В эту минуту ему казалось, что отдать сестре все — значит просто развращать ее.
Через несколько дней ему позвонил Спасов, новый вице-президент Академии наук. Знакомы они были очень мало, поэтому академика немного удивил его тон. Спасов говорил мягко, почти льстиво, голос его, казалось, журча, переливается через края трубки.
— Как вы себя чувствуете, товарищ Урумов? То есть я хочу спросить, как ваше здоровье?
— Здоровье? Со здоровьем у меня, думается, все в порядке.
— Прекрасно. В таком случае вы не могли бы ко мне зайти? Я хотел бы с вами поговорить.
— Когда? — только и спросил академик.
— Когда вам удобно… Завтра утром, например?
Академик откинулся на спинку стула. Что оно означает, это приглашение?.. Уж не случилось ли что-нибудь в институте, которым он руководит вот уже почти пятнадцать лет? Нет, вряд ли. В научных институтах настоящие события, все равно какие, случаются не чаще одного раза в десятилетие. И коллеги непременно предупредили бы его, если бы что-нибудь произошло.
И только тут ему пришло в голову, что за эти дни его заместитель ни разу ему не позвонил. Что ни говори — непорядок. Может быть, заместитель хочет показать, что и без него все идет прекрасно? Или он просто из деликатности не решается его беспокоить? Сейчас и то и другое казалось ему одинаково возможным. Просто он плохо знал своего заместителя, да и никогда не давал себе труда всмотреться в него повнимательнее. Этот солидный молчаливый человек, обогнавший в своем восхождении по служебной лестнице по крайней мере полдюжины коллег, с точки зрения академика вряд ли заслуживал большого внимания. Ученым он был посредственным, но все говорили, что он отличный организатор. Сам академик не видел в его организаторских способностях ничего особенного, но дела в институте шли хорошо, это был факт.
Поколебавшись, академик набрал номер института.
— Это вы, Скорчев?
— Я, — ответил заместитель. — Рад вас слышать, товарищ профессор.
— Скажите, Скорчев, в институте что-нибудь случилось?
— Нет, все в порядке… Я просмотрел ваши последние посевы, товарищ профессор, и все рассортировал.
— Спасибо… И все же, пожалуй, вам следовало бы хоть раз позвонить мне за эти дни.
На том конце провода наступило короткое молчание, наверное, слова директора привели Скорчева в замешательство.
— Я не хотел вас беспокоить… Думал, вы…
— Ладно, ладно, — прервал его академик. — Работайте спокойно. Через денек-другой я зайду.
Академик положил трубку. Напрасноон его заподозрил. Этот могучий человек, видимо, мог существовать только в чьей-нибудь тени.
На следующий день он отправился в Академию пешком. Шел медленно, чувствуя, что у него кружится голова. Это, да еще слабость в ногах, заставило его уже на втором углу остановиться передохнуть. День, хотя и облачный, был не слишком холодным, время от времени за тучами мелькало синее, промытое небо. Это зрелище было ему гораздо приятнее буйной зелени деревьев у них на бульваре — нахальной, бьющей в глаза, но тленной, да, такой тленной по сравнению с небом. За правым его плечом резко взвизгнул тормоз, раздалась ругань. Академик, огорченный, пошел дальше. Казалось, что по бульвару движется не он сам, а его тень, и даже та — изможденная и бессильная.
Спасов принял Урумова сразу, словно давно уже его поджидал. Когда академик вошел в кабинет, он встал из-за своего красивого письменного стола, элегантный, сдержанно улыбающийся. Так обыкновенно улыбаются людям, одетым в траур, стремясь показать им, что все проходит и жизнь сильнее всего. Спасов был тщательно выбрит и весь прямо-таки светился чистотой. Даже поредевшие волосы были как будто только что смочены и приглажены щеткой — такими они лежали аккуратными волнами. Урумов слышал, что вице-президент — прекрасный математик. Жаль, что ему приходится терять столько времени на ненужные и пустые разговоры.
— Чашечку кофе, товарищ Урумов?
— Нет, спасибо, я не пью кофе.
— Тогда кока-колу?
