Люди накинули мне на плечи красное одеяло и говорили, чтобы я не беспокоился. Я не понимал, откуда они взялись. И о чем мне не надо беспокоиться. По правде говоря, я ничего не понимал.
— Бен, — повторил отец мне в ухо, — ты контужен.
— М-м?
— Говорят, что ты ударился головой о землю. Ты меня слышишь?
— Не было сигнализации на дым. Это моя вина...
— Бен! — Он встряхнул меня. Люди закричали, чтобы он этого не делал.
— Я добьюсь, чтобы тебя избрали.
— Боже.
Знакомые лица неясно вырисовывались перед глазами и снова исчезали. Я подумал, как потрясающе, что они ходят по площади среди ночи полностью одетые. Но в какой-то момент я вдруг понял, что сейчас только двадцать минут двенадцатого, а не без пяти четыре утра. Я рано пошел спать, выпрыгнул в окно в трусах и с часами на руке и теперь неправильно судил о времени.
Эми плакала и заламывала руки. Она кричала, что благотворительные подарки сгорели дотла. Безобразная всякая всячина, так и не проданная, исчезла навсегда. Какая всякая всячина, Эми? Знаете, etagere, высокая подставка для маленьких полок, чтобы поставить в пустой угол, а на них картинки и фотографии и всякую всячину. И пуля?
— О господи! — воскликнула она. — Я оставила пулю в своем ужасном кардигане в лавке, и теперь ее у меня нет. Но ничего страшного, ведь это всего лишь кусочек старого свинца.
Миссис Леонард Китченс успокаивающе похлопала меня по плечу.
— Не беспокойтесь, мальчик. В этом старом доме ничего не было, кроме барахла и бумаги. Листовки. Чепуха! Мой Леонард где-то здесь. Вы его не видели? Он любит хороший пожар, такой уж он, мой Леонард. Но зрелище почти закончилось. Я хочу поехать домой.
Ушер Рудд, подкрадывался к своей жертве со спины, устанавливал кадр, отступал назад и щелкал. Он усмехнулся, увидев мое одеяло, навел фокус, нацелил объектив. Вспышка.
Прибыл оператор с местного телевидения, установил яркий прожектор, но огонь все еще затмевал его.
Мервин заламывал руки над потерянными кипами «ДЖУЛИАРДОВ». Он пробыл дома едва ли полчаса, как ему позвонили и сообщили, что горит благотворительная лавка.
— Думаете, мне завтра надо прийти на работу? — озабоченно спрашивала Кристэл Харлей, стоя возле меня на коленях и прикладывая салфетку к сочившимся кровью ссадинам.
Пол и Изабель Бетьюн, нарушив правила, проехали по пешеходной зоне.
Чрезвычайные обстоятельства диктуют новые правила, пояснил советник городской администрации, суетясь вокруг отца с видом невероятной озабоченности и товарищества. И потом, как с близкими друзьями, он поздоровался с каждым пожарным.
Изабель Бетьюн тихо спросила, все ли со мной в порядке.
— Конечно, нет, — фыркнула Кристэл. — Он прыгнул через огонь и ударился о землю. Чего вы сделаете после этого?
— И... м-м-м... его отец?
— Его отец завоюет место в парламенте, — будто выстрелила Кристэл.
Боже, благослови политиков, подумал я.
— Пол был на встрече с избирателями, — продолжала Изабель. — Услышав о пожаре, он заехал домой, чтобы забрать меня. Он хотел посмотреть, нет ли чего, чем я могу помочь. Он говорит, что, если я с ним, он выглядит лучше.
Вода вырывалась из огромной цистерны пожарной машины и шипела, обрушиваясь на огонь. Потом она стекала по зданию на узоры камней. Красное одеяло намокло, и я дрожал от холода.
Другая огромная цистерна на стоянке для машин с ревом выбросила парящий в воздухе фонтан на крышу дома. Две сверкающих дуги встретились, соединились и рухнули вниз, как чудовищный дождь.
