Отрасль работает в непрерывном режиме, зарплата у рабочих одна из самых высоких по стране – и при всем при этом отсутствие собственных денег. Живут только на займах и, как правило, иностранных.
– Ты хочешь сказать, что наша нефть стала практически не нашей?
– Я боюсь это говорить, но, видимо, на самом деле так.
– Тогда это национальная финансовая катастрофа.
Тарахтелюк вздохнул и ничего не стал отвечать: что выпускать пар без толку. Тем более, когда посмотрел на многое своими глазами. Ну как объяснить, что при полном отсутствии собственных оборотных средств всякие нефтяные АО ухитряются строить гостиницы в Греции и проводить там совещания руководящих работников. Каким образом берутся якобы под нефть кредиты у государства и тут же выделяются сомнительным лицам под сомнительные операции. Откуда средства на загранкомандировки первых лиц совместно с чадами и домочадцами…
Ох, шальные деньги крутятся вокруг нефти. Ох, шальные…
– И уличить их можно только по документам. А документов пока нет, – пробежав глазами отчет о поездке начальника отдела, озабоченно проговорил Моржаретов. Он словно оправдывался перед подчиненным за то, что они бессильны перед существующими законами. С ними не то что мошенника арестовать, а самим впору не сесть бы за решетку. Всем департаментом.
– На всякий случай узнал, что два человека из администрации региона и два руководителя – от нефтедобытчиков и торговли нефтепродуктами – ровно через неделю едут в Москву на какой-то симпозиум, – выложил последнее сообщение Тарахтелюк.
– Ты считаешь это странным? – насторожился и Моржаретов.
– Не знаю. Но факт есть. Может, попытаться узнать, какие симпозиумы, кто и по какой теме проводит в это время в Москве?
– А тебе не кажется, что это не менее трудно, чем найти иголку в стоге сена? – сразу определил степень сложности начальник управления, тем не менее соглашаясь на предложение. – Но принимается. Я поручу это дело розыскникам, а ты продолжай заниматься чисто анализом. Спасибо за поездку. Отдыхай.
– Так отдыхать или продолжать заниматься своим делом? – впервые перенял манеру начальника Тарахтелюк, попытавшись своей долговязой фигурой даже изобразить знак вопроса.
Моржаретов удивленно посмотрел на него, не зная, погордиться собой или, наоборот, погрустить, что даже Костя под его влиянием меняет какие-то свои привычки. Ни на чем не остановился и пригрозил:
– Иди, а то накажу.
24
Провал операции по добыче «черного списка» будто открыл дверь для неудач, обрушившихся на Бориса Соломатина.
Перенервничав и устав от сочувственных взглядов своих подчиненных, к месту вспомнив, что после войны в Таджикистане еще не держал в руках рюмку за удачное возвращение – впрочем, тут же поправил себя, что поднимал ее у Людмилы, до рта донести только не успел, – собрав все это воедино, Борис плюнул на условности и после службы зашел в «Что делать?».
Ответа, конечно, там не нашел, заказал сто граммов «Богатырской» и отдельно еще бутылку – первый прокол еще более, чем первый успех, надо отметить. Чтобы не повторялся. А заодно и посмотрел место, где они должны были первый раз встретиться с Людмилой-царевной-княгиней-хамелеоном. Все наперекосяк.
Но если бы только наперекосяк. Уже в электричке, по дороге домой, все стало вверх дном.
Он, идиот, еще специально выбрал вагон, в котором горела всего одна лампочка. Не хотелось никого видеть. И именно там его, прикорнувшего, на каком-то перегоне обступили шестеро подвыпивших парней.
Не желая ни с кем иметь дело, а тем более вступать в перепалки и драки, Борис попытался перейти в соседний вагон. Но его неожиданно, без всяких разговоров типа «дай прикурить», сзади ударили бутылкой по голове, сбили с ног. Никогда раньше он не прикидывал, где неудобнее всего драться. Теперь понял сразу – в электричке, где ни рукой не взмахнуть, ни пустить в ход ноги. Тем более, если плывет все перед глазами от удара по голове…
Очнулся глубокой ночью под лавкой. Электричка стояла в тупике, в окна не проглядывалось ни единого огонька, и первое, о чем он подумал, – никуда не бежать и никого не звать. Ныла голова, он чувствовал, что заплыл правый глаз и распухли губы, хотя и не помнил, когда его били по лицу.
