Но сегодня… сегодня жизнь дороже.
Прошла в ванную жена, взяла тряпку и вернулась обратно на лоджию, к виновато поскуливающей Фее. Сын демонстративно смел с дивана газеты, лег на него прямо в тапочках: вот такая же участь ждет и нас – ходить и подтирать друг за другом. И Вараха твердо, окончательно решил то, что подспудно рождалось в нем последнее время: все, завтра же он напишет рапорт на увольнение. Он бросает все связанное с понятием «служба» – хоть в органах, хоть в налоговой полиции. Он готов ответить за свершившееся, но уж после этого к нему никаких претензий. Ни от кого. Он стирает то, что прожито. Он признается себе, что многое прожито зря. Но еще есть время что-то подправить в своей судьбе. В первую очередь это…
Ничего не дал изменить, даже в мыслях, звонок.
Сын подхватился с дивана, бросился к двери. Это могла быть Лена. Плохо, позорно, что она сама вынуждена была, не дождавшись, подняться на их пятый этаж. Но все равно лучше, чем потом лопотать ей что-то насчет террористов.
Он рванул на себя железный пласт двери, и в тот же момент, оглушенный и сметенный раздавшимся взрывом, был отшвырнут из прихожей. Последней мыслью было, что взрыв прогремел снаружи, оттуда, где стояла Лена…
– Не-е-ет! – Первой пришла в себя жена, бросившись прямо в гарь и дым – к сыну. Из ушей и носа у того текла кровь, лицо было черным от копоти. – Не-ет! – продолжала она кричать, тормоша его.
Издалека, по каким-то необъяснимым признакам Вараха все же понял, что сын жив и только контужен. Наверное, нужно было броситься к нему, но он почему-то в щель между стеной и полусорванной с петель, искореженной дверью, принявшей на себя основной удар и спасшей сына, выскочил на лестничную площадку. Может быть, даже чтобы попытаться задержать преступника. И вот здесь уже окаменел сам.
Основной удар приняла на себя не дверь. Взрыв, оттолкнувшись от железа, вошел в Лену. Ее тело, буквально разорванное на куски, было отброшено к противоположной стороне площадки. Еще меньше осталось от Билла, отца Фейки: девушка скорее всего держала его на руках, и Вараха увидел только лапки, торчавшие из кровавого месива.
– «Скорую»! Милицию! – закричал теперь и он, сам не двигаясь с места.
К телефонам бросились соседи – Григорий сначала не понял, почему видит всех сразу в их собственных квартирах. Потом дошло, что их двери тоже сметены с петель взрывом.
28
Убедившись, что «наружка» – на официальном языке наружное наблюдение – снята, Борис через окно в туалете выпрыгнул из общежития и исчез в лесу.
Вот теперь он – на свободе. Теперь он ни от кого не зависит и никого не подводит. Сам за себя поручиться он может, поэтому все эти моржаретовские сопровождения и охранение только нервируют.
Нет, он не преуменьшает возможности киллеров – заточение в Петровку отрезвило похлеще огуречного рассола. Но он пока никого не трогает и не высчитывает. Для себя он самым важным определяет встречу с Иваном. Как написали бы высоким стилем поэты – его интересует нравственная сторона вопроса.
А вот что станет делать потом, он еще не решил. Может, как раз ничего и не будет, он не Рембо-одиночка, который мог позволить себе любые способы отмщения. Он на государственной службе, а здесь анархии давать волю не пристало. Но… но если вдруг вопрос встанет так, что придется выбирать между службой и честью, он, конечно, выберет последнее. И пусть в этом никто не сомневается. А Моржаретов, может, простит, что взял на свою голову заботы о таком подопечном.
На несколько минут Борис заехал в Малоярославец. Ларек уже был отстроен заново, блестел свежей краской и выставленными напоказ бутылками. О трагедии ничего не напоминало, более того – в зарешеченном окошке сидела молоденькая пигалица, охотно рассказавшая Борису случившееся:
– До меня работал парень, так его милиционер убил. Ой, нет, не милиционер, а какой-то там налоговый или инспектор, или полицай.
– Не полицай, а полицейский, – поправил Борис.
– Какая разница, когда уже убили! – махнула рукой деваха.
– А ты не боишься?