Желтые каски щедро поливали из шлангов и здания, соседствующие с благотворительной лавкой и офисом. И немного спустя, оставшись без топлива, яростные языки пламени неотвратимо сникли. Они уже не ревели, а шипели, бросив борьбу и покидая поле битвы. Теперь с неба на площадь падали не искры, а горячий липкий пепел. И люди страдали не от жара, а от едкого запаха пожарища.
Кто-то привел доктора, того же, который три дня назад осматривал лодыжку отца. Он посветил мне в глаза и уши ярким фонариком, ощупал шишку на голове и перевязал волдыри огромным надутым воздухом бинтом, чтобы они не прорвались и в них не попала инфекция. Он согласился с отцом, что это все, в чем нуждается здоровый парень, а завтра утром он снова осмотрит меня.
Отец нашел временное решение, воспользовавшись сочувствием управляющего «Спящим драконом», который предоставил нам номер. Его жена подобрала для меня какую-то одежду.
— Дорогие вы мои, бедненькие, дорогие вы мои бедняжки, — ласково причитала она, наслаждаясь создавшимся положением. Она и ее муж на следующий день радостно встретили нахлынувших репортеров из лондонских ежедневных газет.
Общепризнанно блестящий снимок Ушера Рудда — отец в прыжке завис в воздухе, а за спиной у него объятое пламенем окно — появился на первой странице не только «Газеты Хупуэстерна» и следующего выпуска «Дневника Куиндда» («Джулиард приносит несчастье»), но и всех основных газет графства («Джулиард прыгает»). И по горячим следам за фактическими сведениями шли бесконечные комментарии и критика и разбор каждого движения.
Люди всегда будут говорить, что вам надо было сделать. Люди всегда будут рассказывать, как бы они поступили, если бы проснулись ночью и обнаружили внизу огонь. Люди сообщат вам, что самое первое, что бы они сделали, — позвонили в пожарную часть. И никому не придет в голову спросить, мог ли я позвонить в пожарную часть, если единственный телефон внизу окружен пламенем? Каким образом можно позвонить в пожарную часть, если уже расплавились провода?
Каждый умеет логически мыслить потом. Но в жару, в дыму, в шуме и в опасности вопрос о более-менее аналитических размышлениях даже не встает.
У людей есть склонность полагать, что дикое и неразумное поведение в ужасающих обстоятельствах можно назвать «паникой» и простить. Но это не столько паника — форма абсолютного нелогичного страха, сколько нехватка времени на обдумывание.
Вероятно, отец и я действовали бы по-другому, если бы ситуация предстала перед нами как теоретическое задание. А нам бы требовалось правильно или неправильно решить его.
Вероятно, мы бы бросили в окно матрасы, чтобы как-то смягчить наше падение. Вероятно. Если бы нам удалось протолкнуть их через окно. Но было так, что мы чуть не погибли. А получилось так, что мы остались в живых.
Скорее благодаря удаче, чем размышлениям.
Вам скажут, не тратьте времени на то, чтобы одеться. Лучше выйти голым в этот мир, чем одетым в следующий. Но они — «они», кто бы они ни были, — не прыгали из окна под прицелом острых объективов репортеров всех мастей.
Потом я сообразил, что мне надо было по крайней мере броситься в горящую гостиную и взять куртку и жокейский шлем, а не возиться с кранами. И еще мне надо было обернуть руки и ноги полотенцами, прежде чем лезть и хвататься за оконную раму.
Но не думаю, что отец сожалел о секундах, которые он потратил, надевая рубашку и брюки. Он знал, даже балансируя между жизнью и смертью, что фотография, изображающая его прыгающим полуголым из пламени, будет стоить ему карьеры. Даже в тот кошмарный момент он знал, как все будет представлено публике. Но самое худшее, что сумеет Ушер Рудд высосать из своего снимка в будущем, не затмит того, что показывает фотография. Джордж Джулиард быстро соображающая знаменитость, которая и в критических ситуациях не теряет головы. Джулиард надел ботинки!
Полицейское расследование медленно поднималось вверх по иерархической лестнице. От Джо, чья мать водит школьный автобус, к высшим чинам графства.
Но пожарники не могли бы поклясться, что кто-то поджег нижние помещения в доме с эркерами. Никто не нашел ружья 22-го калибра, которое бы соответствовало вновь утерянной пуле. И рапорт Фостера Фордэма о воске в картере «рейндж-ровера» посчитали неубедительным.