Спохватившись, ощупал карманы. Деньги оказались на месте, но зато нигде не попадалась корочка удостоверения. Пошарив рукой вокруг, наткнулся на валявшуюся на полу сумку. Все цело, кроме бутылки водки. Однако запах спиртного вокруг стоял такой устойчивый, что Борис потрогал свою одежду. Так и есть, водку вылили на него самого, когда он был без сознания. Вот сволочье! Но и он тоже, конечно, хорош: позволил кому-то стоять у себя за спиной. Да еще ручки-ножки берег, боялся набить синяки. Посадили ему. На физиономию. Нужно будет видеть, каким он завтра утром явится на службу.
Осторожно прислушиваясь к себе, Борис размялся, прошелся по вагону. Глаза постепенно привыкали к темноте, и уже различались вагоны на соседних путях. Еще раз пошарив по полу в поисках удостоверения, решил идти в последний вагон, чтобы оттуда выбраться на станцию. Электричка шла до Малоярославца, значит, он скорее всего в этом городе. Который час?
Вскинул руку. И новая боль пронзила тело – часов не оказалось тоже. Надиных часов! Это, несомненно, оказалось самой существенной потерей: исчез подарок, что все эти годы связывал его с той, которую любил и любит. А сам побит и запихнут под лавку. Да и вся удачливая на первый взгляд его служба тоже представилась мифом – ведь ни семьи, ни дома, ни теперь уже и армейских погон.
И в этот момент все, что держалось в нем все эти годы под стальным обручем, что сдерживалось и не подпускалось к размышлениям, прорвалось. Захотелось застонать, дать вырваться боли вместе с этим стоном. Слезам дать вырваться, а вместе с ними – и накопленному за все эти годы отчаянию. Ему некому было нести свои печали и радости. Его домом была собственная душа, собеседником – тоже душа, и вот и она переполнилась через край, выплеснулась наружу.
Не о мщении рыдал-думал Соломатин – эти подонки из электрички почему-то даже не вспоминались. Не в них была суть.
О потерянном и не приобретенном взамен думалось в раскалывающей от боли голове. О том, что даже и сейчас некуда и не к кому просто постучаться в дверь. Он никогда не думал, что, кроме свободного рая, одиночество еще несет в себе такую же равную долю ада.
И поняв, что идти все равно некуда, что утра придется дожидаться в любом случае, бросил сумку под голову и лег на лавку. Его дом там, где застала ночь. Утром разберется, что к чему. А скорее всего ни в чем он разбираться не станет. Раз допустил, что его смогли ударить, то теперь и валяйся на лавке с побитой мордой. Наука на будущее.
На удивление, он почти сразу уснул – наверное, сам организм требовал отдыха после ударов по голове. Провалился в манящую темноту, предвкушая, что как раз там, в темноте, может прийти успокоение. А именно его он жаждал больше всего.
Но оттуда, из лечебной пустоты и легкости его вновь грубо, насильно вырвали, встряхнули. С усилием и сожалением расставаясь с полузабытьем, Борис приоткрыл целый глаз. Успокоенно тут же прикрыл его, рассмотрев серую милицейскую форму. К встрече с новыми или с теми же самыми подонками он не был готов, он бы и не успел собраться, чтобы принять бой, – отделали бы как отбивную. А милиция – это почти хорошо…
– Встать! – властно потребовал зычный, совсем не утренний голос.
– Я свой, – попытался смягчить крик команды Борис, привставая с сиденья.
Однако его буквально сдернули с лавки. Схватив за подбородок, прижали голову к спинке сиденья. Удар пришелся по старой ране от бутылки, и он невольно застонал.
– Он? – спросил второй совсем молоденьким голоском.