– А что бояться, если здесь бабки хорошие идут, – опять отмахнулась продавщица. – А убить и на улице могут. Авось второй раз сюда не полезут. Да и, говорят, поймали того полицая, который убил-то.
– Полицейского, – вновь поправил Борис и пошел на платформу.
Теперь хоть посмотрел на само место преступления. Выходит, к нему тянет не только преступника, но и того, кому это дело шьется. А вот теперь – к Ивану. У кого он сегодня ночует? У Людмилы или дома?
В электричке прошел сначала вперед, потом развернулся и вагона на три вернулся назад. Навстречу никто не попался – скорее всего никто за ним не следил, но, один раз ожегшись, он готов был теперь вспоминать все конспекты с занятий по конспирологии и следовать каждому пункту, каждому абзацу этой своеобразной науки.
На эскалаторах метро снова то бежал вниз, то останавливался, пропуская вперед спешивших следом. Вроде бы опять никого, кто бы стушевался, нарушив движение толпы. Прекрасна толпа, когда у нее один ритм. Значит, никто не следит.
Телефон Людмилы не отвечал, а у Нади был постоянно занят. И Соломатин наудачу решил ехать сразу на Кутузовский, домой к Ивану. А может, и не наудачу, а просто чтобы иметь возможность еще увидеть и Надю. Даже такой ценой: пусть Иван вновь вернулся домой, но в этом случае он увидит Надю. С ней он тоже попрощается. Прощайте, Черевачи. Удачи вам, если, конечно, получится.
Самая большая его глупость за последнее время – это именно звонок Наде. Или наоборот, не глупость? Все годы там, глубоко в сердце, жило ожидание этой встречи. И вот она произошла. Ну и что? Вспыхнула и сгорела спичка. Теперь хоть на север, хоть на юг. И ничего, кроме боли, не осталось. Хотя иначе, наверное, и быть не могло.
Или все-таки могло? Ведь почти реальностью стало то, что они оказались вместе. Что, если сама жизнь подсказывает не опускать руки, требуя как раз мужской решительности? Ведь прояви он ее в суворовском или даже в Рязани, еще неизвестно, с кем осталась бы Надя. А он воспринял ее увлеченность Черевачом как данность и милостиво отпустил от себя…
Вечер уже достаточно плотно опустился на Москву. Время в метро Борис посмотреть забыл, а может, и смотрел, но не оставил его себе для памяти. Поднялся ветерок, зашуршали, даже громче автомобильных шин, вороха листьев у обочины тротуара. Идти бы и идти по ним, отбрасывая ногами. И уйти – не просто из этого места, а еще и из этого времени. За очередной поворот. И посмотреть оттуда на то, что тебе предстоит прожить.
Но попалась на глаза телефонная будка, и он вновь полез за жетоном.
На этот раз телефон оказался занят у Людмилы, а у Нади долго не брали трубку. Оставить сына и уйти она не могла, и он дождался, когда Надя подойдет к телефону.
– Алло.
Иван! Он почти уверовал, что тот у Людмилы, но нет, чудеса и желания имеют слишком реальную и жизненную основу. Вернулся. Уже не вспоминалось, что совсем недавно он даже желал этого. Выходит, лукавил перед собой. Надеялся на обратное. А Иван вернулся…
– Алло, – настойчиво потребовал ответа Черевач.
Смелости ответить не хватило, легче оказалось повесить трубку. Нет, он не раздумал встречаться, он не позволит себе смалодушничать. Просто у Него теперь будет дополнительно несколько минут, чтобы собраться с мыслями.
Но и уже остановившись перед знакомой дверью, понял, что ничего нового не придумал. А вот силы и решительность растерял. Ну и что из того, что он посмотрит в глаза Черевачу? Что от этого изменится в его жизни и у Ивана? Если уж твердо решил идти, то нужно было ответить Ивану по телефону и предупредить, что подъедет. Это нужно было сделать ради того, чтобы отрезать путь назад. А теперь уговаривай себя, подталкивай к действию.
Обманывая самого себя, Борис опустошенно выдохнул из груди воздух и тут же решительно, резко, словно вынырнув мышкой при бдительной кошке, нажал звонок. Вот теперь все. Сделано. Назад не побежит, хотя лифт стоит и ждет. Ему посмотреть и уйти. И больше ничего. Только бы дверь открыл Иван, а не Надя.
