Она снова стала хорошенькой девушкой, если не замечать чрезмерную бледность и несчастные глаза.
— В четверг похороны, — сказала Эмма.
— Здесь?
— В деревенской церкви. — Она кивнула. — Спасибо за все, что вы сделали. Без вас его бы не привезли домой.
— Я только проследил, чтобы все было выполнено, — объяснил я, потому что действительно лишь распределил между сотрудниками поручения.
— Все равно... спасибо.
Октябрьский день был солнечным и холодным, воздух бодрящим и прозрачным. Я повел ее в паб на набережной Темзы, где ивы роняли желтые листья в медленно текущую серую воду и рыболовы на хитроумные насадки ловили снулую рыбу. Мы медленно шли вдоль берега, потому что она еще не набралась сил после потери крови.
— Какие у вас планы? — спросил я.
— Не знаю... Я много думала, когда лежала в больнице, и решила пока пожить в коттедже. Мне кажется, это правильно. Может быть, потом я продам его, но не сейчас.
— Как у вас с финансами?
— Фантастически. — Слабая улыбка чуть блеснула на лице. — Все были так добры. И вправду, просто чудесно. Знаете, все владельцы, для которых Боб работал в Норвегии, сложились и прислали мне чек. Какие добрые люди.
Дали деньги, чтобы заглушить угрызения совести, мрачно подумал я, но ничего не сказал.
— Эти двое мужчин, которые ворвались в ваш дом... Вы не возражаете, если мы поговорим о них?
— Не возражаю, — вздохнула она.
— Опишите их.
— Но...
— Да, да, я читал то, что вы сказали полиции. Вы не глядели на них, закрыли глаза и только видели свитеры и резиновые перчатки.
— Все правильно.
— Нет, не правильно. То, что вы сказали полиции, это воспоминания, которые вы могли вынести. Ничего другого вы бы и не вспомнили, даже если бы полиция и не давила на вас вопросами.
— Это какая-то чепуха.
— Попытайтесь пойти другим путем. Который из них ударил вас?
— Такой огромный с... — Начала она, но вдруг остановилась в удивлении.
— С чем?
— Я собиралась сказать — с рыжими волосами. Как странно. До этого момента я не помнила, что один из них был рыжий.
— А другой?
— Шатен. Темно-русые волосы. Он пинал дедушку.
— Тот, кто бил вас, что он говорил?
— Где твой муж прячет секретные бумаги? Где он прячет свои вещи? Скажи нам, где он прячет вещи?
— На хорошем английском?
— Да-а. На довольно хорошем. Но с акцентом.
— Какие у него были глаза, когда он бил вас?
— Яростные... Пугающие... как у орла... светлые, желтые... очень злые.
Она немного помолчала, потом добавила:
— Да, я вспоминаю, как вы и сказали. Я выбросила это из памяти.
— Теперь снова посмотрите на его лицо.
— Он совсем молодой, почти такой же, как вы, — сказала она через несколько секунд. — А рот такой тонкий-тонкий... Губы сжаты... Лицо очень жесткое... очень злое.
— Высокий?
— Примерно как вы. Но шире и гораздо тяжелее. Плечи широкие, вздутые.
— Широкие плечи и толстый свитер. Какого рода толстый свитер? С рисунком?
— Ну да. А-а-а, вот почему... — Она снова замолчала.
— Что почему?
— Почему я сразу подумала, что он норвежец, раньше, чем он заговорил. Из-за рисунка на свитере. Там все свитера двухцветные и рисунок белый, хотя у него, по-моему, свитер был коричневый. Я видела дюжины таких в витринах в Осло. — Она выглядела озадаченной. — Почему я не подумала об этом раньше?
— Воспоминания часто всплывают потом. Своего рода отложенное действие.
— Должна признаться, что гораздо легче вспоминать здесь, спокойно, на берегу реки, — она улыбнулась, — чем когда у меня горело от боли лицо, и полицейские со всех сторон задавали вопросы, а вокруг суета и беспорядок.
Мы вошли в паб, здесь хорошо готовили, и, когда пили кофе, я спросил:
— Вы сказали, что Боб никогда не прятал бумаги. Вы уверены?
— О да. Он не умел секретничать. Никогда. Из всех, кого я знаю, это был самый беспечный человек в отношении бумаг, документов и всего такого. Правда.