– О-он! – уверенно протянул, не боясь нарушать утреннюю тишину, первый бас. – Докладывай «Первому».
– «Первый», «Первый», я – «Седьмой». Подозреваемый задержан в электричке. Как поняли, прием.
Наверное, связист пришел в милицию совсем недавно, потому что доложил не развязно-пренебрежительно, как привык слышать Борис переговоры милиционеров друг с другом, а по всем правилам армейского связиста. Только при чем здесь подозреваемый? И кто подозреваемый? Он? В чем?
Он открыл глаз, попытавшись что-либо понять больше, чем услышал. Милиционеры – один усатый и жирный, как боров, и второй, еще совсем мальчишка, – с автоматами на изготовку и в бронежилетах поверх кителей стояли рядом, в готовности пресечь любое его движение.
– Я из налоговой полиции, – попытался объясниться Соломатин, но усатый перебил:
– Это мы знаем. – Он повертел в руках красную книжицу, и Борис узнал свое удостоверение. Только было оно почему-то подпалено со всех сторон. – Вставай. В отделении все выяснится.
– Да зачем отделение? – попытался остановить их Борис. Не хватало еще, чтобы через милицию выясняли в департаменте его личность. – Я приду в себя сам.
Милиционеры переглянулись: видимо, они говорили с задержанным о разных вещах и не понимали друг друга. Бронежилеты прикрывали погоны, и трудно было определить, кто они по званию. Хотя по наглости усатый мог быть сержантом. Сержант – это плохо. Это очень часто бездумный исполнитель, показывающий свое рвение перед любым начальством. А начальников у сержанта – хоть пруд пруди…
– Отставить разговоры! – словно для того, чтобы не разбивать стереотип, потребовал сержант. – Ты подозреваешься в убийстве киоскера, поэтому оставим объяснения для следствия.
В убийстве? Киоскера?..
– В убийстве? Киоскера? – Кажется, Моржаретов не только в словах, но и в интонации повторил Соломатина, когда Глебыч сообщил ему новость.
– Подозревается, – уточнил муровец. – Хотя многое против него.
– Что именно? – потребовал Моржаретов. Не потому, что при приеме Соломатина на службу именно он писал поручительство за него и в случае чего он же первый и пойдет на ковер к Директору. Он просто категорически, однозначно не верил в случившееся.
Торопясь, что Глебыч опередит, добавил самый, на его взгляд, веский аргумент:
– Между прочим, в Америке первый набор налоговой полиции был или расстрелян, или полностью скомпрометирован. И отбывал срок кто в тюрьмах, кто в забвении.
– Около сожженного киоска и трупа ларечника нашли его удостоверение.
– Его могли подбросить. – Моржаретов даже удивился такой мелочевке, на которую Глебов обратил внимание.
– В руках у погибшего парня была зажата разбитая бутылка водки. На ней – отпечатки пальцев Соломатина.
– Ее могли вложить в руку, – не думал сдаваться и начопер.
– У Соломатина ушиб головы, и предположительно, той самой бутылкой.
– Что еще? – не стал терять больше время Моржаретов. Звонок Глебыча застал его у порога – тот скорее всего хотел предупредить его раньше, чем новость пойдет гулять по самому департаменту.
– На месте трагедии нашли пуговицу.
– Которая, конечно же, оторвана как раз с рубашки Соломатина.
– С костюма. Вы же все там ходите в костюмах.
Моржаретов на этот раз ничего не ответил, хотя и про пуговицу можно было сказать, что она подброшена. Но слишком много набирается всяких деталей, которые ложатся в русло только что выстроенной легенды, на которые Глебов просто обязан был обратить внимание.
– Где он сейчас?
– У нас на Петровке. Анализ крови показал, что в момент убийства он был если не пьян, то выпивши.
Такое могли подстроить только профессионалы. Моржаретов, ни на миг не сомневающийся, что Соломатин здесь ни при чем, мог сделать для себя только такой вывод. Больше того: если это не цепь случайностей, то очень хорошо продуманная провокация. Кем? Кому насолил Соломатин? В последнее время он участвовал только в освобождении заложника и в неудачной попытке захвата «черного списка». Его кто-то узнал или просто выследили?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Ты хочешь сказать, что наша нефть стала практически не нашей?