Повезло. В тренировочном костюме – а это означало, что он не забежал случайно на минутку, а что он – дома, Черевач и предстал перед ним.
– Ты? – Удивление выразилось столь неподдельно, что Борис, не сдержавшись, даже усмехнулся: а что, уже списан со всех счетов и накладных? Нет уж, это тебе не лабуда.
– Я.
– Надя! – то ли за помощью, то ли, что совсем нереально, поделиться радостью, крикнул в глубину квартиры Иван. И Соломатину: – Заходи.
Не встречайся они до этого, можно было бы поверить в искренность Черевача. Или это у него от неожиданности? Нервное? Есть люди, которые от нервности срываются на крик, а есть, как видно, и те, что тают в любезностях. Психи.
Выглянула из кухни Надя. Лицо ее, настроенное на дружелюбие и улыбку, враз озадачилось, потускнело, погасло. Как все же неудобны незваные гости!..
– Заходи-заходи, – продолжал радоваться пока только один Иван. Психам – им что, им хоть в куклы играй, хоть войну развязывай. Победят все равно они. – А я как раз о тебе думал. Надя, собирай на стол.
– Не стоит, я только на минуту, – попытался вернуть все в исходное положение Борис: неожиданная атака Ивана дала ему психологическое преимущество, а этого-то больше всего и не хотелось.
– Никаких «на минуту», – категорически смял попытку Черевач. – Что мы, не люди, в конце-то концов. Что ж мы в горло-то друг другу…
Не дав снять обувь, он буквально затолкал Бориса в комнату. Там, опять же не давая сказать ни слова, метнулся на кухню, привел с собой жену. Из бара вытащил начатую бутылку коньяка, три рюмки. Быстро раздал их, наполнил и поднял свою для тоста:
– Я не знаю, зачем ты пришел. Не знаю, какие слова приготовил. Но лично я поднимаю этот тост за то доброе, что было между нами. А оно было. Я пью за нас троих.
Еще более изумленно, чем Борис, смотрела на мужа Надя. Его порыв был непонятен, совершенно не в его стиле, но ведь происходило, и происходило на ее глазах, в эту самую минуту. Откуда в нем это? Или он что-то задумал?
Иван первым опрокинул рюмку, оглядел остальных. И все-таки как много значат прожитые вместе годы! Уловила, поймала Надя ту единственную черту-просьбу в его глазах: помоги! Поддержи меня!
Ничего не зная из задуманного мужем, пошла за этой просьбой. Выпила едкую горечь – всю рюмку, целый глоток. И получилось, что теперь уже оба смотрели на замершего Бориса: как поведет себя он?
– Я пью за то доброе, что было между нами, – чтобы потом не было никакого подвоха, чтобы не мучиться угрызениями совести, если вдруг Черевачи засмеются и превратят все в фарс, повторил и уточнил тост Соломатин.
Не засмеялись, не съехидничали – вздохнули с облегчением. Повеяло чем-то далеким, юношеским – оттуда, когда были вот так же свободны и дружелюбны. Конечно, это самообман, уже через мгновение все вспомнят, как далеко и безвозвратно ушла молодость. Да хотя бы тот же Витюшка напомнит: с того времени появился я, не названный, правда, нужным именем…
– Познакомься, сын, – притянул его, выглянувшего наконец из своей комнаты, Иван. – Это дядя Борис, мы с ним вместе учились в суворовском училище. А наша мама пыталась научить нас химии.
Напоминание про химию – это вообще запредельное время, потому что Надя, похоже, уже и забыла свою недолгую работу лаборанткой. И точно: махнула рукой – не открещиваясь, но и не вздыхая по этому поводу.