Академик не ответил. Спасов принял это за согласие и кивнул секретарше, все еще чинно стоявшей у роскошной старинной двери. Потом он так же элегантно опустился на свой удобный стул, провел по вискам ладонью. В этот момент вице-президент был больше похож на французского модельера или издателя модного журнала, чем на ученого-математика. Академику даже показалось, что в просторном кабинете носится еле уловимый аромат «Шипра». Некоторое время оба молчали, чуть дольше, чем это допускалось протоколом. Спасов прекрасно понимал, что сейчас любой разговор на посторонние темы прозвучал бы неловко и неуместно. И решил сразу же перейти к сути дела.
— Вы не догадываетесь, товарищ Урумов, зачем мы вас пригласили?
— Да, конечно, — тут же ответил академик. — Вы хотите предложить мне уйти на пенсию.
Вице-президент как-то странно посмотрел на него, словно бы сожалея, что эта идея до сих пор не приходила ему в голову.
— Вы ученый с мировым именем! — ответил он. — И никаких подобных намерений у нас нет. Правда, нам с вами есть о чем поговорить, но это уж в другой раз.
— Когда же?
— Ну, например, когда вы вернетесь из Венгрии… — Спасов улыбнулся.
— Ничего не понимаю, — сказал академик. — Какая Венгрия?
— Для этого мы вас и пригласили… Хотим предложить вам съездить в Венгрию. На двадцать дней.
— И что я там должен делать? — удивленно спросил академик.
— Ничего особенного. Это по культурному соглашению. Вы съездите туда, оттуда к нам кто-нибудь приедет. Как это обычно бывает.
— Мне не хочется ездить, — проговорил академик. — Стар я уже, мне не до путешествий…
Спасов, видимо, ждал этого ответа.
— Да, мы знаем, что вам не до поездок, — сказал он. — Но что касается старости, бросьте эту глупую мысль. По правде говоря, мы именно потому и хотим послать вас в Венгрию. После всего случившегося вам необходимо рассеяться, набраться сил. Извините, что я так откровенно говорю об этом. — И поскольку академик все еще молчал, с трудом подыскивая как можно более деликатную форму отказа, Спасов поспешил добавить: — В конце концов, там есть что посмотреть и чему поучиться. Их институт… — он чуть было не сказал «лучше нашего», но вовремя сдержался, — имеет мировую известность. Там вы встретитесь с Добози.
Но академик очень хорошо уловил смысл маленькой паузы.
— Да, оборудование у них лучше нашего, — кивнул он. — Академик Добози — энергичный и темпераментный человек, он умеет настоять на своем.
— Вот вы там на месте и посмотрите, что у них есть, а чего нет. Ведь и мы не такие уж скупердяи.
Академик глубоко задумался.
— А если я откажусь?
— Очень прошу вас этого не делать. Дело в том, что это идея нашего куратора. А он наверняка согласовал ее там…
Академик прекрасно понял, что имеет в виду Спасов. Время от времени его тоже посещал куратор. Немало их сменилось за последние два десятилетия. Эти молодые люди умели хорошо слушать, но редко раскрывали рот, чтобы что-нибудь сказать. А уж раз этот сказал…
— Я подумаю, — сказал академик. — Завтра я вам. позвоню. Но, поверьте, сейчас мне не до прогулок, искренне вам говорю.
Домой он вернулся расстроенный. Он прекрасно понимал, что ему предлагают эту поездку с самыми лучшими намерениями, желая отвлечь его и хоть немного утешить. Он сам сделал то же, когда умерла жена доцента Димова — выхлопотал ему командировку в Швецию. Но ему-то на самом деле не хотелось никуда ехать. В душе его безраздельно царили холод и равнодушие, самая мысль о любом физическом усилии вызывала отвращение. Единственное, на что у него еще хватало сил, это двигать челюстями в кухне у сестры. Да, челюсти у него работали неплохо.