– Я боюсь это говорить, но, видимо, на самом деле так.
– Тогда это национальная финансовая катастрофа.
Тарахтелюк вздохнул и ничего не стал отвечать: что выпускать пар без толку. Тем более, когда посмотрел на многое своими глазами. Ну как объяснить, что при полном отсутствии собственных оборотных средств всякие нефтяные АО ухитряются строить гостиницы в Греции и проводить там совещания руководящих работников. Каким образом берутся якобы под нефть кредиты у государства и тут же выделяются сомнительным лицам под сомнительные операции. Откуда средства на загранкомандировки первых лиц совместно с чадами и домочадцами…
Ох, шальные деньги крутятся вокруг нефти. Ох, шальные…
– И уличить их можно только по документам. А документов пока нет, – пробежав глазами отчет о поездке начальника отдела, озабоченно проговорил Моржаретов. Он словно оправдывался перед подчиненным за то, что они бессильны перед существующими законами. С ними не то что мошенника арестовать, а самим впору не сесть бы за решетку. Всем департаментом.
– На всякий случай узнал, что два человека из администрации региона и два руководителя – от нефтедобытчиков и торговли нефтепродуктами – ровно через неделю едут в Москву на какой-то симпозиум, – выложил последнее сообщение Тарахтелюк.
– Ты считаешь это странным? – насторожился и Моржаретов.
– Не знаю. Но факт есть. Может, попытаться узнать, какие симпозиумы, кто и по какой теме проводит в это время в Москве?
– А тебе не кажется, что это не менее трудно, чем найти иголку в стоге сена? – сразу определил степень сложности начальник управления, тем не менее соглашаясь на предложение. – Но принимается. Я поручу это дело розыскникам, а ты продолжай заниматься чисто анализом. Спасибо за поездку. Отдыхай.
– Так отдыхать или продолжать заниматься своим делом? – впервые перенял манеру начальника Тарахтелюк, попытавшись своей долговязой фигурой даже изобразить знак вопроса.
Моржаретов удивленно посмотрел на него, не зная, погордиться собой или, наоборот, погрустить, что даже Костя под его влиянием меняет какие-то свои привычки. Ни на чем не остановился и пригрозил:
– Иди, а то накажу.
24
Провал операции по добыче «черного списка» будто открыл дверь для неудач, обрушившихся на Бориса Соломатина.
Перенервничав и устав от сочувственных взглядов своих подчиненных, к месту вспомнив, что после войны в Таджикистане еще не держал в руках рюмку за удачное возвращение – впрочем, тут же поправил себя, что поднимал ее у Людмилы, до рта донести только не успел, – собрав все это воедино, Борис плюнул на условности и после службы зашел в «Что делать?».
Ответа, конечно, там не нашел, заказал сто граммов «Богатырской» и отдельно еще бутылку – первый прокол еще более, чем первый успех, надо отметить. Чтобы не повторялся. А заодно и посмотрел место, где они должны были первый раз встретиться с Людмилой-царевной-княгиней-хамелеоном. Все наперекосяк.
Но если бы только наперекосяк. Уже в электричке, по дороге домой, все стало вверх дном.
Он, идиот, еще специально выбрал вагон, в котором горела всего одна лампочка. Не хотелось никого видеть. И именно там его, прикорнувшего, на каком-то перегоне обступили шестеро подвыпивших парней.
Не желая ни с кем иметь дело, а тем более вступать в перепалки и драки, Борис попытался перейти в соседний вагон. Но его неожиданно, без всяких разговоров типа «дай прикурить», сзади ударили бутылкой по голове, сбили с ног. Никогда раньше он не прикидывал, где неудобнее всего драться. Теперь понял сразу – в электричке, где ни рукой не взмахнуть, ни пустить в ход ноги. Тем более, если плывет все перед глазами от удара по голове…
Очнулся глубокой ночью под лавкой. Электричка стояла в тупике, в окна не проглядывалось ни единого огонька, и первое, о чем он подумал, – никуда не бежать и никого не звать. Ныла голова, он чувствовал, что заплыл правый глаз и распухли губы, хотя и не помнил, когда его били по лицу.