— Это же чрезвычайный случай, чтобы из Норвегии специально прислали двух налетчиков искать в вашем доме бумаги.
— Да, вы правы. — Она нахмурилась.
— Искать так грубо, так разрушительно, так жестоко.
— И они были очень злые.
— Естественно, злые. Они столько поработали и не нашли, ради чего приезжали.
— А ради чего они приезжали?
— Давайте подумаем, — медленно проговорил я. — Ради чего-то, связанного с Норвегией. Были ли у Боба какие-нибудь документы, имеющие значение для Норвегии?
— Вроде бы нет. — Она покачала головой. — Квитанции для отчета. Иногда карточки тотализатора. Вырезки из норвежских газет с его фотографиями. Вправду ничего интересного для других.
Размышляя, я допил кофе.
— Давайте теперь взглянем с другой стороны. Возил ли Боб какие-нибудь бумаги в Норвегию?
— Нет. А что он мог возить?
— Не знаю. Это только предположение. Эти два типа могли искать что-то, что он не привез в Норвегию или что он вывез из Норвегии.
— Вы имеете в виду что-то запрещенное?
— М-м-м...
Расплатившись, я повез Эмму домой, всю дорогу она молчала и, казалось, сосредоточенно думала. И вдруг выдала изюминку:
— А если... Но это и вправду глупость. А вдруг этот налет связан с фривольными картинками?
— Какими фривольными картинками?
— Не знаю. Я их не видела. Боб только сказал, а здесь, мол, у меня фривольные картинки.
Я подъехал к воротам коттеджа, но даже не шевельнулся, чтобы выйти из машины.
— Он привез их из Норвегии?
— Ох, нет, — удивилась она. — Все было, как вы и говорили. Он вез их туда. В коричневом конверте. Они попались мне под руку в тот вечер, когда он уезжал. Боб сказал, что парень в Осло попросил, чтобы он привез эти картинки.
— Он не сказал, какой парень?
— Нет. — Она покачала головой. — Да я и не слушала. Я совсем забыла об этом разговоре, пока вы не спросили.
— Вы видели конверт? Какой он? Большой?
— Должно быть, я видела его. Ведь я помню, что он коричневый. — Она нахмурилась, задумавшись. — Довольно большой. Не такой, как для обыкновенного письма. Размером примерно с журнал.
— Были ли на нем штампы? Фото? Или что-нибудь в этом роде.
— По-моему, нет. Но я не помню. Ведь прошли уже недели и недели. — Глаза у нее вдруг наполнились слезами. — Он сразу же положил конверт в свой саквояж, чтобы не забыть. — Эмма два раза шмыгнула носом и нашла платок. — Он увез их с собой в Норвегию. Эти люди не там искали. Напрасно все перерыли. — Она поднесла платок ко рту, сдерживая рыдания.
— Боба самого интересовала порнография?
— Как и любого мужчину. Так мне кажется, — проговорила она через платок. — Он рассматривал их.
— Но для себя не собирал?
Она покачала головой.
Я вышел из машины, открыл дверь с ее стороны и вошел вместе с ней в коттедж. Она остановилась перед фотографиями Боба на скачках, которые висели на стенах.
— Они вырвали все фотографии из рамок, — сказала Эмма. — Некоторые даже испортили.
Большинство снимков были размером десять дюймов на восемь и легко бы поместились в коричневом конверте величиной с журнал.
Я пробыл у нее еще час, просто чтобы составить ей компанию. Эмма уверяла меня, что чувствует себя нормально и может провести предстоящий вечер одна. Она окинула взглядом казавшуюся нежилой гостиную и улыбнулась. Очевидно, она любила свой дом, и, может быть, Боб еще был там с ней.
Когда я уходил, она дружески поцеловала меня в щеку и сказала:
— У меня нет слов, чтобы отблагодарить вас... — И вдруг она вытаращила глаза, будто что-то увидела. — Боже, ведь это было второй раз.
— Что?
— Порнография. Он уже возил ее прежде. Ох... месяц назад. Летом. — Глаза опять наполнились слезами. — Не могу вспомнить. Помню только, что он говорил об этом.
Я тоже поцеловал ее в щеку.
— Берегите себя.
— Вы тоже.