Борис приметил и другое: они все трое говорят о прошлом и готовы остаться в нем как можно дольше, только бы не возвращаться к сегодняшнему кругу проблем. Может, и в самом деле не стоит? Зачем терзать настоящее? Иван, конечно, что-то знает про убийство киоскера, он каким-то краем коснулся его. Хотя скорее всего лишь чуть-чуть. Настолько чуть-чуть, что считает возможным откупиться от всего рюмкой коньяка и совместным возвращением в прошлое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Прошла в ванную жена, взяла тряпку и вернулась обратно на лоджию, к виновато поскуливающей Фее. Сын демонстративно смел с дивана газеты, лег на него прямо в тапочках: вот такая же участь ждет и нас – ходить и подтирать друг за другом. И Вараха твердо, окончательно решил то, что подспудно рождалось в нем последнее время: все, завтра же он напишет рапорт на увольнение. Он бросает все связанное с понятием «служба» – хоть в органах, хоть в налоговой полиции. Он готов ответить за свершившееся, но уж после этого к нему никаких претензий. Ни от кого. Он стирает то, что прожито. Он признается себе, что многое прожито зря. Но еще есть время что-то подправить в своей судьбе. В первую очередь это…
Ничего не дал изменить, даже в мыслях, звонок.
Сын подхватился с дивана, бросился к двери. Это могла быть Лена. Плохо, позорно, что она сама вынуждена была, не дождавшись, подняться на их пятый этаж. Но все равно лучше, чем потом лопотать ей что-то насчет террористов.
Он рванул на себя железный пласт двери, и в тот же момент, оглушенный и сметенный раздавшимся взрывом, был отшвырнут из прихожей. Последней мыслью было, что взрыв прогремел снаружи, оттуда, где стояла Лена…
– Не-е-ет! – Первой пришла в себя жена, бросившись прямо в гарь и дым – к сыну. Из ушей и носа у того текла кровь, лицо было черным от копоти. – Не-ет! – продолжала она кричать, тормоша его.
Издалека, по каким-то необъяснимым признакам Вараха все же понял, что сын жив и только контужен. Наверное, нужно было броситься к нему, но он почему-то в щель между стеной и полусорванной с петель, искореженной дверью, принявшей на себя основной удар и спасшей сына, выскочил на лестничную площадку. Может быть, даже чтобы попытаться задержать преступника. И вот здесь уже окаменел сам.
Основной удар приняла на себя не дверь. Взрыв, оттолкнувшись от железа, вошел в Лену. Ее тело, буквально разорванное на куски, было отброшено к противоположной стороне площадки. Еще меньше осталось от Билла, отца Фейки: девушка скорее всего держала его на руках, и Вараха увидел только лапки, торчавшие из кровавого месива.
– «Скорую»! Милицию! – закричал теперь и он, сам не двигаясь с места.
К телефонам бросились соседи – Григорий сначала не понял, почему видит всех сразу в их собственных квартирах. Потом дошло, что их двери тоже сметены с петель взрывом.
28
Убедившись, что «наружка» – на официальном языке наружное наблюдение – снята, Борис через окно в туалете выпрыгнул из общежития и исчез в лесу.
Вот теперь он – на свободе. Теперь он ни от кого не зависит и никого не подводит. Сам за себя поручиться он может, поэтому все эти моржаретовские сопровождения и охранение только нервируют.
Нет, он не преуменьшает возможности киллеров – заточение в Петровку отрезвило похлеще огуречного рассола. Но он пока никого не трогает и не высчитывает. Для себя он самым важным определяет встречу с Иваном. Как написали бы высоким стилем поэты – его интересует нравственная сторона вопроса.
А вот что станет делать потом, он еще не решил. Может, как раз ничего и не будет, он не Рембо-одиночка, который мог позволить себе любые способы отмщения. Он на государственной службе, а здесь анархии давать волю не пристало. Но… но если вдруг вопрос встанет так, что придется выбирать между службой и честью, он, конечно, выберет последнее. И пусть в этом никто не сомневается. А Моржаретов, может, простит, что взял на свою голову заботы о таком подопечном.
На несколько минут Борис заехал в Малоярославец. Ларек уже был отстроен заново, блестел свежей краской и выставленными напоказ бутылками. О трагедии ничего не напоминало, более того – в зарешеченном окошке сидела молоденькая пигалица, охотно рассказавшая Борису случившееся:
– До меня работал парень, так его милиционер убил. Ой, нет, не милиционер, а какой-то там налоговый или инспектор, или полицай.
– Не полицай, а полицейский, – поправил Борис.
– Какая разница, когда уже убили! – махнула рукой деваха.
– А ты не боишься?