Спохватившись, ощупал карманы. Деньги оказались на месте, но зато нигде не попадалась корочка удостоверения. Пошарив рукой вокруг, наткнулся на валявшуюся на полу сумку. Все цело, кроме бутылки водки. Однако запах спиртного вокруг стоял такой устойчивый, что Борис потрогал свою одежду. Так и есть, водку вылили на него самого, когда он был без сознания. Вот сволочье! Но и он тоже, конечно, хорош: позволил кому-то стоять у себя за спиной. Да еще ручки-ножки берег, боялся набить синяки. Посадили ему. На физиономию. Нужно будет видеть, каким он завтра утром явится на службу.
Осторожно прислушиваясь к себе, Борис размялся, прошелся по вагону. Глаза постепенно привыкали к темноте, и уже различались вагоны на соседних путях. Еще раз пошарив по полу в поисках удостоверения, решил идти в последний вагон, чтобы оттуда выбраться на станцию. Электричка шла до Малоярославца, значит, он скорее всего в этом городе. Который час?
Вскинул руку. И новая боль пронзила тело – часов не оказалось тоже. Надиных часов! Это, несомненно, оказалось самой существенной потерей: исчез подарок, что все эти годы связывал его с той, которую любил и любит. А сам побит и запихнут под лавку. Да и вся удачливая на первый взгляд его служба тоже представилась мифом – ведь ни семьи, ни дома, ни теперь уже и армейских погон.
И в этот момент все, что держалось в нем все эти годы под стальным обручем, что сдерживалось и не подпускалось к размышлениям, прорвалось. Захотелось застонать, дать вырваться боли вместе с этим стоном. Слезам дать вырваться, а вместе с ними – и накопленному за все эти годы отчаянию. Ему некому было нести свои печали и радости. Его домом была собственная душа, собеседником – тоже душа, и вот и она переполнилась через край, выплеснулась наружу.
Не о мщении рыдал-думал Соломатин – эти подонки из электрички почему-то даже не вспоминались. Не в них была суть.
О потерянном и не приобретенном взамен думалось в раскалывающей от боли голове. О том, что даже и сейчас некуда и не к кому просто постучаться в дверь. Он никогда не думал, что, кроме свободного рая, одиночество еще несет в себе такую же равную долю ада.
И поняв, что идти все равно некуда, что утра придется дожидаться в любом случае, бросил сумку под голову и лег на лавку. Его дом там, где застала ночь. Утром разберется, что к чему. А скорее всего ни в чем он разбираться не станет. Раз допустил, что его смогли ударить, то теперь и валяйся на лавке с побитой мордой. Наука на будущее.
На удивление, он почти сразу уснул – наверное, сам организм требовал отдыха после ударов по голове. Провалился в манящую темноту, предвкушая, что как раз там, в темноте, может прийти успокоение. А именно его он жаждал больше всего.
Но оттуда, из лечебной пустоты и легкости его вновь грубо, насильно вырвали, встряхнули. С усилием и сожалением расставаясь с полузабытьем, Борис приоткрыл целый глаз. Успокоенно тут же прикрыл его, рассмотрев серую милицейскую форму. К встрече с новыми или с теми же самыми подонками он не был готов, он бы и не успел собраться, чтобы принять бой, – отделали бы как отбивную. А милиция – это почти хорошо…
– Встать! – властно потребовал зычный, совсем не утренний голос.
– Я свой, – попытался смягчить крик команды Борис, привставая с сиденья.
Однако его буквально сдернули с лавки. Схватив за подбородок, прижали голову к спинке сиденья. Удар пришелся по старой ране от бутылки, и он невольно застонал.
– Он? – спросил второй совсем молоденьким голоском.
– О-он! – уверенно протянул, не боясь нарушать утреннюю тишину, первый бас. – Докладывай «Первому».
