– Должно быть, в холле или в лифтовой шахте.
– Так бежать же надо, бежать, – срывается с крика на шепот его заместитель Гольдман.
– Цыц! – останавливает его Меркулов. – Если взорвется, все равно не успеешь.
В холле пусто и никаких разрушений нет. Почему мне пришла в голову лифтовая шахта, не знаю, но именно ее и пробила насквозь немецкая бомба. И как аккуратно пробила – срезав часть лестницы так, что по ней все еще можно было спуститься вниз… Я заглянул в отверстие, как в колодец, на дне которого в подвале покоилась невзорвавшаяся бомба, похожая сверху на рыбий хвост.
– Вызывай саперов, Глотов, – сказал мне ответственный секретарь. – Мы спустимся узнать, есть ли жертвы.
Но жертв не оказалось, и даже ни одна из типографских машин не была разрушена. Прибывшие тотчас же саперы прежде всего потребовали очистить здание, и я, возблагодарив Саваофа за дарованную мне жизнь, вышел вместе с толпою на улицу. Саперы довольно быстро извлекли фугаску и – несколько медленнее – ее обезвредили.
– Почему она не взорвалась? – спросил я у одного из них.
– Всяко бывает, – ответил он. – Может, и друзья наши постарались… Я говорю о настоящих друзьях. Ведь есть и такие в Германии. Не все Гитлеру молятся.
Через Телеграфный переулок я выхожу на Чистопрудный бульвар и сворачиваю налево на Кировскую. Воздушная тревога еще продолжается. Темнота и тишина. На улице – ни одного прохожего, ни одной автомашины. Только впереди в конце бульвара и поближе к метро то и дело мелькает огонек обращенного к небу электрофонарика. Вспыхнет и погаснет, погаснет и снова вспыхнет. Еще один сигнальщик… И снова все повторяется. Голос патрульного останавливает меня.
– Гражданин, ваши документы!
Молча предъявляю свой ночной пропуск.
– Кто-то здесь сигналит карманным фонариком. Выворачивайте карманы, гражданин.
Впереди снова вспыхивает огонь фонаря. Свет его – довольно мощный для карманной электролампы – вполне может быть замечен с самолета.
– Не теряйте времени, ребята, – говорю я патрульным. Их двое. – Разделимся. Один – сзади, а мы вдвоем атакуем в лоб. Возьмем гада в клещи…
Сигналила врагу женщина в черном пальто и черном берете. Ее я не разглядел: не успел, потому что «атака в лоб» не удалась. В лицо нам ударил пучок света, а вслед за ним прогремел пистолетный выстрел. Мой напарник упал, но второго выстрела не последовало: подкравшийся сзади солдат успел выбить оружие из рук стрелявшей.
Пока он связывал ей за спиной руки, я подобрал брошенный фонарь и пистолет – «вальтер».
– Хочу посмотреть на нее, – сказал я, включая фонарь.
Женщина зажмурилась, но я сразу узнал ее. Холеное, без единой морщинки лицо, узкие губы, высокий лоб, наполовину прикрытый челкой. Жена Сысоева!
– Какая приятная встреча, Ирина Владимировна, – усмехнулся я. – Не вызванная ли вами бомбочка пробила здание нашей редакции? Так заплачьте: ни единой жертвы. Взрыва не состоялось.
Сысоева не реагировала – ни удивлением, ни яростью.
– Ты ее знаешь, что ли? – спросил солдат.
– В одной квартире живем.
– Отведите ее на улицу Дзержинского. Здесь близко, – послышался позади меня голос второго патрульного.
– Ты живой, старшина? – обрадовался его напарник.
– Еще повоюем, малец. А ты пока «скорую» вызовешь. Метро рядом, а там автоматы есть… Скажешь, что ранен…
Пока солдат вызывал «скорую», мы постояли малость с Ириной Владимировной. Молчали. Допрашивать ее я не имел права: допрашивать будет Югов.
Но она спросила сама:
– Меня, наверное, расстреляют?
– Вполне возможно.
– Возможно, но необязательно?
– Это зависит от вас.
– Как это понимать?
– Говорить правду.
– Но вы взяли меня, как говорится, с поличным.
– У вас есть сообщники.
– Все равно войну вы проиграли.
– Мы так не думаем…
Появился запыхавшийся патрульный. Винтовку он снял с плеча, держал в пятерне. Вероятно, она помешала ему втиснуться в автоматную будку.