Джордж Джулиард мог быть целью трех покушений, имевших целью положить конец его избирательной кампании, если не его жизни. Но мог и не быть. Очевидных подозреваемых не было.
В бедном новостями августе лондонские редакторы посвятили этой загадке два полных дня. Джордж Джулиард блистал на национальном телевидении. Теперь все до одного избиратели Хупуэстерна знали, кто такой Джордж Джулиард.
Пока отец имел дело с телевизионщиками, Мервин Тэк и остальные разъезжали по окрестностям в поисках недорогого подходящего помещения для штаб-квартиры. Я провел большую часть воскресенья, сидя в кресле у окна нашей комнаты в «Спящем драконе». Пусть ссадины и царапины заживают сами. А я рассматривал сгоревший дом напротив. Откуда-то отсюда, думал я, кто-то целился в отца из ружья 22-го калибра. Среди множества висевших корзин с геранью (миссис Китченс с гордостью сказала мне, что это идея ее Леонарда, садовника), среди крупных гроздьев красных помпонов и мелких голубых цветов, названия которых я не знал, из-под пышных белых цветов, которые дополняли и окружали яркую живую картину, украшавшую весь длинный фасад «Спящего дракона», торчало ружье 22-го калибра, нацеленное в отца. Стрелок, наверно, был не в той комнате, которую дали нам на ночь. Она расположена гораздо дальше от ратуши, чем главная дверь отеля, из которой мы вышли. Стреляя с того места, где я сидел, стрелок должен был принять в расчет, что цель движется не по прямой вперед, а уходит в сторону. Выстрел охотника. Но ружье не охотничье. Конечно, рикошетом пуля могла отлететь куда угодно. Но, по-моему, не похоже, чтобы при выстреле с того места, где я сидел, отскочив рикошетом, она могла бы повернуться и ударить в окно благотворительной лавки.
Один раз, шаркая забинтованными ногами, я исследовал второй этаж отеля по всей его длине, разглядывая площадь из открытых дверей. Одной, второй, как я подошел к небольшой гостиной, обставленной креслами и маленькими столиками. Я определил, что она находилась прямо над главным вестибюлем и парадной дверью, открытой для всех. Из окна виднелась неотмеченная дорожка, по которой я вел по камням площади отца.
Кто-то... кто-то... если у него хватило нервов, мог встать, укрывшись за длинными, до пола, цветастыми шторами, положить ствол ружья 22-го калибра на подоконник и выстрелить через герани в теплую ночь.
Заинтересовавшись, отец спросил у управляющего имена людей, ночевавших в отеле в среду. И, хотя книга регистрации была открыта для всех, ни одной знакомой фамилии не попалось.
— Неплохая попытка, Бен, — вздохнул отец. Полиция сделала такую же неплохую попытку, конечно, по долгу службы и с таким же результатом.
К утру понедельника Мервин арендовал пустое помещение на одной из боковых улиц, выходящих на площадь, и одолжил стол для Кристэл и несколько складных стульев. Кампания застопорилась на два дня, пока он не выманил у друзей принтер, чтобы со скоростью, достойной награды, и за минимальную цену восстановить печатание плакатов и листовок. И во вторник ко второй половине дня неутомимые ведьмы, Фейт, Мардж и Лаванда, превратили пустое помещение в работающий на полных оборотах офис с мобильным телефоном и чайником.
В понедельник и во вторник Джордж Джулиард заполнял все газеты и оживлял некоторые ток-шоу на телевидении. А утром в среду произошло чудо.
Мервин прикрепил клейкой лентой на стену новую крупномасштабную карту и показал мне дороги, по которым я должен ездить (ступни почти зажили), а Фейт и Лаванда будут звонить в еще не охваченные двери. За отсутствием мегафона (сгорел) мне предоставлялось удовольствие трубить в рожок, или, вернее, нажимать на клаксон «рейнджровера» достаточно громко, чтобы объявить о нашем появлении. Но не так оглушающе, чтобы помешать мастери уложить спать младенца, наставлял меня Мервин. Матери младенцев (он помахал передо мной пальцем) как маятник. Их выбор, кому поставить крестик, меняется каждую минуту. Поцеловал малыша — получил голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— Бен, — повторил отец мне в ухо, — ты контужен.
