Чуть-чуть сползает, и я поправляю его. Он необычно тяжел, что-то оттягивает его правый карман. Клячкин заинтересованно ощупывает его.
– Наган, – говорит он. – На ощупь, по крайней мере.
В эту минуту входит Сысоев. Заметил сразу клячкинский маневр с пиджаком.
– Наган, – повторяет он. – Вы не ошиблись. – Сысоев вынимает его из бокового кармана.
– А почему не сдали?
– Скорее: почему на службе не оставил… Верно, виноват… А вообще-то, мне оружие по должности положено: с деньгами дело имею.
– Как новенький выглядит, – говорю я только для того, чтобы заполнить паузу.
Револьвер вновь погружен в карман пиджака. Бухгалтер сдает карты. Я молчу. Ох и не нравится мне Сысоев. Где-то в подсознании у меня все еще тлеют угольки неприязни и недоверия. Наблюдателен и высокомерен, привык иметь дело не с людьми, а с цифрами. И почему он остался во фронтовой Москве, хотя по возрасту могли и его эвакуировать? Неужели только потому, что в городе есть еще промысловые артели? Трусоват? Да и Клячкин не мушкетер. Но почему я Клячкину доверяю, а Сысоеву нет? Видимо, я в чем-то несправедлив, ведь и в редакции есть люди, неприязнь к которым сильнее доверия.
Но Стрельцову в угрозыск я все-таки позвонил на другой день.
– Был у тебя Сысоев?
– Был, ну и что? – отвечает он почему-то равнодушно.
– У него есть наган. Он всегда его носит.
– Потому что он не только бухгалтер, но и кассир. Разносит по артелям зарплату. И потом дело об убийстве капитана Березина теперь не у меня, а в органах безопасности.
Тогда я позвонил Югову. Называю себя, напоминаю о нашем разговоре и говорю:
– Я по поводу убийства капитана Березина.
– Знаю. Слышал… Кстати, ты почему не уведомил меня об этом?
Я объяснил, что позвонил в угрозыск. Обыкновенное убийство с кражей документов и чемодана.
– Ты сам так думаешь?
– Так все думали.
– Зайди-ка вечерком ко мне. Пропуск я закажу. Разговор у нас долгий будет.
Я не спросил его о чем. Просто удивился, не зная, что удивление мое вечером обернется радостью, и не малой.
7. Югов
Кабинет у Югова генеральский. К письменному столу приставлен длинный стол под красным сукном в окружении стульев с прямыми спинками.
Югов начал не с убийства капитана.
– Я все знаю о тебе как о человеке, – сказал он. – Тебе двадцать семь лет, ты кандидат партии. От военной службы освобожден. Почему, я тоже знаю. Два раза просился на фронт, но не пропускала медкомиссия. Один раз даже пытался ее обмануть, проскочив в ополчение. Но опять не вышло. А попасть на фронт хочется. Правда?
– Точно.
– Вот я и могу помочь тебе в этом. – Югов хитренько улыбался. – Хочешь перейти на работу к нам, на борьбу с врагом внутренним, с его агентурой? Многие на фронт ушли. Сейчас новичков набираем. Ты нам подходишь. У тебя высшее юридическое образование. Я добывал его заочно и знаю, как оно важно. Ты вроде сообразителен и не трус. Наслышан о твоих подвигах.
– Ну, каких там… – засмущался я.
– Ладно, не скромничай. Давай решай.
– Но я еще не в партии, только кандидат.
– Кончится кандидатский стаж, примем тебя у нас Кстати, с вашей партийной организацией все уже согласовано. А беда с твоей ногой нам не помеха. Ходишь нормально и выглядишь нормально; здоровый парень. Повторяю: не раздумывай, а решай.
– Я уже решил, – прошептал я – даже не от волнения, а от радости превеликой.
Югов закашлялся – то был застарелый кашель курильщика – и задумчиво проговорил:
– Прежде всего мы – чекисты.
– Понимаю, – проговорил я неуверенно, – но меня беспокоит другое: никакого опыта розыскной и следственной работы у меня нет.