Глава 9
На следующий день мне предстояло ехать в Суссекс, на скачки в Пламптон, по небольшому делу: победитель прошлых соревнований подозревался в допинге. Но я не видел вреда в том, чтобы провести подготовительную работу к другому расследованию. Ринти Рэнджер, занятый во втором и пятом заездах, между третьим и четвертым оказался свободным, и мне относительно нетрудно было найти его.
— Что? Что вы сказали? — с подчеркнутым изумлением повторял он. — Возить порнографию в Скандинавию? Господи боже мой, это такая же пустая затея, как жалеть букмекеров. Старина, у них хватает своей порнографии. У них чертовски много своей.
— Боб Шерман сказал жене, что он возит в Норвегию фривольные картинки.
— И она поверила?
— Вопрос в том, что он возил?
— Мне он ни слова не говорил об этом.
— Сделайте мне любезность, — сказал я. — Спросите сегодня у всех жокеев в раздевалке, не обращался ли кто-нибудь к одному из них с предложением быть курьером, возить какие-нибудь бумаги из Британии в Норвегию?
— Вы серьезно?
— Боба Шермана убили.
— Да-а. — Он задумался. — Договорились. Он дружески помахал мне рукой, когда шел на пятый заезд, который провел ярко, жестко, тактически правильно, но был побит лучшей лошадью, которая обошла его на полкорпуса. Выйдя из раздевалки, где он переоделся, Ринти прямо направился ко мне и разбил в пух и прах мою скороспелую версию.
— Никого из них, кто работает на скачках в Норвегии, никогда не просили привезти бумаги, фотографии, картинки, ну и все такого рода.
— Они признались бы, если бы возили?
— Зависит от того, сколько заплатили, — усмехнулся он.
— А что вы сами думаете?
— Трудно сказать. Но все страшно удивлялись вопросу. Ни у кого не дрогнули глаза, не мелькнуло что-то такое, почти незаметное, понимаете, что я имею в виду?
— Продолжайте спрашивать, хорошо? Завтра и потом тоже. Объясните, что, если хотят, они могут сказать мне по секрету. Если какие-то нарушения с валютой, меня это не касается.
— Странный вы полицейский, — опять усмехнулся Ринти. — Тасуете правила, будто карты.
Вечером я позвонил Бальтзерсену домой, он сообщил, что никаких новостей нет. Еще он сказал, что посоветовался со своими друзьями в полиции, и у них нет возражений, чтобы я присоединился к охоте на убийцу, напротив, как и прежде, полиция готова предоставить все свои данные, чтобы мне не пришлось пахать по второму разу.
— Итак, мистер Кливленд, вы приедете к нам?
— Думаю, что да.
С лестным для меня облегчением он воскликнул:
— Хорошо, очень хорошо. Приезжайте завтра.
— Боюсь, что завтра не смогу. Завтра я должен давать показания в суде, и дело может продлиться два дня. Так что раньше, чем в четверг, не удастся.
— Тогда приезжайте прямо на ипподром. В четверг соревнования и потом в воскресенье, но боюсь, что они будут в этом году последними. Уже холодно, у нас мороз.
«Теплая одежда» — крупными буквами записал я в дневнике-календаре и пообещал встретиться с ним на скачках.
— Кстати, — добавил я, — помните, я говорил вам, что люди, которые ворвались в дом Шермана, искали бумаги. Миссис Шерман сейчас вспомнила, что у Боба было поручение отвезти в Норвегию конверт, в котором, как он считал, находилась порнография. Кто-нибудь упоминал во время предварительного расследования в разговоре с вами или в полиции, или Арне о том, что Шерман привез конверт или должен был кому-то его отдать?
Бальтзерсен неожиданно надолго замолчал и наконец с сомнением проговорил:
— Порнография? Понимаю. — Он опять помолчал. — Пожалуйста, объясните немного.
— Если пакет достиг получателя, — начал я, — тогда в доме Шермана искали что-то другое. И я перестал бы гадать, что это за картинки, и начал бы поиск в другом направлении.
— Ja, понимаю. — Он прокашлялся. — Я не слыхал о таком пакете, но не исключено, что Арне или полиция знают. Я спрошу. Но, разумеется, вы сами понимаете, очень не похоже, чтобы кому-то пришло в голову тайно ввозить в эту страну порнографию.
— Может, какую-то особенную, — заметил я, закончив на этом разговор.
* * *
Весь вторник и утро среды я провел в суде, давая показания против одного мошенника из страховой компании, который, в частности, с мрачной жестокостью убивал лошадей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— В четверг похороны, — сказала Эмма.