— М-м?
— Говорят, что ты ударился головой о землю. Ты меня слышишь?
— Не было сигнализации на дым. Это моя вина...
— Бен! — Он встряхнул меня. Люди закричали, чтобы он этого не делал.
— Я добьюсь, чтобы тебя избрали.
— Боже.
Знакомые лица неясно вырисовывались перед глазами и снова исчезали. Я подумал, как потрясающе, что они ходят по площади среди ночи полностью одетые. Но в какой-то момент я вдруг понял, что сейчас только двадцать минут двенадцатого, а не без пяти четыре утра. Я рано пошел спать, выпрыгнул в окно в трусах и с часами на руке и теперь неправильно судил о времени.
Эми плакала и заламывала руки. Она кричала, что благотворительные подарки сгорели дотла. Безобразная всякая всячина, так и не проданная, исчезла навсегда. Какая всякая всячина, Эми? Знаете, etagere, высокая подставка для маленьких полок, чтобы поставить в пустой угол, а на них картинки и фотографии и всякую всячину. И пуля?
— О господи! — воскликнула она. — Я оставила пулю в своем ужасном кардигане в лавке, и теперь ее у меня нет. Но ничего страшного, ведь это всего лишь кусочек старого свинца.
Миссис Леонард Китченс успокаивающе похлопала меня по плечу.
— Не беспокойтесь, мальчик. В этом старом доме ничего не было, кроме барахла и бумаги. Листовки. Чепуха! Мой Леонард где-то здесь. Вы его не видели? Он любит хороший пожар, такой уж он, мой Леонард. Но зрелище почти закончилось. Я хочу поехать домой.
Ушер Рудд, подкрадывался к своей жертве со спины, устанавливал кадр, отступал назад и щелкал. Он усмехнулся, увидев мое одеяло, навел фокус, нацелил объектив. Вспышка.
Прибыл оператор с местного телевидения, установил яркий прожектор, но огонь все еще затмевал его.
Мервин заламывал руки над потерянными кипами «ДЖУЛИАРДОВ». Он пробыл дома едва ли полчаса, как ему позвонили и сообщили, что горит благотворительная лавка.
— Думаете, мне завтра надо прийти на работу? — озабоченно спрашивала Кристэл Харлей, стоя возле меня на коленях и прикладывая салфетку к сочившимся кровью ссадинам.
Пол и Изабель Бетьюн, нарушив правила, проехали по пешеходной зоне.
Чрезвычайные обстоятельства диктуют новые правила, пояснил советник городской администрации, суетясь вокруг отца с видом невероятной озабоченности и товарищества. И потом, как с близкими друзьями, он поздоровался с каждым пожарным.
Изабель Бетьюн тихо спросила, все ли со мной в порядке.
— Конечно, нет, — фыркнула Кристэл. — Он прыгнул через огонь и ударился о землю. Чего вы сделаете после этого?
— И... м-м-м... его отец?
— Его отец завоюет место в парламенте, — будто выстрелила Кристэл.
Боже, благослови политиков, подумал я.
— Пол был на встрече с избирателями, — продолжала Изабель. — Услышав о пожаре, он заехал домой, чтобы забрать меня. Он хотел посмотреть, нет ли чего, чем я могу помочь. Он говорит, что, если я с ним, он выглядит лучше.
Вода вырывалась из огромной цистерны пожарной машины и шипела, обрушиваясь на огонь. Потом она стекала по зданию на узоры камней. Красное одеяло намокло, и я дрожал от холода.
Другая огромная цистерна на стоянке для машин с ревом выбросила парящий в воздухе фонтан на крышу дома. Две сверкающих дуги встретились, соединились и рухнули вниз, как чудовищный дождь.
Желтые каски щедро поливали из шлангов и здания, соседствующие с благотворительной лавкой и офисом. И немного спустя, оставшись без топлива, яростные языки пламени неотвратимо сникли. Они уже не ревели, а шипели, бросив борьбу и покидая поле битвы. Теперь с неба на площадь падали не искры, а горячий липкий пепел. И люди страдали не от жара, а от едкого запаха пожарища.