– Опыт придет. Первое время будешь чаще консультироваться со мной…
Югов встал из-за стола, подошел к электроплитке, на которой разогревался небольшой никелированный чайник, налил себе в кружку, а мне в стакан темно-коричневой жидкости, достал из ящика стола два куска сахару и маленькие щипчики для расколки и, вздыхая, сказал:
– Вприкуску будем пить, зато чай настоящий, а я пью крепкий. Незаменимое средство от сонливости, когда спать некогда. Что ж поделаешь, если работы по горло, а людей у меня – кот наплакал…
Я молчал, прихлебывая действительно крепчайший чай и ожидая, что Югов еще скажет.
А сказал он нечто меня удивившее.
– Мы затребовали из угрозыска дело об убийстве капитана Березина не потому, что они плохо работают. Может быть, они и нашли бы убийцу, но искать его – наше дело. В угрозыске исходят из того, что Березин был убит на улице, а потом его втащили в подъезд, обыскали и ушли с деньгами, документами и чемоданом. Хотя в то утро и выпал первый снежок, но скрыть кровавые следы он бы не мог, а крови, как показала экспертиза, было много. Убили его в подъезде, где и нашли. Но дело даже не в этом. Врагов у него не было, семья в эвакуации, жильцы квартиры вне подозрений, значит, иного мотива, чем случайный грабеж на улице, в угрозыске не увидели. Мы проверили: Березин ни с кем из довоенных знакомых не встречался. Да и дел у него по горло. Так и провел командировку: наркомат – дом. Надо, брат, крепко в вашем доме пошукать… Ты после моего совета присмотрелся к соседям?
Я вспоминаю об именном нагане Сысоева, о его таинственных ночных прогулках по городу и о своих не слишком определенных подозрениях.
– Отпадают все, кроме одного, – говорю я.
– Кого именно?
– Бухгалтера Сысоева. Их семью вселили в комнату эвакуированных стариков Пахомовых после того, как был разрушен его дом. Работает якобы в промысловой кооперации, но где именно, не говорит. У него наган. Всегда носит его с собой. Имеет и ночной пропуск. И жена у него какая-то странная…
– В чем же ты их подозреваешь? – спросил Югов.
– В том, что они оба не наши, не советские люди.
– Эмоции, а не доказательства.
Я перехожу от защиты к атаке.
– Я уже говорил с управдомом о том, скольких к нам вселили из разрушенных бомбежкой домов. Оказывается, только Сысоевых. По ходатайству кого-то из Центросоюза. А из нагана тоже можно убить человека. Вот вы рассказывали, что мотивов для такого убийства как будто нет. А вы знаете, мотив-то есть. Я вспоминаю, что сказал Березину на прощание: «Одним хорошим офицером в армии будет больше». Сысоев при сем присутствовал. Вот вам и мотив: одним хорошим офицером в нашей армии будет меньше. Конечно, всех офицеров, случайно находящихся в Москве, не перестреляешь. Но почему бы лишний раз не нажать курок, если позволяет ситуация?
– Темна вода… – протянул Югов. – Хотя отбрасывать версию не стоит.
– Конечно, не стоит, – обрадовался я. – Кстати, старый наган, якобы нужный ему по должности, может быть тоже орудием маскировки. А исчезновение чемодана – инсценировка для дураков. Личного мотива для убийства нет, значит, ограбление с убийством. А ведь избавиться от чемодана, который может служить уликой, проще простого. Сдай чемодан в камеру хранения на любом вокзале и забудь о нем.
– Кассиром Сысоев действительно работает, – сказал Югов, – и наган ему по службе положен. Тут Стрельцов проверил, без ошибки. Другое дело: как он на эту должность пристроился?.. Впрочем, этим тоже займемся… А тебе – первое задание, когда переход к нам оформишь: обойти все камеры хранения, какие в Москве находятся. Ты чемодан этот видел?
– Конечно. Он на стуле в комнате капитана стоял, – вспомнил я.
Югов скрутил самокрутку, но мне не предложил. Только сказал:
– Ты молодой. Еще рано накуриваться. Легкие побереги.
Я промолчал, а он продолжил:
– И еще. Найди управдома или коменданта того дома, из которого вам вселили Сысоевых, и узнай: жили когда-нибудь они в этом доме? Помнит ли он их и сможет ли опознать?