Впрочем, он уже несколько раз бывал в Будапеште. Город ему правился, нравилась его атмосфера. Народ там был милый и вежливый, как нигде, и словно бы питал особое расположение к академикам и пожилым иностранцам. Когда он последний раз был там, то жил в отеле на Маргитсигет и в ресторане обедал всегда за одним и том же столиком, который обслуживал старый официант — старше, может быть, его самого. Одет он был с обветшалой старомодной элегантностью, но его крахмальная сорочка, хоть и слегка пожелтевшая, всегда была безукоризненно чиста. Сил у него уже было мало, когда он подавал суп, руки его дрожали, но гостя он старался обслужить как можно быстрее и лучше. И заботился об академике с такой преданностью и уважением, как никто другой в его жизни. Уезжая, Урумов оставил ему все подарки, приготовленные для председателя Комитета защиты мира, и не жалел об этом. Но ведь это было всего два года назад, и старый официант, может быть, до сих пор работает в ресторане… Если он поедет… Глупости, никуда он не станет ездить, лучше всего сидеть дома. Конечно, ему совсем не мешает собраться с силами, это просто необходимо, если он хочет закончить хотя бы часть своих работ.
Дверь отворилась, на пороге стояла сестра.
— Иди перекуси! — сказала она.
С каким смаком произносит она это мерзкое словечко «перекуси»! Он нехотя встал из-за письменного стола, но аппетиту его это ничуть не помешало. Сытно пообедав, он опять вернулся в кабинет. Там было тихо и прохладно, академик поспешил добраться до дивана и незаметно уснул. Проснулся он с неприятным вкусом во рту и головной болью, словно перед тем, как лечь, выпил вина. На сердце было пусто, душу томила какая-то раздвоенность. Попробовал взяться за работу — ничего не получилось. Открыл книгу, начатую несколько дней назад, и тут же отложил. Никогда он еще не чувствовал себя таким одиноким и заброшенным, никогда так пусто не было у него на сердце. Он снова лег и лежал долго, даже не заметил, как наступил вечер. Разумнее всего было бы встать и куда-нибудь пойти, но куда? Разве есть в этом мире уголок для усталых и потерявших надежду людей? Друзей и приятелей у него уже давно не было. Большинство умерло, остальные замкнулись в себе. Старики не дружат со стариками, они словно бы видят в них свое собственное разрушение.
Наконец, он встал и бессмысленно, точно какое-то насекомое, послонялся по кабинету. Как и в ту ночь, когда умерла жена, пусто и ровно светила лампа, молчал телефон, не было слышно ничьих шагов. И внезапно, охваченный каким-то неожиданно нахлынувшим страхом, он бросился к телефону.
— Это ты, Сашо?
— Я, дядя, — ответилюноша.
— Чем занимаешься?
— Ничем. Целый день читал, сейчас хочу немного пройтись.
— В кино?
— Нет, я хотел пойти поиграть в бильярд.
— Неужели в Болгарии еще сохранились бильярдные?
— Пока еще попадаются… Чаще, чем хорошие игроки.
Академик перевел дух, преодолевая неловкость.
— Послушай, Сашо, может, зайдешь ко мне ненадолго, если тебе не очень к спеху?
— Конечно, зайду, — с готовностью ответил племянник.
— Прекрасно, буду тебя ждать, — сказал академик и поспешил повесить трубку.
Потом глубоко вздохнул и встал из-за стола. Как мягко и чисто светят лампы. Как спокойно в его пустой квартире. Все прочее — дурацкое самовнушение. Вот только, может быть, душновато. Ну да, конечно, и как только он мог сидеть столько времени с закрытым окном. Потому, наверное, и голова разболелась. Он широко распахнул обе створки окна, снаружи хлынул свежий ночной воздух, знакомые городские запахи. Это окончательно успокоило его, он стоял у окна и глубоко, не закрывая рта, дышал, как рыба, которую бросили обратно в воду.
Ночь за окном тоже была спокойна. Из темного скверика у реки доносились звуки магнитофона. Всмотревшись повнимательней, он увидел на одной из скамеек несколько темных фигур, скорее всего парней. В темноте вспыхивали сигареты, раздавался смех, магнитофон уныло мурлыкал какую-то негритянскую мелодию. Потом в слябом свете фонаря еле заметно блеснуло что-то стеклянное — парни пили прямо из бутылки, верно, ракию, и тогда шум ненадолго затихал. Устроили себе бесплатный ресторан с музыкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Через несколько дней ему позвонил Спасов, новый вице-президент Академии наук. Знакомы они были очень мало, поэтому академика немного удивил его тон. Спасов говорил мягко, почти льстиво, голос его, казалось, журча, переливается через края трубки.