– А что бояться, если здесь бабки хорошие идут, – опять отмахнулась продавщица. – А убить и на улице могут. Авось второй раз сюда не полезут. Да и, говорят, поймали того полицая, который убил-то.
– Полицейского, – вновь поправил Борис и пошел на платформу.
Теперь хоть посмотрел на само место преступления. Выходит, к нему тянет не только преступника, но и того, кому это дело шьется. А вот теперь – к Ивану. У кого он сегодня ночует? У Людмилы или дома?
В электричке прошел сначала вперед, потом развернулся и вагона на три вернулся назад. Навстречу никто не попался – скорее всего никто за ним не следил, но, один раз ожегшись, он готов был теперь вспоминать все конспекты с занятий по конспирологии и следовать каждому пункту, каждому абзацу этой своеобразной науки.
На эскалаторах метро снова то бежал вниз, то останавливался, пропуская вперед спешивших следом. Вроде бы опять никого, кто бы стушевался, нарушив движение толпы. Прекрасна толпа, когда у нее один ритм. Значит, никто не следит.
Телефон Людмилы не отвечал, а у Нади был постоянно занят. И Соломатин наудачу решил ехать сразу на Кутузовский, домой к Ивану. А может, и не наудачу, а просто чтобы иметь возможность еще увидеть и Надю. Даже такой ценой: пусть Иван вновь вернулся домой, но в этом случае он увидит Надю. С ней он тоже попрощается. Прощайте, Черевачи. Удачи вам, если, конечно, получится.
Самая большая его глупость за последнее время – это именно звонок Наде. Или наоборот, не глупость? Все годы там, глубоко в сердце, жило ожидание этой встречи. И вот она произошла. Ну и что? Вспыхнула и сгорела спичка. Теперь хоть на север, хоть на юг. И ничего, кроме боли, не осталось. Хотя иначе, наверное, и быть не могло.
Или все-таки могло? Ведь почти реальностью стало то, что они оказались вместе. Что, если сама жизнь подсказывает не опускать руки, требуя как раз мужской решительности? Ведь прояви он ее в суворовском или даже в Рязани, еще неизвестно, с кем осталась бы Надя. А он воспринял ее увлеченность Черевачом как данность и милостиво отпустил от себя…
Вечер уже достаточно плотно опустился на Москву. Время в метро Борис посмотреть забыл, а может, и смотрел, но не оставил его себе для памяти. Поднялся ветерок, зашуршали, даже громче автомобильных шин, вороха листьев у обочины тротуара. Идти бы и идти по ним, отбрасывая ногами. И уйти – не просто из этого места, а еще и из этого времени. За очередной поворот. И посмотреть оттуда на то, что тебе предстоит прожить.
Но попалась на глаза телефонная будка, и он вновь полез за жетоном.
На этот раз телефон оказался занят у Людмилы, а у Нади долго не брали трубку. Оставить сына и уйти она не могла, и он дождался, когда Надя подойдет к телефону.
– Алло.
Иван! Он почти уверовал, что тот у Людмилы, но нет, чудеса и желания имеют слишком реальную и жизненную основу. Вернулся. Уже не вспоминалось, что совсем недавно он даже желал этого. Выходит, лукавил перед собой. Надеялся на обратное. А Иван вернулся…
– Алло, – настойчиво потребовал ответа Черевач.
Смелости ответить не хватило, легче оказалось повесить трубку. Нет, он не раздумал встречаться, он не позволит себе смалодушничать. Просто у Него теперь будет дополнительно несколько минут, чтобы собраться с мыслями.
Но и уже остановившись перед знакомой дверью, понял, что ничего нового не придумал. А вот силы и решительность растерял. Ну и что из того, что он посмотрит в глаза Черевачу? Что от этого изменится в его жизни и у Ивана? Если уж твердо решил идти, то нужно было ответить Ивану по телефону и предупредить, что подъедет. Это нужно было сделать ради того, чтобы отрезать путь назад. А теперь уговаривай себя, подталкивай к действию.
Обманывая самого себя, Борис опустошенно выдохнул из груди воздух и тут же решительно, резко, словно вынырнув мышкой при бдительной кошке, нажал звонок. Вот теперь все. Сделано. Назад не побежит, хотя лифт стоит и ждет. Ему посмотреть и уйти. И больше ничего. Только бы дверь открыл Иван, а не Надя.