— Здесь?
— В деревенской церкви. — Она кивнула. — Спасибо за все, что вы сделали. Без вас его бы не привезли домой.
— Я только проследил, чтобы все было выполнено, — объяснил я, потому что действительно лишь распределил между сотрудниками поручения.
— Все равно... спасибо.
Октябрьский день был солнечным и холодным, воздух бодрящим и прозрачным. Я повел ее в паб на набережной Темзы, где ивы роняли желтые листья в медленно текущую серую воду и рыболовы на хитроумные насадки ловили снулую рыбу. Мы медленно шли вдоль берега, потому что она еще не набралась сил после потери крови.
— Какие у вас планы? — спросил я.
— Не знаю... Я много думала, когда лежала в больнице, и решила пока пожить в коттедже. Мне кажется, это правильно. Может быть, потом я продам его, но не сейчас.
— Как у вас с финансами?
— Фантастически. — Слабая улыбка чуть блеснула на лице. — Все были так добры. И вправду, просто чудесно. Знаете, все владельцы, для которых Боб работал в Норвегии, сложились и прислали мне чек. Какие добрые люди.
Дали деньги, чтобы заглушить угрызения совести, мрачно подумал я, но ничего не сказал.
— Эти двое мужчин, которые ворвались в ваш дом... Вы не возражаете, если мы поговорим о них?
— Не возражаю, — вздохнула она.
— Опишите их.
— Но...
— Да, да, я читал то, что вы сказали полиции. Вы не глядели на них, закрыли глаза и только видели свитеры и резиновые перчатки.
— Все правильно.
— Нет, не правильно. То, что вы сказали полиции, это воспоминания, которые вы могли вынести. Ничего другого вы бы и не вспомнили, даже если бы полиция и не давила на вас вопросами.
— Это какая-то чепуха.
— Попытайтесь пойти другим путем. Который из них ударил вас?
— Такой огромный с... — Начала она, но вдруг остановилась в удивлении.
— С чем?
— Я собиралась сказать — с рыжими волосами. Как странно. До этого момента я не помнила, что один из них был рыжий.
— А другой?
— Шатен. Темно-русые волосы. Он пинал дедушку.
— Тот, кто бил вас, что он говорил?
— Где твой муж прячет секретные бумаги? Где он прячет свои вещи? Скажи нам, где он прячет вещи?
— На хорошем английском?
— Да-а. На довольно хорошем. Но с акцентом.
— Какие у него были глаза, когда он бил вас?
— Яростные... Пугающие... как у орла... светлые, желтые... очень злые.
Она немного помолчала, потом добавила:
— Да, я вспоминаю, как вы и сказали. Я выбросила это из памяти.
— Теперь снова посмотрите на его лицо.
— Он совсем молодой, почти такой же, как вы, — сказала она через несколько секунд. — А рот такой тонкий-тонкий... Губы сжаты... Лицо очень жесткое... очень злое.
— Высокий?
— Примерно как вы. Но шире и гораздо тяжелее. Плечи широкие, вздутые.
— Широкие плечи и толстый свитер. Какого рода толстый свитер? С рисунком?
— Ну да. А-а-а, вот почему... — Она снова замолчала.
— Что почему?
— Почему я сразу подумала, что он норвежец, раньше, чем он заговорил. Из-за рисунка на свитере. Там все свитера двухцветные и рисунок белый, хотя у него, по-моему, свитер был коричневый. Я видела дюжины таких в витринах в Осло. — Она выглядела озадаченной. — Почему я не подумала об этом раньше?
— Воспоминания часто всплывают потом. Своего рода отложенное действие.
— Должна признаться, что гораздо легче вспоминать здесь, спокойно, на берегу реки, — она улыбнулась, — чем когда у меня горело от боли лицо, и полицейские со всех сторон задавали вопросы, а вокруг суета и беспорядок.
Мы вошли в паб, здесь хорошо готовили, и, когда пили кофе, я спросил:
— Вы сказали, что Боб никогда не прятал бумаги. Вы уверены?
— О да. Он не умел секретничать. Никогда. Из всех, кого я знаю, это был самый беспечный человек в отношении бумаг, документов и всего такого. Правда.
— Это же чрезвычайный случай, чтобы из Норвегии специально прислали двух налетчиков искать в вашем доме бумаги.