— Как вы себя чувствуете, товарищ Урумов? То есть я хочу спросить, как ваше здоровье?
— Здоровье? Со здоровьем у меня, думается, все в порядке.
— Прекрасно. В таком случае вы не могли бы ко мне зайти? Я хотел бы с вами поговорить.
— Когда? — только и спросил академик.
— Когда вам удобно… Завтра утром, например?
Академик откинулся на спинку стула. Что оно означает, это приглашение?.. Уж не случилось ли что-нибудь в институте, которым он руководит вот уже почти пятнадцать лет? Нет, вряд ли. В научных институтах настоящие события, все равно какие, случаются не чаще одного раза в десятилетие. И коллеги непременно предупредили бы его, если бы что-нибудь произошло.
И только тут ему пришло в голову, что за эти дни его заместитель ни разу ему не позвонил. Что ни говори — непорядок. Может быть, заместитель хочет показать, что и без него все идет прекрасно? Или он просто из деликатности не решается его беспокоить? Сейчас и то и другое казалось ему одинаково возможным. Просто он плохо знал своего заместителя, да и никогда не давал себе труда всмотреться в него повнимательнее. Этот солидный молчаливый человек, обогнавший в своем восхождении по служебной лестнице по крайней мере полдюжины коллег, с точки зрения академика вряд ли заслуживал большого внимания. Ученым он был посредственным, но все говорили, что он отличный организатор. Сам академик не видел в его организаторских способностях ничего особенного, но дела в институте шли хорошо, это был факт.
Поколебавшись, академик набрал номер института.
— Это вы, Скорчев?
— Я, — ответил заместитель. — Рад вас слышать, товарищ профессор.
— Скажите, Скорчев, в институте что-нибудь случилось?
— Нет, все в порядке… Я просмотрел ваши последние посевы, товарищ профессор, и все рассортировал.
— Спасибо… И все же, пожалуй, вам следовало бы хоть раз позвонить мне за эти дни.
На том конце провода наступило короткое молчание, наверное, слова директора привели Скорчева в замешательство.
— Я не хотел вас беспокоить… Думал, вы…
— Ладно, ладно, — прервал его академик. — Работайте спокойно. Через денек-другой я зайду.
Академик положил трубку. Напрасноон его заподозрил. Этот могучий человек, видимо, мог существовать только в чьей-нибудь тени.
На следующий день он отправился в Академию пешком. Шел медленно, чувствуя, что у него кружится голова. Это, да еще слабость в ногах, заставило его уже на втором углу остановиться передохнуть. День, хотя и облачный, был не слишком холодным, время от времени за тучами мелькало синее, промытое небо. Это зрелище было ему гораздо приятнее буйной зелени деревьев у них на бульваре — нахальной, бьющей в глаза, но тленной, да, такой тленной по сравнению с небом. За правым его плечом резко взвизгнул тормоз, раздалась ругань. Академик, огорченный, пошел дальше. Казалось, что по бульвару движется не он сам, а его тень, и даже та — изможденная и бессильная.
Спасов принял Урумова сразу, словно давно уже его поджидал. Когда академик вошел в кабинет, он встал из-за своего красивого письменного стола, элегантный, сдержанно улыбающийся. Так обыкновенно улыбаются людям, одетым в траур, стремясь показать им, что все проходит и жизнь сильнее всего. Спасов был тщательно выбрит и весь прямо-таки светился чистотой. Даже поредевшие волосы были как будто только что смочены и приглажены щеткой — такими они лежали аккуратными волнами. Урумов слышал, что вице-президент — прекрасный математик. Жаль, что ему приходится терять столько времени на ненужные и пустые разговоры.
— Чашечку кофе, товарищ Урумов?
— Нет, спасибо, я не пью кофе.
— Тогда кока-колу?
