– Все по машинам, уходим, – приказал майор.
Людмилу Васильевну он за руку отвел к "жигуленку", оставленному в тупичке. Когда свернули на кольцо, обратился к ней с командирским напутствием:
– С крещением тебя, солдат. Хорошо поработала.
Я доволен.
– Зачем все это, Гриша? Ведь придется отвечать.
– Отправлю тебя в санаторий на недельку. Нервишки подлечишь.
– Ты не ответил. Зачем весь этот ужас?
Башлыков на нее не сердился, он жалел бедняжку.
– Хватит! – цыкнул он. – Разболталась некстати.
Делай, что прикажут. Отвечать не тебе.
– Не хочу любить убийцу.
– Не хочешь, высаживайся. Вон метро, – Башлыков притормозил, но Людмила Васильевна виновато коснулась его плеча:
– Куда же я теперь высажусь, Гриша? Поехали лучше домой.
– Тогда не обзывайся убийцей.
– Хорошо, милый. Буду называть тебя цыпленочком.
* * *
…Милиция в этот день работала отменно, и на место погрома прибыла через сорок минут…
Глава 22
Алеша Михайлов узнал о побоище из утренней программы "Вести". Сообщение было коротким. Красивая дикторша с блудливо-загадочным лицом радостно объявила, что накануне вечером на Садовом кольце произошла очередная перестрелка, которую неизвестно кто затеял.
Михайлов попытался разыскать Мишу Губина, но, как и вчера, неудачно. Он позвонил Башлыкову. Тот был на месте.
– Ну? – спросил Алеша.
Башлыкову не понравилась его категоричность.
– Ты бы поздоровался для приличия, – заметил он благодушно.
– Что с Елизаром?
– Приказал долго жить, – Это точно?
– Сходи посмотри.
– Наследили много?
– В меру…
Алеша прислушался к себе. Если Башлыков не блефует, а он, конечно, не блефовал, то с сегодняшнего дня в жизни многих людей, причастных к их бизнесу, наступила новая эра; и именно с этой минуты следовало действовать быстро, точно, решительно, осторожно и во многих направлениях. Но эта мысль показалась заполошной, пустой. Ему не то что действовать, одеваться было лень.
– Чудно как-то, – сказал он. – Всякой ерундой готовы заниматься, а у меня жена пропала.
– У Елизара ее не было.
– Знаю, что не было. Вот и не надо было его трогать пока.
Башлыков насторожился:
– Не совсем тебя понимаю. Акция, кстати, влетела в копеечку.
– Это в бухгалтерию, к господину Воронежскому.
Или обсудим на правлении. На ветер бабки кидать, сам знаешь, не в моих привычках.
– Та-ак, – скучным тоном отозвался Башлыков. – Что, если я к тебе сейчас подскочу, Алексей Петрович?
– Нет, не подскочишь.
– Почему?
– Приезжай в контору к четырем.
– Хорошо, понял, – сказал Башлыков и первым положил трубку.
Алеша тут же снова набрал его номер:
– Скажи, Башлыков, на ком лично Елизар повис?
Обстоятельства – потом.
– Не знаю, – ответил Башлыков.
– Спасибо. До встречи.
Ему было приятно, что удалось малость взвинтить законспирированного чекиста, но удовольствие тоже было какое-то ненатуральное. Детские забавы на лужайке. Проторенной тропкой он добрался до оттоманки, где почивал безмятежный Вдовкин. Привычно потеснил его к стене, уселся в ногах.
– Эй, соня, похмеляться пора!
– Чего тебе? – буркнул Вдовкин.
– Ночью никто не звонил?
– Вроде нет.
– А точнее?
– Я после третьего стакана глохну. Да чего волноваться. Один раз позвонила, и второй позвонит.
– Помнишь, чего ей сказать?
– Что?
– Не явится через полчаса, пусть едет в морг.
Вдовкин потянулся, вылез из-под одеяла и со скрипом сел. Нашарил где-то под собой сигареты.
– Похоже, нет такой дурости, какую не измыслит русский человек, когда в оказии.
– Если поинтересуется, какие были мужнины прощальные слова, передашь: тварь поганая.
Не умываясь, не позавтракав, накинул вельветовый пиджачок и вышел. На улице дежурили двое, еще ночных, сторожей – Чук и Гек. С ними Алеша распорядился:
– Сменщикам передайте и сами запомните: придет Настя, из дома не выпускать. Хоть силой держите.