Я уже вхожу в роль. Сначала розыск. С чемоданом, конечно, придется повозиться. В Москве девять железнодорожных вокзалов. Прибавь сюда камеры хранения вещей, забытых в метро, автобусах, трамваях. Чтобы объехать все, потребуется неделя. С управдомом или комендантом проще: всего одна справка. Но и тут Сысоевы не отпадут, даже если они числились в списке жильцов. Он мог быть заброшен и до войны, она тоже. Придется искать их друзей и знакомых, а главное, сферу их окружения. Вот что мне хотелось сказать Югову, но я не рискнул. Подумал, что это не солидно: я сам должен соображать что к чему…
А Югов спросил:
– Ты сейчас куда?
– В редакцию. Там ребята уже завтрашний номер доделывают. Сказать им, как мы условились, о моем уходе…
– Действуй, Вадим. И докладывай мне регулярно.
На этом мы и расстались.
8. Бомба
Наша газета выходит вечером. А ближе к ночи половина работников редакции, живущих близко, уже расходится по домам. На месте остаются лишь те, кто находится на казарменном положении или работает над завтрашним номером. Дежурная стенографистка записывает по телефону срочные корреспонденции с фронта. Беспрерывно стучит телетайп, передающий вечернюю хронику ТАСС.
В кабинете ответственного секретаря редакции Меркулова тесно. Слушают рассказ Фоминых, фотокорреспондента, только что вернувшегося с подмосковного фронта. Я едва успеваю занять последний свободный стул.
– С какого направления? – перебиваю я рассказчика.
– С Можайского, – откликается он.
– Опоздал? Так слушай и не мешай, – останавливают меня.
– В третьей роте осталось всего шесть человек, – говорит Фоминых. – Три противотанковых ружья и по два бойца в расчете. Причем все напарники – ополченцы. Некоторых даже стрелять из таких ружей не обучили. А у немцев здесь шестнадцать танков. Первые две роты, потеряв больше половины состава, отошли на новый рубеж обороны, а мы, шестеро и я, седьмой, остались. И вдруг два танка прорвались на шоссейную магистраль. Первый танк расчет подбил с одного попадания, а другой двинул вперед по шоссе. Ну, бабахнул, конечно. Но снаряд его прошел над ними, даже моя «эмка» уцелела – без единой царапинки. Ну, мне и говорит старшина Кузьмичев: «Садись-ка ты, журналист, на свой рыдван и дуй от греха подальше вслед за прорвавшимся сучьим танком. Наши его к тому времени, надеюсь, уже ликвидируют». «А вы?» – спрашиваю. «Мы тоже отойдем, если обстановка потребует». И я поехал. А прорвавшийся немецкий танк уже горел. Подожгли его наши.
– Успел заснять его? – спросил Меркулов.
– Обязательно. Все негативы уже в лаборатории.
– Посмотри-ка сам, может, уже готовы?
Фоминых вышел, а Меркулов, разглядев меня среди слушавших, сказал со вздохом:
– А ты, говорят, уходишь?
Я смущенно кивнул.
– Куда?
– В прокуратуру. Там я буду полезнее.
– Жаль, конечно. Ты и в газете на своем месте сидел.
Я понял, что Меркулову все известно. А тут уже появился Фоминых с еще мокрыми фотоснимками.
Снимки были отличные. На одном – подбитый немецкий танк, на другом – сгоревший, на третьем – шестеро бойцов третьей роты и отдельно – портрет Кузьмичева.
– Все в цинкографию, – распорядился Меркулов. – Вместо корреспонденции дадим длинную подпись под снимками…
– Граждане, воздушная тревога, – сказал голос диктора из черной тарелки радиоприемника.
– Двое на крышу, – скомандовал Меркулов. – Остальные работают.
Я захожу в пустую комнату и, не зажигая ламп, приоткрываю штору и гляжу на небо, перечеркнутое прожекторами. Два вражеских бомбардировщика уже над городом. Один летит в луче прожектора прямо над нами, скрываясь за облаком.
И вдруг я слышу свистящий звук, неожиданный и очень знакомый. Потом – удар по крыше, будто сбросили на нее огромный камень, и тут же – треск и грохот ломающегося бетона и дерева где-то очень близко от меня в нашем здании. Сколько это продолжалось? Секунду? Две? Три?.. Я уже понял, что это значит: сейчас, именно сейчас последует взрыв… Но опять секунда бежит за секундой, а взрыва нет. С ослабевшими ногами я выхожу в коридор, где уже застыли все наши ребята, как восковые фигуры в музее.