Академик не ответил. Спасов принял это за согласие и кивнул секретарше, все еще чинно стоявшей у роскошной старинной двери. Потом он так же элегантно опустился на свой удобный стул, провел по вискам ладонью. В этот момент вице-президент был больше похож на французского модельера или издателя модного журнала, чем на ученого-математика. Академику даже показалось, что в просторном кабинете носится еле уловимый аромат «Шипра». Некоторое время оба молчали, чуть дольше, чем это допускалось протоколом. Спасов прекрасно понимал, что сейчас любой разговор на посторонние темы прозвучал бы неловко и неуместно. И решил сразу же перейти к сути дела.
— Вы не догадываетесь, товарищ Урумов, зачем мы вас пригласили?
— Да, конечно, — тут же ответил академик. — Вы хотите предложить мне уйти на пенсию.
Вице-президент как-то странно посмотрел на него, словно бы сожалея, что эта идея до сих пор не приходила ему в голову.
— Вы ученый с мировым именем! — ответил он. — И никаких подобных намерений у нас нет. Правда, нам с вами есть о чем поговорить, но это уж в другой раз.
— Когда же?
— Ну, например, когда вы вернетесь из Венгрии… — Спасов улыбнулся.
— Ничего не понимаю, — сказал академик. — Какая Венгрия?
— Для этого мы вас и пригласили… Хотим предложить вам съездить в Венгрию. На двадцать дней.
— И что я там должен делать? — удивленно спросил академик.
— Ничего особенного. Это по культурному соглашению. Вы съездите туда, оттуда к нам кто-нибудь приедет. Как это обычно бывает.
— Мне не хочется ездить, — проговорил академик. — Стар я уже, мне не до путешествий…
Спасов, видимо, ждал этого ответа.
— Да, мы знаем, что вам не до поездок, — сказал он. — Но что касается старости, бросьте эту глупую мысль. По правде говоря, мы именно потому и хотим послать вас в Венгрию. После всего случившегося вам необходимо рассеяться, набраться сил. Извините, что я так откровенно говорю об этом. — И поскольку академик все еще молчал, с трудом подыскивая как можно более деликатную форму отказа, Спасов поспешил добавить: — В конце концов, там есть что посмотреть и чему поучиться. Их институт… — он чуть было не сказал «лучше нашего», но вовремя сдержался, — имеет мировую известность. Там вы встретитесь с Добози.
Но академик очень хорошо уловил смысл маленькой паузы.
— Да, оборудование у них лучше нашего, — кивнул он. — Академик Добози — энергичный и темпераментный человек, он умеет настоять на своем.
— Вот вы там на месте и посмотрите, что у них есть, а чего нет. Ведь и мы не такие уж скупердяи.
Академик глубоко задумался.
— А если я откажусь?
— Очень прошу вас этого не делать. Дело в том, что это идея нашего куратора. А он наверняка согласовал ее там…
Академик прекрасно понял, что имеет в виду Спасов. Время от времени его тоже посещал куратор. Немало их сменилось за последние два десятилетия. Эти молодые люди умели хорошо слушать, но редко раскрывали рот, чтобы что-нибудь сказать. А уж раз этот сказал…
— Я подумаю, — сказал академик. — Завтра я вам. позвоню. Но, поверьте, сейчас мне не до прогулок, искренне вам говорю.
Домой он вернулся расстроенный. Он прекрасно понимал, что ему предлагают эту поездку с самыми лучшими намерениями, желая отвлечь его и хоть немного утешить. Он сам сделал то же, когда умерла жена доцента Димова — выхлопотал ему командировку в Швецию. Но ему-то на самом деле не хотелось никуда ехать. В душе его безраздельно царили холод и равнодушие, самая мысль о любом физическом усилии вызывала отвращение. Единственное, на что у него еще хватало сил, это двигать челюстями в кухне у сестры. Да, челюсти у него работали неплохо.
