в этом. Кокаин необходимо вводить прямо перед соревнованиями, потому что его эффект непродолжителен. Это может быть за час, максимум — за полтора до скачек. По лошади это трудно определить. Нет никаких данных. Хотя метаболит появится и в крови, и вскоре после этого в моче, его можно будет определить лишь в течение не более сорока восьми часов, однако с лошадью нельзя ничего утверждать наверняка. У Дазн Роузез мы взяли анализ в понедельник вечером, то есть через пятьдесят два часа после скачек. Наличие метаболита в лаборатории не вызвало никаких сомнений, но они не могли сказать ничего определенного по поводу количества введенного кокаина. Они все это рассказали мне очень и очень осторожно. У них гораздо больше опыта проведения подобных исследований с людьми. Они говорят, что у людей возбуждение наступает довольно быстро, длится в течение минут сорока и затем сменяется некоторой подавленностью.
— Замечательно, — вставил я.
— У лошадей же, — продолжал он, — как они считают, это может происходить мгновенно.
Я вспомнил о поведении Дазн Роузез как в Йорке, так и на видеокассетах. Он несомненно становился норовистым где-то на пути от стойла, где его седлали, до старта.
— Однако, — добавил Фил, — они говорят, что это может прибавить лишь выносливости, но не скорости. От этого лошадь быстрее не поскачет, лишь выброс адреналина будет более продолжительным.
«Порой не хватает именно этого», — думал я. Иногда чувствуешь, что лошадь просто не дотягивает до финиша не оттого, что ей не хватает сил, а оттого, что ей не хватает стремления к победе, боевого духа. Некоторых лошадей вполне устраивало быть вторыми. Возможно, им бы как раз и помог беспрепятственный выброс адреналина.
Кофеин, обладающий аналогичным эффектом, был в скачках запрещен.
— Почему не проверяют на кокаин? — спросил я.
— Бог его знает, — ответил Фил. — Возможно, потому что все считают, что требуемое количество кокаина обойдется владельцу слишком дорого и это непрактично. Я хочу сказать... это может не окупить предполагаемой ставки. Но, говорят, кокаин дешевеет, и достать его становится все проще.
— Я не особо сведущ в наркотиках, — сказал я.
— Ты что, с луны свалился?
— Не мое амплуа.
— Знаешь, как тебя назвали бы в Америке?
— Как?
— Правильным, — ответил он.
— Я думал, так называют гетеросексуальных людей.
Он рассмеялся.
— И это тоже. Ты правильный насквозь и во всех отношениях.
— Фил, — сказал я, — что же мне делать? Его тон тут же стал серьезным.
— Бог его знает. Мои полномочия заканчиваются передачей фактов. Делать выводы и принимать решения тебе. Я могу лишь сказать, что незадолго до вечера понедельника в кровь Дазн Роузез попал кокаин.
— Посредством бейстера? — спросил я.
— Мы не можем с уверенностью утверждать это, — ответил он после некоторой паузы.
— Как и не можем с уверенностью отрицать.
— Если я правильно понял, Харли Остермайер отдал тебе поднятую им трубку бейстера?
— Совершенно верно, — подтвердил я. — Она все еще у меня, но, как я уже тебе говорил, она чистая.
— Может быть, только на вид, — медленно произнес он, — если кокаин был в виде порошка, мелкие частички могли остаться на ней.
Я вспомнил, что произошло до скачек в Йорке.
— После того как Марта Остермайер, подняв голубую грушу от бейстера, отдала ее Роллуэю, — сказал я, — она отряхнула свои руки. Словно ее перчатки были в пыли.
— Боже праведный, — вырвалось у Фила. Вздохнув, я спросил:
— Если я дам трубку тебе, ты сможешь проверить ее так, чтобы никто не узнал, откуда она взялась?
— Разумеется. Все, как и анализ мочи, будет сделано анонимно. Если хочешь, в лаборатории это сделают срочно. Правда, стоить будет несколько дороже.
— Сделай это, Фил, — попросил я. — Я ничего не смогу решить, пока не буду знать наверняка.
— Хорошо. Ты скоро сюда приедешь?
— Дела Гревила занимают так много времени. Приехать я смогу в выходные, но трубку, наверное, пришлю тебе с кем-нибудь пораньше. Надо, чтобы она была у тебя завтра.
— Хорошо бы, — согласился он. — Тогда завтра к вечеру, может быть, стали бы известны результаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50