Чук и Гек дружно закивали, остерегаясь подходить ближе, чем на вытянутую руку. Среди охранной челяди со вчерашнего дня прошел нехороший слушок, что у хозяина крыша поехала.
Алеша прямиком двинулся к Тине Самариной, в далекое Митино. Гнал так, что гаишник на Каширке еле успел свистнуть вдогонку. Но за ним не увязался. Не зря он выложил десять лимонов за спецномера.
Ближайшая Настина подруга была дома, но собиралась на работу. Алешу впустила в квартиру больше от изумления, чем от радости.
– Собери чайку, – попросил он. – Ты же видишь, я два дня не ел.
– На меня такие штучки не действуют, Михайлов.
Мне в школу пора.
В сером, строгого покроя костюмчике, гладко причесанная, в больших немодных очках, Тина Самарина была человеком из другой, сопредельной жизни, с которой Алеша редко соприкасался. Разве что через Настю. Эта жизнь была для него выморочной, призрачной. В ней люди не только бесконечно талдычили о каких-то принципах, о борьбе добра со злом, но и пытались как бы следовать этим принципам. Забавные канарейки, распевающие свои нелепые, наивные песенки в окружении змей, крокодилов и шакалов. И квартирка у Тины, естественно, напоминала птичье гнездо: крохотная, на последнем этаже двенадцатиэтажного крупнопанельного дома.
Алеша прошел на кухню, огляделся и поставил чайник на плиту. Тина укоризненно замерла в дверях.
– Предложение такое, – сказал Алеша. – Я твою школу покупаю и дарю тебе. А ты говоришь, где Наста прячется.
– Торгаш, – брезгливо процедила Тина. – Вот это и есть твое истинное нутро. Нечего было притворяться.
– Кем же я притворялся?
– Ну как же! Романтический герой в духе средневековья. Тайный мститель. Зеро. Робин Гуд. Это ты бедной Настеньке можешь втирать очки, я-то тебя всегда видела насквозь.
– Ты – да! Ты – великий психолог. Потому, наверное, и живешь без мужика. Все мужчины грязные самцы, верно? Не удивлюсь, если окажешься девушкой.
– Убирайся!
Алеша достал из настенного шкафчика чашку и заварной чайник, а из холодильника масло и сыр.
– Хлеб-то хоть у тебя есть?
– На каком основании ты тут хозяйничаешь?
– Не надо, Тина. Я не ссориться приехал.
Он поднял глаза, и она увидела в них что-то такое, что заставило ее опуститься на стул. Алеша и ей дал чашку и свежий чай заварил из пачки цейлонского.
– Я не знаю, где Настя, – сказала она.
– Не правда. Ты знаешь. Или догадываешься.
– Хорошо. Может быть, догадываюсь. Но почему я должна тебе говорить, если она сама не захотела. Алеша, она ушла от тебя. Это самый разумный ее поступок за последние три года.
– Она не может уйти.
– Почему?
– Мы же любим друг друга.
Он ожидал, что Тина хотя бы улыбнется после такого признания, но вместо этого она достала с окна из-за шторки пакет с хлебом и начала готовить бутерброды.
Вид у нее был неприступный.
– Ты хорошенькая, умная девушка, – мягко сказал Алеша – Прости, что иногда над тобой подшучивал.
Если бы не было Насти, я бы на тебе женился.
– Ой, спасите меня! – Наконец-то она смягчилась. – Ты хоть догадываешься, почему она сбежала?
– Догадываюсь. Она записку оставила.
– Ну и в чем дело?
– Приступ шизофрении. Это у нее наследственное.
Мать полоумная, отец алкоголик. Но для меня это не имеет значения. Какая ни есть, а все жена. И потом – я кое-что понял…
– Что же именно?
– Мне без нее кранты.
Тина пододвинула ему бутерброд с сыром.
– Помоги, Тина! Где она?
– Она мне не простит.
– Простит. Она же понимает, что передо мной никто не устоит.
Алеша пережевывал хлеб и не чувствовал вкуса, словно тряпку жевал.
– Помоги, Тина. Или будет беда. Небольшая, правда.
– Какая беда?
– Я умру без нее.
Тина увидела в ясных Алешиных глазах отблеск слез – и оторопела.
– Или ты великий актер, или…
– Где она?
– Возможно, я полная дура… Точно не уверена, но предполагаю… В Балашихе живет старый художник, у него дача…
– Почему ты думаешь, что она там?
Тина не выдержала его прямого взгляда, в котором загорелся странный тусклый огонь. Сняла очки и протерла сухие стеклышки платочком.
– Тина, я жду!