– «Первый», «Первый», я – «Седьмой». Подозреваемый задержан в электричке. Как поняли, прием.
Наверное, связист пришел в милицию совсем недавно, потому что доложил не развязно-пренебрежительно, как привык слышать Борис переговоры милиционеров друг с другом, а по всем правилам армейского связиста. Только при чем здесь подозреваемый? И кто подозреваемый? Он? В чем?
Он открыл глаз, попытавшись что-либо понять больше, чем услышал. Милиционеры – один усатый и жирный, как боров, и второй, еще совсем мальчишка, – с автоматами на изготовку и в бронежилетах поверх кителей стояли рядом, в готовности пресечь любое его движение.
– Я из налоговой полиции, – попытался объясниться Соломатин, но усатый перебил:
– Это мы знаем. – Он повертел в руках красную книжицу, и Борис узнал свое удостоверение. Только было оно почему-то подпалено со всех сторон. – Вставай. В отделении все выяснится.
– Да зачем отделение? – попытался остановить их Борис. Не хватало еще, чтобы через милицию выясняли в департаменте его личность. – Я приду в себя сам.
Милиционеры переглянулись: видимо, они говорили с задержанным о разных вещах и не понимали друг друга. Бронежилеты прикрывали погоны, и трудно было определить, кто они по званию. Хотя по наглости усатый мог быть сержантом. Сержант – это плохо. Это очень часто бездумный исполнитель, показывающий свое рвение перед любым начальством. А начальников у сержанта – хоть пруд пруди…
– Отставить разговоры! – словно для того, чтобы не разбивать стереотип, потребовал сержант. – Ты подозреваешься в убийстве киоскера, поэтому оставим объяснения для следствия.
В убийстве? Киоскера?..
– В убийстве? Киоскера? – Кажется, Моржаретов не только в словах, но и в интонации повторил Соломатина, когда Глебыч сообщил ему новость.
– Подозревается, – уточнил муровец. – Хотя многое против него.
– Что именно? – потребовал Моржаретов. Не потому, что при приеме Соломатина на службу именно он писал поручительство за него и в случае чего он же первый и пойдет на ковер к Директору. Он просто категорически, однозначно не верил в случившееся.
Торопясь, что Глебыч опередит, добавил самый, на его взгляд, веский аргумент:
– Между прочим, в Америке первый набор налоговой полиции был или расстрелян, или полностью скомпрометирован. И отбывал срок кто в тюрьмах, кто в забвении.
– Около сожженного киоска и трупа ларечника нашли его удостоверение.
– Его могли подбросить. – Моржаретов даже удивился такой мелочевке, на которую Глебов обратил внимание.
– В руках у погибшего парня была зажата разбитая бутылка водки. На ней – отпечатки пальцев Соломатина.
– Ее могли вложить в руку, – не думал сдаваться и начопер.
– У Соломатина ушиб головы, и предположительно, той самой бутылкой.
– Что еще? – не стал терять больше время Моржаретов. Звонок Глебыча застал его у порога – тот скорее всего хотел предупредить его раньше, чем новость пойдет гулять по самому департаменту.
– На месте трагедии нашли пуговицу.
– Которая, конечно же, оторвана как раз с рубашки Соломатина.
– С костюма. Вы же все там ходите в костюмах.
Моржаретов на этот раз ничего не ответил, хотя и про пуговицу можно было сказать, что она подброшена. Но слишком много набирается всяких деталей, которые ложатся в русло только что выстроенной легенды, на которые Глебов просто обязан был обратить внимание.
– Где он сейчас?
– У нас на Петровке. Анализ крови показал, что в момент убийства он был если не пьян, то выпивши.
Такое могли подстроить только профессионалы. Моржаретов, ни на миг не сомневающийся, что Соломатин здесь ни при чем, мог сделать для себя только такой вывод. Больше того: если это не цепь случайностей, то очень хорошо продуманная провокация. Кем? Кому насолил Соломатин? В последнее время он участвовал только в освобождении заложника и в неудачной попытке захвата «черного списка». Его кто-то узнал или просто выследили?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45