– Где? – спрашивает, ни к кому не обращаясь, действительно восковой по цвету Меркулов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
– Наган, – говорит он. – На ощупь, по крайней мере.
В эту минуту входит Сысоев. Заметил сразу клячкинский маневр с пиджаком.
– Наган, – повторяет он. – Вы не ошиблись. – Сысоев вынимает его из бокового кармана.
– А почему не сдали?
– Скорее: почему на службе не оставил… Верно, виноват… А вообще-то, мне оружие по должности положено: с деньгами дело имею.
– Как новенький выглядит, – говорю я только для того, чтобы заполнить паузу.
Револьвер вновь погружен в карман пиджака. Бухгалтер сдает карты. Я молчу. Ох и не нравится мне Сысоев. Где-то в подсознании у меня все еще тлеют угольки неприязни и недоверия. Наблюдателен и высокомерен, привык иметь дело не с людьми, а с цифрами. И почему он остался во фронтовой Москве, хотя по возрасту могли и его эвакуировать? Неужели только потому, что в городе есть еще промысловые артели? Трусоват? Да и Клячкин не мушкетер. Но почему я Клячкину доверяю, а Сысоеву нет? Видимо, я в чем-то несправедлив, ведь и в редакции есть люди, неприязнь к которым сильнее доверия.
Но Стрельцову в угрозыск я все-таки позвонил на другой день.
– Был у тебя Сысоев?
– Был, ну и что? – отвечает он почему-то равнодушно.
– У него есть наган. Он всегда его носит.
– Потому что он не только бухгалтер, но и кассир. Разносит по артелям зарплату. И потом дело об убийстве капитана Березина теперь не у меня, а в органах безопасности.
Тогда я позвонил Югову. Называю себя, напоминаю о нашем разговоре и говорю:
– Я по поводу убийства капитана Березина.
– Знаю. Слышал… Кстати, ты почему не уведомил меня об этом?
Я объяснил, что позвонил в угрозыск. Обыкновенное убийство с кражей документов и чемодана.
– Ты сам так думаешь?
– Так все думали.
– Зайди-ка вечерком ко мне. Пропуск я закажу. Разговор у нас долгий будет.
Я не спросил его о чем. Просто удивился, не зная, что удивление мое вечером обернется радостью, и не малой.
7. Югов
Кабинет у Югова генеральский. К письменному столу приставлен длинный стол под красным сукном в окружении стульев с прямыми спинками.
Югов начал не с убийства капитана.
– Я все знаю о тебе как о человеке, – сказал он. – Тебе двадцать семь лет, ты кандидат партии. От военной службы освобожден. Почему, я тоже знаю. Два раза просился на фронт, но не пропускала медкомиссия. Один раз даже пытался ее обмануть, проскочив в ополчение. Но опять не вышло. А попасть на фронт хочется. Правда?
– Точно.
– Вот я и могу помочь тебе в этом. – Югов хитренько улыбался. – Хочешь перейти на работу к нам, на борьбу с врагом внутренним, с его агентурой? Многие на фронт ушли. Сейчас новичков набираем. Ты нам подходишь. У тебя высшее юридическое образование. Я добывал его заочно и знаю, как оно важно. Ты вроде сообразителен и не трус. Наслышан о твоих подвигах.
– Ну, каких там… – засмущался я.
– Ладно, не скромничай. Давай решай.
– Но я еще не в партии, только кандидат.
– Кончится кандидатский стаж, примем тебя у нас Кстати, с вашей партийной организацией все уже согласовано. А беда с твоей ногой нам не помеха. Ходишь нормально и выглядишь нормально; здоровый парень. Повторяю: не раздумывай, а решай.
– Я уже решил, – прошептал я – даже не от волнения, а от радости превеликой.
Югов закашлялся – то был застарелый кашель курильщика – и задумчиво проговорил:
– Прежде всего мы – чекисты.
– Понимаю, – проговорил я неуверенно, – но меня беспокоит другое: никакого опыта розыскной и следственной работы у меня нет.
– Опыт придет. Первое время будешь чаще консультироваться со мной…
Югов встал из-за стола, подошел к электроплитке, на которой разогревался небольшой никелированный чайник, налил себе в кружку, а мне в стакан темно-коричневой жидкости, достал из ящика стола два куска сахару и маленькие щипчики для расколки и, вздыхая, сказал:
– Вприкуску будем пить, зато чай настоящий, а я пью крепкий. Незаменимое средство от сонливости, когда спать некогда. Что ж поделаешь, если работы по горло, а людей у меня – кот наплакал…
Я молчал, прихлебывая действительно крепчайший чай и ожидая, что Югов еще скажет.