Повезло. В тренировочном костюме – а это означало, что он не забежал случайно на минутку, а что он – дома, Черевач и предстал перед ним.
– Ты? – Удивление выразилось столь неподдельно, что Борис, не сдержавшись, даже усмехнулся: а что, уже списан со всех счетов и накладных? Нет уж, это тебе не лабуда.
– Я.
– Надя! – то ли за помощью, то ли, что совсем нереально, поделиться радостью, крикнул в глубину квартиры Иван. И Соломатину: – Заходи.
Не встречайся они до этого, можно было бы поверить в искренность Черевача. Или это у него от неожиданности? Нервное? Есть люди, которые от нервности срываются на крик, а есть, как видно, и те, что тают в любезностях. Психи.
Выглянула из кухни Надя. Лицо ее, настроенное на дружелюбие и улыбку, враз озадачилось, потускнело, погасло. Как все же неудобны незваные гости!..
– Заходи-заходи, – продолжал радоваться пока только один Иван. Психам – им что, им хоть в куклы играй, хоть войну развязывай. Победят все равно они. – А я как раз о тебе думал. Надя, собирай на стол.
– Не стоит, я только на минуту, – попытался вернуть все в исходное положение Борис: неожиданная атака Ивана дала ему психологическое преимущество, а этого-то больше всего и не хотелось.
– Никаких «на минуту», – категорически смял попытку Черевач. – Что мы, не люди, в конце-то концов. Что ж мы в горло-то друг другу…
Не дав снять обувь, он буквально затолкал Бориса в комнату. Там, опять же не давая сказать ни слова, метнулся на кухню, привел с собой жену. Из бара вытащил начатую бутылку коньяка, три рюмки. Быстро раздал их, наполнил и поднял свою для тоста:
– Я не знаю, зачем ты пришел. Не знаю, какие слова приготовил. Но лично я поднимаю этот тост за то доброе, что было между нами. А оно было. Я пью за нас троих.
Еще более изумленно, чем Борис, смотрела на мужа Надя. Его порыв был непонятен, совершенно не в его стиле, но ведь происходило, и происходило на ее глазах, в эту самую минуту. Откуда в нем это? Или он что-то задумал?
Иван первым опрокинул рюмку, оглядел остальных. И все-таки как много значат прожитые вместе годы! Уловила, поймала Надя ту единственную черту-просьбу в его глазах: помоги! Поддержи меня!
Ничего не зная из задуманного мужем, пошла за этой просьбой. Выпила едкую горечь – всю рюмку, целый глоток. И получилось, что теперь уже оба смотрели на замершего Бориса: как поведет себя он?
– Я пью за то доброе, что было между нами, – чтобы потом не было никакого подвоха, чтобы не мучиться угрызениями совести, если вдруг Черевачи засмеются и превратят все в фарс, повторил и уточнил тост Соломатин.
Не засмеялись, не съехидничали – вздохнули с облегчением. Повеяло чем-то далеким, юношеским – оттуда, когда были вот так же свободны и дружелюбны. Конечно, это самообман, уже через мгновение все вспомнят, как далеко и безвозвратно ушла молодость. Да хотя бы тот же Витюшка напомнит: с того времени появился я, не названный, правда, нужным именем…
– Познакомься, сын, – притянул его, выглянувшего наконец из своей комнаты, Иван. – Это дядя Борис, мы с ним вместе учились в суворовском училище. А наша мама пыталась научить нас химии.
Напоминание про химию – это вообще запредельное время, потому что Надя, похоже, уже и забыла свою недолгую работу лаборанткой. И точно: махнула рукой – не открещиваясь, но и не вздыхая по этому поводу.
Борис приметил и другое: они все трое говорят о прошлом и готовы остаться в нем как можно дольше, только бы не возвращаться к сегодняшнему кругу проблем. Может, и в самом деле не стоит? Зачем терзать настоящее? Иван, конечно, что-то знает про убийство киоскера, он каким-то краем коснулся его. Хотя скорее всего лишь чуть-чуть. Настолько чуть-чуть, что считает возможным откупиться от всего рюмкой коньяка и совместным возвращением в прошлое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45