— Да, вы правы. — Она нахмурилась.
— Искать так грубо, так разрушительно, так жестоко.
— И они были очень злые.
— Естественно, злые. Они столько поработали и не нашли, ради чего приезжали.
— А ради чего они приезжали?
— Давайте подумаем, — медленно проговорил я. — Ради чего-то, связанного с Норвегией. Были ли у Боба какие-нибудь документы, имеющие значение для Норвегии?
— Вроде бы нет. — Она покачала головой. — Квитанции для отчета. Иногда карточки тотализатора. Вырезки из норвежских газет с его фотографиями. Вправду ничего интересного для других.
Размышляя, я допил кофе.
— Давайте теперь взглянем с другой стороны. Возил ли Боб какие-нибудь бумаги в Норвегию?
— Нет. А что он мог возить?
— Не знаю. Это только предположение. Эти два типа могли искать что-то, что он не привез в Норвегию или что он вывез из Норвегии.
— Вы имеете в виду что-то запрещенное?
— М-м-м...
Расплатившись, я повез Эмму домой, всю дорогу она молчала и, казалось, сосредоточенно думала. И вдруг выдала изюминку:
— А если... Но это и вправду глупость. А вдруг этот налет связан с фривольными картинками?
— Какими фривольными картинками?
— Не знаю. Я их не видела. Боб только сказал, а здесь, мол, у меня фривольные картинки.
Я подъехал к воротам коттеджа, но даже не шевельнулся, чтобы выйти из машины.
— Он привез их из Норвегии?
— Ох, нет, — удивилась она. — Все было, как вы и говорили. Он вез их туда. В коричневом конверте. Они попались мне под руку в тот вечер, когда он уезжал. Боб сказал, что парень в Осло попросил, чтобы он привез эти картинки.
— Он не сказал, какой парень?
— Нет. — Она покачала головой. — Да я и не слушала. Я совсем забыла об этом разговоре, пока вы не спросили.
— Вы видели конверт? Какой он? Большой?
— Должно быть, я видела его. Ведь я помню, что он коричневый. — Она нахмурилась, задумавшись. — Довольно большой. Не такой, как для обыкновенного письма. Размером примерно с журнал.
— Были ли на нем штампы? Фото? Или что-нибудь в этом роде.
— По-моему, нет. Но я не помню. Ведь прошли уже недели и недели. — Глаза у нее вдруг наполнились слезами. — Он сразу же положил конверт в свой саквояж, чтобы не забыть. — Эмма два раза шмыгнула носом и нашла платок. — Он увез их с собой в Норвегию. Эти люди не там искали. Напрасно все перерыли. — Она поднесла платок ко рту, сдерживая рыдания.
— Боба самого интересовала порнография?
— Как и любого мужчину. Так мне кажется, — проговорила она через платок. — Он рассматривал их.
— Но для себя не собирал?
Она покачала головой.
Я вышел из машины, открыл дверь с ее стороны и вошел вместе с ней в коттедж. Она остановилась перед фотографиями Боба на скачках, которые висели на стенах.
— Они вырвали все фотографии из рамок, — сказала Эмма. — Некоторые даже испортили.
Большинство снимков были размером десять дюймов на восемь и легко бы поместились в коричневом конверте величиной с журнал.
Я пробыл у нее еще час, просто чтобы составить ей компанию. Эмма уверяла меня, что чувствует себя нормально и может провести предстоящий вечер одна. Она окинула взглядом казавшуюся нежилой гостиную и улыбнулась. Очевидно, она любила свой дом, и, может быть, Боб еще был там с ней.
Когда я уходил, она дружески поцеловала меня в щеку и сказала:
— У меня нет слов, чтобы отблагодарить вас... — И вдруг она вытаращила глаза, будто что-то увидела. — Боже, ведь это было второй раз.
— Что?
— Порнография. Он уже возил ее прежде. Ох... месяц назад. Летом. — Глаза опять наполнились слезами. — Не могу вспомнить. Помню только, что он говорил об этом.
Я тоже поцеловал ее в щеку.
— Берегите себя.
— Вы тоже.
Глава 9
На следующий день мне предстояло ехать в Суссекс, на скачки в Пламптон, по небольшому делу: победитель прошлых соревнований подозревался в допинге. Но я не видел вреда в том, чтобы провести подготовительную работу к другому расследованию. Ринти Рэнджер, занятый во втором и пятом заездах, между третьим и четвертым оказался свободным, и мне относительно нетрудно было найти его.