– Настя звонила утром…
– Адрес!
Тина ушла в комнату и вернулась с клочком бумажки. Прежде чем отдать, потребовала:
– Поклянись, что ее не обидишь!
Алеша сказал:
– Ты действительно дура. Как же я могу ее обидеть, если она мне как дочь? Вдобавок она беременная.
– Алеша, а ты сам не того?..
Михайлов вырвал у нее бумажку. Он уже был на ногах и в дверях.
– Ты под моей защитой, девочка! Запомни на всякий случай.
…По дороге в Балашиху прихватила гроза. Посыпались с неба потоки, плясали перед глазами желтые молнии. Весело было ехать. Хотел думать о главном, о том, как оборотиться с Елизаровым наследством, а думал все о Настеньке. Сознание чудно двоилось, троилось, как струи воды на стекле.
Старый художник был похож на согнутое, безлиственное деревце в палисаднике, где он как раз стоял и из детской леечки задумчиво поливал грядку. Алеша окликнул его с дорожки:
– Эй, хозяин!
Мужчина неторопливо развернулся, и Алеша с огорчением отметил, что хотя художник, конечно, хиловат и обтесан жизнью до краев, но не так ух и дряхл, чтобы при случае не обесчестить чужую жену.
– Чем могу быть полезен, сударь?
– Заказы принимаете?
– Какие заказы?
– Хочу, чтобы немедленно нарисовали девушку по имени Настя. Она в доме?
Художник опустил лейку на землю и, бережно ступая по узкому проходу между грядок, вышел на дорожку.
– Надо полагать, вы ее муж? Алексей.., извините, не знаю по батюшке.
У него было хорошее, тихое лицо человека, давно ничему не удивляющегося. Взгляд задорный, осмысленный. Как у ежика.
– Да, я ее муж. А вы, по всему выходит, похититель.
– Не желаете ли пройти в дом? Там будет удобнее разговаривать.
Алеша понятия не имел, о чем им нужно разговаривать, но в дом вошел и даже не остановился в прихожей, а юзом прошмыгнул по всем комнатам первого и второго этажа, которых насчитал пять. Но Насти нигде не было. Хозяин спокойно дожидался на застекленной веранде, усевшись в плетеное кресло.
– Молочка не хотите? Вот свежее в кувшине. Стаканы чистые, не сомневайтесь, – мужчина говорил с ним приветливо, но с каким-то сожалением.
– Где она?
– Да вы не волнуйтесь, посидите минутку, отдышитесь… С ней все в порядке.
Алеша сел, закурил. Ему хотелось взять любезного старикана за шкирку и вышвырнуть через стеклянную стену с таким расчетом, чтобы тот долетел до леса, но это было бы глупо.
– Я не художник, – сказал хозяин, как бы оправдываясь. – Это Настя величает меня художником. Она видела кое-какие мои работы, но это все в прошлом. Зарыто и посыпано пеплом, знаете ли. Увы! На самом деле я обыкновенный российский интеллигент-неудачник.
Работал всю жизнь, чего-то добивался, о чем-то мечтал и незаметно очутился на пенсии. Причем один-одинешенек. Ни жены, как говорится, ни детей. Теперь выращиваю цветочки, чтобы как-то подработать на хлебушек.
– Очень интересно, – заметил Алеша. – И куда вы дели Настю?
Старик разлил из кувшина молоко в два стакана и из одного отпил, отчего кадык на белой мучнистой шее скакнул взад-вперед, как резиновый.
– Вы торопитесь, Алексей?
– Я – нет. Это вы торопитесь.
– Куда? – удивился художник.
– Видимо, на тот свет.
– Ах, вот вы о чем! – старик радостно закудахтал, что, скорее всего, означало смех. – Знаете ли, Алексей, я ведь именно таким вас представлял по Настиным рассказам. Целеустремленным, отчаянно упрямым. Но легковерным. Сколько вам лет, простите?
– Тридцать пять. А вам?
– Шестьдесят восемь… Пожалуй, в вашем возрасте уже пора понять, что не все в мире берется с бою. Некоторые вещи приходится вымаливать у судьбы. Их надо выстрадать.
– Какие именно вещи?
– К примеру, любовь, дорогой мой! Вы знаете, как ты познакомились с Настей?
– С ней все знакомятся одинаково. Глянет своими лживыми глазищами – и ты спекся.
– Да вот и нет! – Старик со вкусом отхлебнул стакана. Солнце било Алеше в правый глаз, и он чувствовал, как его одолевает чертовщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57