– Дозвонился? – спросил я.
– Порядок. Сейчас скажу старшине, чтобы ждал…
– Если выживет, – сказала Сысоева, – у меня одним преступлением будет меньше. – И засмеялась: – Черт с вами! Хотите правду, ешьте правду.
– Это вы скажете на допросе. И не мне. – Я обернулся к солдату: – Отведем ее на Дзержинку…
Из пропускной я позвонил Югову.
– Вадим Глотов говорит. Мы с патрульным комендатуры – фамилии его я не спросил – сейчас внизу, вместе с задержанной нами сигнальщицей. Это жена Сысоева. У меня ее сигнальный фонарь и «вальтер», из которого она стреляла в другого патрульного.
– Убит? – спросил Югов.
– Ранен. Да, в полном сознании. Мы уже вызвали «скорую».
– Патрульного отпусти и передай трубку дежурному.
– Идите без пропуска, – сказал дежурный, выслушав Югова.
Не опуская пистолета, я повел ее по лестнице наверх.
9. Допрос
– Развяжи ей руки, – поморщился Югов. – Кто это придумал?
– Солдат из комендатуры.
Он завязал так крепко, что я с трудом распустил узел. Сигнальный фонарь и «вальтер» Югов положил перед собой на стол.
– Садитесь, – предложил он Сысоевой, – и ты тоже, – кивнул он мне на ряд выстроившихся у стены стульев.
Мы сели. Она – прямо перед Юговым, я – позади, в сторонке.
– Мне хотелось бы знать ваше настоящее имя и где вы научились так хорошо, как мне рассказывали, говорить по-русски.
Она помолчала минуты две, прежде чем начать.
– По паспорту я Сысоева Ирина Владимировна, но это фальшивка, изготовленная в абвере. А подлинное мое имя Хельга Мюллер. Я шарфюрер СС по званию, а русский язык знаю с детства: у меня была русская мать. Мой отец имел собственную аптеку на Тверской и одновременно был нашим резидентом у вас в Москве. Поэтому после революции он не вернулся в Германию и поступил к вам фармацевтом. Здесь он и женился, здесь я родилась и проучилась у вас до двенадцати лет, когда нас отозвали в Германию. Эмигрировать тогда было трудно, помогли агенты белополяков, с которыми отец имел кое-какие связи. В Германии я доучивалась…
– Год рождения? – спросил Югов.
– Девятьсот двенадцатый.
– Значит, вы бежали в двадцать четвертом. Расскажите об этом подробнее.
– Подробности я плохо помню: отец многое скрывал от меня и матери. Часто бывал у нас некий Кульчицкий, бывший агент Пилсудского, как мне сказали потом. Он и организовал наш побег. Помню, что выехали мы с Белорусского вокзала все вместе, сошли где-то близ станции Столбцы, это был уже район, непосредственно примыкающий к советско-польской границе. Долго шли по лесу, даже переправлялись через болото с двумя провожатыми. Нас предупреждали, что переход будет трудным, граница охраняется и путешествие сопряжено с риском. И действительно при переходе через границу одному из провожатых пришлось застрелить пограничника. Но, в общем, перешли… Примерно все, что мне запомнилось.
– Как вас перебросили в Москву?
– Как беженку. Вышла к Дорохову, а оттуда на автомашине в город. Какой-то военный добряк нашелся.
– А дальше?
– Мне дали явку на улице Чехова. На вопрос: «Кто?» – я должна была ответить: «Привет от Ганниева». Отдельная квартира в две комнаты. Фамилию хозяина не знаю. По-моему, он зубной врач из районной поликлиники, если судить по плакату в передней: открытый рот и надпись «Берегите зубы».
– Номер дома и квартиры запомнили?
– Нет. Но, если пойдете со мной, найду… Этот зубник не зубник и свел меня с Сысоевым. Вон парень, – она обернулась ко мне, – знает, о ком я…
«Похоже, правду говорит, – думал я. – Хо-очет жить… А может, и впрямь надеется на приход немцев? Надеется, надеется! И вся ее правда распрекрасная – только оттого, что подсчитала: мы не расстреляем, немцы выпустят… Хотя ведь должна понимать: поверят ли ей немцы?.. Вряд ли… Но этого она не хочет понимать, ей сейчас любая зацепка за жизнь подходит…»
– Сысоев ждал вас? – спросил Югов.