— Что? Что вы сказали? — с подчеркнутым изумлением повторял он. — Возить порнографию в Скандинавию? Господи боже мой, это такая же пустая затея, как жалеть букмекеров. Старина, у них хватает своей порнографии. У них чертовски много своей.
— Боб Шерман сказал жене, что он возит в Норвегию фривольные картинки.
— И она поверила?
— Вопрос в том, что он возил?
— Мне он ни слова не говорил об этом.
— Сделайте мне любезность, — сказал я. — Спросите сегодня у всех жокеев в раздевалке, не обращался ли кто-нибудь к одному из них с предложением быть курьером, возить какие-нибудь бумаги из Британии в Норвегию?
— Вы серьезно?
— Боба Шермана убили.
— Да-а. — Он задумался. — Договорились. Он дружески помахал мне рукой, когда шел на пятый заезд, который провел ярко, жестко, тактически правильно, но был побит лучшей лошадью, которая обошла его на полкорпуса. Выйдя из раздевалки, где он переоделся, Ринти прямо направился ко мне и разбил в пух и прах мою скороспелую версию.
— Никого из них, кто работает на скачках в Норвегии, никогда не просили привезти бумаги, фотографии, картинки, ну и все такого рода.
— Они признались бы, если бы возили?
— Зависит от того, сколько заплатили, — усмехнулся он.
— А что вы сами думаете?
— Трудно сказать. Но все страшно удивлялись вопросу. Ни у кого не дрогнули глаза, не мелькнуло что-то такое, почти незаметное, понимаете, что я имею в виду?
— Продолжайте спрашивать, хорошо? Завтра и потом тоже. Объясните, что, если хотят, они могут сказать мне по секрету. Если какие-то нарушения с валютой, меня это не касается.
— Странный вы полицейский, — опять усмехнулся Ринти. — Тасуете правила, будто карты.
Вечером я позвонил Бальтзерсену домой, он сообщил, что никаких новостей нет. Еще он сказал, что посоветовался со своими друзьями в полиции, и у них нет возражений, чтобы я присоединился к охоте на убийцу, напротив, как и прежде, полиция готова предоставить все свои данные, чтобы мне не пришлось пахать по второму разу.
— Итак, мистер Кливленд, вы приедете к нам?
— Думаю, что да.
С лестным для меня облегчением он воскликнул:
— Хорошо, очень хорошо. Приезжайте завтра.
— Боюсь, что завтра не смогу. Завтра я должен давать показания в суде, и дело может продлиться два дня. Так что раньше, чем в четверг, не удастся.
— Тогда приезжайте прямо на ипподром. В четверг соревнования и потом в воскресенье, но боюсь, что они будут в этом году последними. Уже холодно, у нас мороз.
«Теплая одежда» — крупными буквами записал я в дневнике-календаре и пообещал встретиться с ним на скачках.
— Кстати, — добавил я, — помните, я говорил вам, что люди, которые ворвались в дом Шермана, искали бумаги. Миссис Шерман сейчас вспомнила, что у Боба было поручение отвезти в Норвегию конверт, в котором, как он считал, находилась порнография. Кто-нибудь упоминал во время предварительного расследования в разговоре с вами или в полиции, или Арне о том, что Шерман привез конверт или должен был кому-то его отдать?
Бальтзерсен неожиданно надолго замолчал и наконец с сомнением проговорил:
— Порнография? Понимаю. — Он опять помолчал. — Пожалуйста, объясните немного.
— Если пакет достиг получателя, — начал я, — тогда в доме Шермана искали что-то другое. И я перестал бы гадать, что это за картинки, и начал бы поиск в другом направлении.
— Ja, понимаю. — Он прокашлялся. — Я не слыхал о таком пакете, но не исключено, что Арне или полиция знают. Я спрошу. Но, разумеется, вы сами понимаете, очень не похоже, чтобы кому-то пришло в голову тайно ввозить в эту страну порнографию.
— Может, какую-то особенную, — заметил я, закончив на этом разговор.
* * *
Весь вторник и утро среды я провел в суде, давая показания против одного мошенника из страховой компании, который, в частности, с мрачной жестокостью убивал лошадей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32