Впрочем, он уже несколько раз бывал в Будапеште. Город ему правился, нравилась его атмосфера. Народ там был милый и вежливый, как нигде, и словно бы питал особое расположение к академикам и пожилым иностранцам. Когда он последний раз был там, то жил в отеле на Маргитсигет и в ресторане обедал всегда за одним и том же столиком, который обслуживал старый официант — старше, может быть, его самого. Одет он был с обветшалой старомодной элегантностью, но его крахмальная сорочка, хоть и слегка пожелтевшая, всегда была безукоризненно чиста. Сил у него уже было мало, когда он подавал суп, руки его дрожали, но гостя он старался обслужить как можно быстрее и лучше. И заботился об академике с такой преданностью и уважением, как никто другой в его жизни. Уезжая, Урумов оставил ему все подарки, приготовленные для председателя Комитета защиты мира, и не жалел об этом. Но ведь это было всего два года назад, и старый официант, может быть, до сих пор работает в ресторане… Если он поедет… Глупости, никуда он не станет ездить, лучше всего сидеть дома. Конечно, ему совсем не мешает собраться с силами, это просто необходимо, если он хочет закончить хотя бы часть своих работ.
Дверь отворилась, на пороге стояла сестра.
— Иди перекуси! — сказала она.
С каким смаком произносит она это мерзкое словечко «перекуси»! Он нехотя встал из-за письменного стола, но аппетиту его это ничуть не помешало. Сытно пообедав, он опять вернулся в кабинет. Там было тихо и прохладно, академик поспешил добраться до дивана и незаметно уснул. Проснулся он с неприятным вкусом во рту и головной болью, словно перед тем, как лечь, выпил вина. На сердце было пусто, душу томила какая-то раздвоенность. Попробовал взяться за работу — ничего не получилось. Открыл книгу, начатую несколько дней назад, и тут же отложил. Никогда он еще не чувствовал себя таким одиноким и заброшенным, никогда так пусто не было у него на сердце. Он снова лег и лежал долго, даже не заметил, как наступил вечер. Разумнее всего было бы встать и куда-нибудь пойти, но куда? Разве есть в этом мире уголок для усталых и потерявших надежду людей? Друзей и приятелей у него уже давно не было. Большинство умерло, остальные замкнулись в себе. Старики не дружат со стариками, они словно бы видят в них свое собственное разрушение.
Наконец, он встал и бессмысленно, точно какое-то насекомое, послонялся по кабинету. Как и в ту ночь, когда умерла жена, пусто и ровно светила лампа, молчал телефон, не было слышно ничьих шагов. И внезапно, охваченный каким-то неожиданно нахлынувшим страхом, он бросился к телефону.
— Это ты, Сашо?
— Я, дядя, — ответилюноша.
— Чем занимаешься?
— Ничем. Целый день читал, сейчас хочу немного пройтись.
— В кино?
— Нет, я хотел пойти поиграть в бильярд.
— Неужели в Болгарии еще сохранились бильярдные?
— Пока еще попадаются… Чаще, чем хорошие игроки.
Академик перевел дух, преодолевая неловкость.
— Послушай, Сашо, может, зайдешь ко мне ненадолго, если тебе не очень к спеху?
— Конечно, зайду, — с готовностью ответил племянник.
— Прекрасно, буду тебя ждать, — сказал академик и поспешил повесить трубку.
Потом глубоко вздохнул и встал из-за стола. Как мягко и чисто светят лампы. Как спокойно в его пустой квартире. Все прочее — дурацкое самовнушение. Вот только, может быть, душновато. Ну да, конечно, и как только он мог сидеть столько времени с закрытым окном. Потому, наверное, и голова разболелась. Он широко распахнул обе створки окна, снаружи хлынул свежий ночной воздух, знакомые городские запахи. Это окончательно успокоило его, он стоял у окна и глубоко, не закрывая рта, дышал, как рыба, которую бросили обратно в воду.
Ночь за окном тоже была спокойна. Из темного скверика у реки доносились звуки магнитофона. Всмотревшись повнимательней, он увидел на одной из скамеек несколько темных фигур, скорее всего парней. В темноте вспыхивали сигареты, раздавался смех, магнитофон уныло мурлыкал какую-то негритянскую мелодию. Потом в слябом свете фонаря еле заметно блеснуло что-то стеклянное — парни пили прямо из бутылки, верно, ракию, и тогда шум ненадолго затихал. Устроили себе бесплатный ресторан с музыкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69