А сказал он нечто меня удивившее.
– Мы затребовали из угрозыска дело об убийстве капитана Березина не потому, что они плохо работают. Может быть, они и нашли бы убийцу, но искать его – наше дело. В угрозыске исходят из того, что Березин был убит на улице, а потом его втащили в подъезд, обыскали и ушли с деньгами, документами и чемоданом. Хотя в то утро и выпал первый снежок, но скрыть кровавые следы он бы не мог, а крови, как показала экспертиза, было много. Убили его в подъезде, где и нашли. Но дело даже не в этом. Врагов у него не было, семья в эвакуации, жильцы квартиры вне подозрений, значит, иного мотива, чем случайный грабеж на улице, в угрозыске не увидели. Мы проверили: Березин ни с кем из довоенных знакомых не встречался. Да и дел у него по горло. Так и провел командировку: наркомат – дом. Надо, брат, крепко в вашем доме пошукать… Ты после моего совета присмотрелся к соседям?
Я вспоминаю об именном нагане Сысоева, о его таинственных ночных прогулках по городу и о своих не слишком определенных подозрениях.
– Отпадают все, кроме одного, – говорю я.
– Кого именно?
– Бухгалтера Сысоева. Их семью вселили в комнату эвакуированных стариков Пахомовых после того, как был разрушен его дом. Работает якобы в промысловой кооперации, но где именно, не говорит. У него наган. Всегда носит его с собой. Имеет и ночной пропуск. И жена у него какая-то странная…
– В чем же ты их подозреваешь? – спросил Югов.
– В том, что они оба не наши, не советские люди.
– Эмоции, а не доказательства.
Я перехожу от защиты к атаке.
– Я уже говорил с управдомом о том, скольких к нам вселили из разрушенных бомбежкой домов. Оказывается, только Сысоевых. По ходатайству кого-то из Центросоюза. А из нагана тоже можно убить человека. Вот вы рассказывали, что мотивов для такого убийства как будто нет. А вы знаете, мотив-то есть. Я вспоминаю, что сказал Березину на прощание: «Одним хорошим офицером в армии будет больше». Сысоев при сем присутствовал. Вот вам и мотив: одним хорошим офицером в нашей армии будет меньше. Конечно, всех офицеров, случайно находящихся в Москве, не перестреляешь. Но почему бы лишний раз не нажать курок, если позволяет ситуация?
– Темна вода… – протянул Югов. – Хотя отбрасывать версию не стоит.
– Конечно, не стоит, – обрадовался я. – Кстати, старый наган, якобы нужный ему по должности, может быть тоже орудием маскировки. А исчезновение чемодана – инсценировка для дураков. Личного мотива для убийства нет, значит, ограбление с убийством. А ведь избавиться от чемодана, который может служить уликой, проще простого. Сдай чемодан в камеру хранения на любом вокзале и забудь о нем.
– Кассиром Сысоев действительно работает, – сказал Югов, – и наган ему по службе положен. Тут Стрельцов проверил, без ошибки. Другое дело: как он на эту должность пристроился?.. Впрочем, этим тоже займемся… А тебе – первое задание, когда переход к нам оформишь: обойти все камеры хранения, какие в Москве находятся. Ты чемодан этот видел?
– Конечно. Он на стуле в комнате капитана стоял, – вспомнил я.
Югов скрутил самокрутку, но мне не предложил. Только сказал:
– Ты молодой. Еще рано накуриваться. Легкие побереги.
Я промолчал, а он продолжил:
– И еще. Найди управдома или коменданта того дома, из которого вам вселили Сысоевых, и узнай: жили когда-нибудь они в этом доме? Помнит ли он их и сможет ли опознать?