– Да. У меня был паспорт на другое имя, но Сысоев сказал, что его легенда лучше.
– Разрешите вопрос, Иван Сергеевич, – вмешался я.
– Спрашивай.
– Дом, где вы с Сысоевым жили, действительно разбомбили?
Она вновь обернулась ко мне:
– Вы знаете, да… Потому мы и попали в вашу квартиру. Не повезло…
– Кому как, – философски сказал я, но Югов прервал меня, возвращая допрос в жесткое русло:
– Ваше задание?
Хельга Мюллер отвечала быстро и точно:
– Честно говоря, эти задания не для специально подготовленного разведчика. Командование рассчитывало лишь на мою искренность, веру в победу и отличное знание русского языка. Я должна была сеять панику в дачных поездах, на вокзалах и рынках. Словом, там, где легко можно завязать беседу и найти слушателей. Выглядеть и казаться продавщицей или домохозяйкой. Важно было, чтобы мне верили. Это – во-первых, а, во-вторых, в часы воздушных тревог я должна была сигнализировать нашим бомбардировщикам. Для этого меня снабдили специальным фонарем, легким и небольшим, но с очень яркой световой вспышкой. Не думаю, однако, что я в этой роли принесла много пользы нашей разведке. Из сотен самолетов в небо над городом пробивались единицы, да и тех в большинстве случаев сбивали ваши зенитки и самолеты-истребители.
– Кроме вас в Москву были заброшены и другие сигнальщики, – сказал Югов. – Вы кого-нибудь знали из них?
– Я знала об их существовании, но ни с кем, кроме Сысоева, не была связана. Впрочем, некоторых можно найти по двум-трем явочным квартирам, адреса которых я знаю.
И она тут же продиктовала адреса.
– А почему вы раскрываетесь так откровенно? – полюбопытствовал Югов. – Что руководит вами? Страх перед неизбежным наказанием или разочарование в победе фашистской Германии?
– Жить хочу, просто жить, – впервые улыбнулась она. – Да и не утратила я веры в нашу победу. Армия фюрера лучше организована, не уступает вам по численности и до сих пор воюет с успехом. Я убеждена, что не сегодня-завтра Москва и Ленинград будут в наших руках. И танков и самолетов у нас хватит, чтобы отбросить вас за Урал.
Что ж, я был прав…
– У нас другое мнение. Но спорить не будем. Поживем – увидим, – сказал Югов и замолчал.
Интересно, думал я, на что рассчитывал Сысоев, уверивший ее, что его легенда лучше?..
Хельга Мюллер, казалось, прочла мои мысли.
– А Сысоева вы не возьмете, – сказала она, не скрывая, однако, своего безразличия к его участи.
– Возьмем, – впервые улыбнулся Югов. – Пусть это вас не беспокоит.
– Меня сейчас ничто не беспокоит, пока я уверена в конечной победе немцев.
– Сысоев тоже немец? – вдруг спросил Югов.
– Нет, – с ноткой презрения ответила Хельга. – Он, вероятно, русский, и если и немец, то одесский или прибалтийский. Наверно, старый абверовец… Я должна была во всем подчиняться ему…
– Сысоев – это его настоящая фамилия? – рискнул спросить я, и рискнул небезрезультатно, потому что ответ ее кое-что прояснил.
– У него десяток таких фамилий, а подлинной я не знаю. Он заслан сюда для убийства и диверсий. Я же никого не убила. Не из жалости, конечно, а потому, что убийства не входили в мое задание. Мой выстрел в патрульного был единственным, да и то я его только ранила.
– А почему вы так уверены, что мы не возьмем Сысоева? – продолжал я. – Адрес его известен…
– Он больше не вернется домой.
– Почему?
– Потому что у нас была договоренность: каждую ночь после тревоги мы должны были встречаться у памятника Пушкину. Если кто из нас не пришел на встречу, другой обязан немедленно сменить крышу. Сысоев связан с крупной воровской шайкой, действующей по его приказам.
– Каким? – спросил Югов.
– Убивать, взрывать, поджигать… Сообщникам предоставлялась возможность обогащаться. А что будет со мной? – спросила Хельга Мюллер.
– Дело ваше пойдет в трибунал, – ответил Югов и вызвал конвойных. – Уведите, – распорядился он и, когда ее увели, обратился ко мне. – Чему она радуется?
– Надеется, что немцы возьмут Москву, а мы расстрелять ее к этому времени еще не успеем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14