Кто-то привел доктора, того же, который три дня назад осматривал лодыжку отца. Он посветил мне в глаза и уши ярким фонариком, ощупал шишку на голове и перевязал волдыри огромным надутым воздухом бинтом, чтобы они не прорвались и в них не попала инфекция. Он согласился с отцом, что это все, в чем нуждается здоровый парень, а завтра утром он снова осмотрит меня.
Отец нашел временное решение, воспользовавшись сочувствием управляющего «Спящим драконом», который предоставил нам номер. Его жена подобрала для меня какую-то одежду.
— Дорогие вы мои, бедненькие, дорогие вы мои бедняжки, — ласково причитала она, наслаждаясь создавшимся положением. Она и ее муж на следующий день радостно встретили нахлынувших репортеров из лондонских ежедневных газет.
Общепризнанно блестящий снимок Ушера Рудда — отец в прыжке завис в воздухе, а за спиной у него объятое пламенем окно — появился на первой странице не только «Газеты Хупуэстерна» и следующего выпуска «Дневника Куиндда» («Джулиард приносит несчастье»), но и всех основных газет графства («Джулиард прыгает»). И по горячим следам за фактическими сведениями шли бесконечные комментарии и критика и разбор каждого движения.
Люди всегда будут говорить, что вам надо было сделать. Люди всегда будут рассказывать, как бы они поступили, если бы проснулись ночью и обнаружили внизу огонь. Люди сообщат вам, что самое первое, что бы они сделали, — позвонили в пожарную часть. И никому не придет в голову спросить, мог ли я позвонить в пожарную часть, если единственный телефон внизу окружен пламенем? Каким образом можно позвонить в пожарную часть, если уже расплавились провода?
Каждый умеет логически мыслить потом. Но в жару, в дыму, в шуме и в опасности вопрос о более-менее аналитических размышлениях даже не встает.
У людей есть склонность полагать, что дикое и неразумное поведение в ужасающих обстоятельствах можно назвать «паникой» и простить. Но это не столько паника — форма абсолютного нелогичного страха, сколько нехватка времени на обдумывание.
Вероятно, отец и я действовали бы по-другому, если бы ситуация предстала перед нами как теоретическое задание. А нам бы требовалось правильно или неправильно решить его.
Вероятно, мы бы бросили в окно матрасы, чтобы как-то смягчить наше падение. Вероятно. Если бы нам удалось протолкнуть их через окно. Но было так, что мы чуть не погибли. А получилось так, что мы остались в живых.
Скорее благодаря удаче, чем размышлениям.
Вам скажут, не тратьте времени на то, чтобы одеться. Лучше выйти голым в этот мир, чем одетым в следующий. Но они — «они», кто бы они ни были, — не прыгали из окна под прицелом острых объективов репортеров всех мастей.
Потом я сообразил, что мне надо было по крайней мере броситься в горящую гостиную и взять куртку и жокейский шлем, а не возиться с кранами. И еще мне надо было обернуть руки и ноги полотенцами, прежде чем лезть и хвататься за оконную раму.
Но не думаю, что отец сожалел о секундах, которые он потратил, надевая рубашку и брюки. Он знал, даже балансируя между жизнью и смертью, что фотография, изображающая его прыгающим полуголым из пламени, будет стоить ему карьеры. Даже в тот кошмарный момент он знал, как все будет представлено публике. Но самое худшее, что сумеет Ушер Рудд высосать из своего снимка в будущем, не затмит того, что показывает фотография. Джордж Джулиард быстро соображающая знаменитость, которая и в критических ситуациях не теряет головы. Джулиард надел ботинки!
Полицейское расследование медленно поднималось вверх по иерархической лестнице. От Джо, чья мать водит школьный автобус, к высшим чинам графства.
Но пожарники не могли бы поклясться, что кто-то поджег нижние помещения в доме с эркерами. Никто не нашел ружья 22-го калибра, которое бы соответствовало вновь утерянной пуле. И рапорт Фостера Фордэма о воске в картере «рейндж-ровера» посчитали неубедительным.