Я уже вхожу в роль. Сначала розыск. С чемоданом, конечно, придется повозиться. В Москве девять железнодорожных вокзалов. Прибавь сюда камеры хранения вещей, забытых в метро, автобусах, трамваях. Чтобы объехать все, потребуется неделя. С управдомом или комендантом проще: всего одна справка. Но и тут Сысоевы не отпадут, даже если они числились в списке жильцов. Он мог быть заброшен и до войны, она тоже. Придется искать их друзей и знакомых, а главное, сферу их окружения. Вот что мне хотелось сказать Югову, но я не рискнул. Подумал, что это не солидно: я сам должен соображать что к чему…
А Югов спросил:
– Ты сейчас куда?
– В редакцию. Там ребята уже завтрашний номер доделывают. Сказать им, как мы условились, о моем уходе…
– Действуй, Вадим. И докладывай мне регулярно.
На этом мы и расстались.
8. Бомба
Наша газета выходит вечером. А ближе к ночи половина работников редакции, живущих близко, уже расходится по домам. На месте остаются лишь те, кто находится на казарменном положении или работает над завтрашним номером. Дежурная стенографистка записывает по телефону срочные корреспонденции с фронта. Беспрерывно стучит телетайп, передающий вечернюю хронику ТАСС.
В кабинете ответственного секретаря редакции Меркулова тесно. Слушают рассказ Фоминых, фотокорреспондента, только что вернувшегося с подмосковного фронта. Я едва успеваю занять последний свободный стул.
– С какого направления? – перебиваю я рассказчика.
– С Можайского, – откликается он.
– Опоздал? Так слушай и не мешай, – останавливают меня.
– В третьей роте осталось всего шесть человек, – говорит Фоминых. – Три противотанковых ружья и по два бойца в расчете. Причем все напарники – ополченцы. Некоторых даже стрелять из таких ружей не обучили. А у немцев здесь шестнадцать танков. Первые две роты, потеряв больше половины состава, отошли на новый рубеж обороны, а мы, шестеро и я, седьмой, остались. И вдруг два танка прорвались на шоссейную магистраль. Первый танк расчет подбил с одного попадания, а другой двинул вперед по шоссе. Ну, бабахнул, конечно. Но снаряд его прошел над ними, даже моя «эмка» уцелела – без единой царапинки. Ну, мне и говорит старшина Кузьмичев: «Садись-ка ты, журналист, на свой рыдван и дуй от греха подальше вслед за прорвавшимся сучьим танком. Наши его к тому времени, надеюсь, уже ликвидируют». «А вы?» – спрашиваю. «Мы тоже отойдем, если обстановка потребует». И я поехал. А прорвавшийся немецкий танк уже горел. Подожгли его наши.
– Успел заснять его? – спросил Меркулов.
– Обязательно. Все негативы уже в лаборатории.
– Посмотри-ка сам, может, уже готовы?
Фоминых вышел, а Меркулов, разглядев меня среди слушавших, сказал со вздохом:
– А ты, говорят, уходишь?
Я смущенно кивнул.
– Куда?
– В прокуратуру. Там я буду полезнее.
– Жаль, конечно. Ты и в газете на своем месте сидел.
Я понял, что Меркулову все известно. А тут уже появился Фоминых с еще мокрыми фотоснимками.
Снимки были отличные. На одном – подбитый немецкий танк, на другом – сгоревший, на третьем – шестеро бойцов третьей роты и отдельно – портрет Кузьмичева.
– Все в цинкографию, – распорядился Меркулов. – Вместо корреспонденции дадим длинную подпись под снимками…
– Граждане, воздушная тревога, – сказал голос диктора из черной тарелки радиоприемника.
– Двое на крышу, – скомандовал Меркулов. – Остальные работают.
Я захожу в пустую комнату и, не зажигая ламп, приоткрываю штору и гляжу на небо, перечеркнутое прожекторами. Два вражеских бомбардировщика уже над городом. Один летит в луче прожектора прямо над нами, скрываясь за облаком.
И вдруг я слышу свистящий звук, неожиданный и очень знакомый. Потом – удар по крыше, будто сбросили на нее огромный камень, и тут же – треск и грохот ломающегося бетона и дерева где-то очень близко от меня в нашем здании. Сколько это продолжалось? Секунду? Две? Три?.. Я уже понял, что это значит: сейчас, именно сейчас последует взрыв… Но опять секунда бежит за секундой, а взрыва нет. С ослабевшими ногами я выхожу в коридор, где уже застыли все наши ребята, как восковые фигуры в музее.
– Где? – спрашивает, ни к кому не обращаясь, действительно восковой по цвету Меркулов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14