Джордж Джулиард мог быть целью трех покушений, имевших целью положить конец его избирательной кампании, если не его жизни. Но мог и не быть. Очевидных подозреваемых не было.
В бедном новостями августе лондонские редакторы посвятили этой загадке два полных дня. Джордж Джулиард блистал на национальном телевидении. Теперь все до одного избиратели Хупуэстерна знали, кто такой Джордж Джулиард.
Пока отец имел дело с телевизионщиками, Мервин Тэк и остальные разъезжали по окрестностям в поисках недорогого подходящего помещения для штаб-квартиры. Я провел большую часть воскресенья, сидя в кресле у окна нашей комнаты в «Спящем драконе». Пусть ссадины и царапины заживают сами. А я рассматривал сгоревший дом напротив. Откуда-то отсюда, думал я, кто-то целился в отца из ружья 22-го калибра. Среди множества висевших корзин с геранью (миссис Китченс с гордостью сказала мне, что это идея ее Леонарда, садовника), среди крупных гроздьев красных помпонов и мелких голубых цветов, названия которых я не знал, из-под пышных белых цветов, которые дополняли и окружали яркую живую картину, украшавшую весь длинный фасад «Спящего дракона», торчало ружье 22-го калибра, нацеленное в отца. Стрелок, наверно, был не в той комнате, которую дали нам на ночь. Она расположена гораздо дальше от ратуши, чем главная дверь отеля, из которой мы вышли. Стреляя с того места, где я сидел, стрелок должен был принять в расчет, что цель движется не по прямой вперед, а уходит в сторону. Выстрел охотника. Но ружье не охотничье. Конечно, рикошетом пуля могла отлететь куда угодно. Но, по-моему, не похоже, чтобы при выстреле с того места, где я сидел, отскочив рикошетом, она могла бы повернуться и ударить в окно благотворительной лавки.
Один раз, шаркая забинтованными ногами, я исследовал второй этаж отеля по всей его длине, разглядывая площадь из открытых дверей. Одной, второй, как я подошел к небольшой гостиной, обставленной креслами и маленькими столиками. Я определил, что она находилась прямо над главным вестибюлем и парадной дверью, открытой для всех. Из окна виднелась неотмеченная дорожка, по которой я вел по камням площади отца.
Кто-то... кто-то... если у него хватило нервов, мог встать, укрывшись за длинными, до пола, цветастыми шторами, положить ствол ружья 22-го калибра на подоконник и выстрелить через герани в теплую ночь.
Заинтересовавшись, отец спросил у управляющего имена людей, ночевавших в отеле в среду. И, хотя книга регистрации была открыта для всех, ни одной знакомой фамилии не попалось.
— Неплохая попытка, Бен, — вздохнул отец. Полиция сделала такую же неплохую попытку, конечно, по долгу службы и с таким же результатом.
К утру понедельника Мервин арендовал пустое помещение на одной из боковых улиц, выходящих на площадь, и одолжил стол для Кристэл и несколько складных стульев. Кампания застопорилась на два дня, пока он не выманил у друзей принтер, чтобы со скоростью, достойной награды, и за минимальную цену восстановить печатание плакатов и листовок. И во вторник ко второй половине дня неутомимые ведьмы, Фейт, Мардж и Лаванда, превратили пустое помещение в работающий на полных оборотах офис с мобильным телефоном и чайником.
В понедельник и во вторник Джордж Джулиард заполнял все газеты и оживлял некоторые ток-шоу на телевидении. А утром в среду произошло чудо.
Мервин прикрепил клейкой лентой на стену новую крупномасштабную карту и показал мне дороги, по которым я должен ездить (ступни почти зажили), а Фейт и Лаванда будут звонить в еще не охваченные двери. За отсутствием мегафона (сгорел) мне предоставлялось удовольствие трубить в рожок, или, вернее, нажимать на клаксон «рейнджровера» достаточно громко, чтобы объявить о нашем появлении. Но не так оглушающе, чтобы помешать мастери уложить спать младенца, наставлял меня Мервин. Матери младенцев (он помахал передо мной пальцем) как маятник. Их выбор, кому поставить крестик, меняется каждую минуту. Поцеловал малыша — получил голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36