Подошла с особой такой улыбкой и обещающе поводя бедрами. Села рядом. Вадим молча выпустил облако дыма.
– Ты знаешь, извини, конечно, я эту газировку не пью, Давай я обменяю у Люськи на вермут. Хороший, белый.
Вадим кивнул, чтобы ничего не говорить, не выдать дрожью голоса своего состояния. Она взяла со скамьи шампанское.
– Я скоро.
Сделала пару шагов в сторону кафе и вдруг обернулась.
– Послушай, а ты и, правда, тот студент?
– Какой студент?! – собрав все силы, процедил Вадим.
Она помялась, хмыкнула и махнула рукой.
– Ладно, я сейчас.
Вадима неприятно поразило, до какой степени между ним и этой официанткой нет никакой дистанции. Да, в городе все всех знают, но чтобы так! Значит, войдя в пьяный зал, он вызвал немедленное и массовое обсуждение темы своего исполосованного неумелыми скальпелями пениса. Значит, с отъездом всех этих медичек легенда не угасла, а наоборот – разрослась, да еще, небось, и в оскорбительном для него направлении. И с чего это он решил, безумный, что городская шлюха – это лучший вариант для скрытного посвящения в мужчины! Наоборот! Завтра же весь город будет гундеть, про то, как показал себя «хрен этого студента». Даже если тварь не догадается, что это его первый раз, вой поднимется нестерпимый. Думая спрятать в «трамвае» свое жалобное уродство, он, наоборот, выставит его на всеобщий показ.
А если еще вдобавок и ничего не выйдет!?
Вадим встал и быстрым шагом, выплюнув потухшую сигарету, пошел в темноту, куда не дотягивается тусклый свет из окон «Елочки». Кто-то предупредительно расколотил фонари в этой части улицы, так что он сразу нырнул как бы на дно морское, ибо у него перегорел от обрушившегося волнения слух. Через некоторое время выяснилось, что он идет не в сторону дома и без какой либо вообще цели. В такой ситуации разумнее всего – остановиться.
Он так и сделал.
Тепло, тихо, за кронами лип тускло светятся решетчатые кубы застекленных веранд, хлопнула дверь, тявкнула собака. Небесный купол, к которому он невольно задрал голову в поисках высшей справедливости, срочно драпировался широкой серой тучей, как бы говоря – без меня. И он опять двинулся вперед, не представляя, зачем это делает. И скоро оказался на краю отлично знакомой площади. Автостанция, «Хозтовары» и так далее. Только теперь она была почему-то страшна, чужда и отвратительна ему. Вадиму захотелось что-нибудь заорать бессмысленное, но сзади послышалось нытье какой-то жизни. Это приближался последний вечерний ПАЗик, с рабочими второй смены на коксогазовом заводе. Ярко изнутри освещенный, как океанский лайнер, он обиженно покачался на рытвинах, встал и распахнул переднюю дверь. Трое работяг, весело переговариваясь, вывалились на остывающий булыжник и направились Прямиком на невидимого Вадима, надо понимать, в сторону «Елочки», быстрым шагом, явно, чтобы успеть до закрытия. Вслед за ними вышла из автобуса девушка в белом сарафане, и, не торопясь, пошла налево через площадь, с отвратительной беззаботностью помахивая сумочкой. Вадиму не хотелось сталкиваться с работягами, и, значит, надо было убраться с их дороги. Направо пути не было, там лежало ярко освещенное единственным фонарем пятно асфальта, и он стал сдвигаться влево, по периметру площади, оставаясь в тени лип. Получилось так, что они с белым сарафаном двигались к точке встречи где-то в районе книжного магазина и пивного ларька. Сарафан по прямой, Вадим по дуге. Поддерживая скорость перемещения, гарантирующую эту встречу, он спросил себя – а зачем тебе это? Что тебе от нее надо? Он бы притормозил под воздействием этого отрезвляющего вопроса, но тут ни с того, ни с сего подумал, что его бегство от «трамвая» – это наихудший выход из ситуации, в которую он сам себя загнал. То, что официантка не увидела в натуре, она так дофантазирует! А его исчезновение придаст этому фантазированию некую законность. Он не знал, как была связана эта омерзительная мысль со скоростью его передвижения, но как-то связана была. Он продолжал идти достаточно быстро. Но недостаточно скрытно. Перелетая от липы к липе, его тень, видимо, мельком и смутно, но все же прорисовывалась на штакетниках. Девушка в белом сарафане пошла быстрее. Теперь они уже никак не могли встретиться в намеченной прежде точке. Вадим прибавил шагу, но и девушка прибавила тоже. Еще несколько мгновений, и она канула в темном канале между магазином и ларьком. Но Вадим знал, что ей некуда деться. От того места, где она пропала из виду, начинается дорожка, что ведет меж дощатых заборов, меж уснувших садов к Отшибу, небольшому поселку, отделенному от города широким оврагом с родником на самом дне и небольшим мостиком, что воздвигнут над этим родником в незапамятные времена.
Оказавшись у этого поворота, Вадим на секунду замер, как бы раздумывая, и нырнул в узкий черный канал, высматривая в кромешной тьме призрак белого платья.
Часть вторая
Лаборант-инспектор снял с лица устройство для быстрого чтения, похожее на телефонную трубку, положенную поперек переносицы, и несколько раз хмыкнул. Во все времена и у всех народов такое покашливание обозначает сдерживаемое неудовольствие.
– Вы опять решили воспользоваться третьим лицом, Иван Антонович! – неприязненно констатировал лаборант-инспектор.
– Что поделаешь, так у меня выходит убедительнее.
– Почему вы решили закончить именно на этом моменте?
– А потому, Зоил Зоилыч, что я не хотел, чтобы надо мной смеялись. Понавыдумывать тут можно было сорок бочек арестантов, только я вам скажу честно, предполагающейся и даже потребной тут финальной сцены я как-то не «увидел».
– Но вы же прекрасно знаете, что там произошло!
– Знать мало, а надо «увидеть», «ощутить», а у меня ничего, кроме содрогания и отвращения, не рождается. Это так же жутко и бессмысленно, как драка с крокодилом в ночной подворотне.
Лаборант-инспектор погладил «телефонную» трубку указательным пальцем по позвоночнику. Иван Антонович добавил:
– Да, кроме того, насколько я понимаю, это уже и номинально не только моя территория.
Произнося эту речь поставленным, породистым голосом, Иван Антонович сидел напротив официального представителя Лазарета, в расслабленной, почти развязной позе. Рослый, костистый старикан, с узким, носатым лицом. Время от времени он ерошил платиновый ежик, а нижняя губа подергивалась, требуя трубки.
Лаборант-инспектор сидел как второкурсник-отличник, было видно, что он одновременно боится позволить себе лишнее и не получить требуемое.
– Хорошо. А что же «она»?
Иван Платонович сделал широкий жест рукой, в стиле «танцуют все».
– С «ней» я решил вообще не связываться. Бумажки ваши можете забрать, – и протянул молодому человеку синий конверт. Тот осторожно взял его, извлек из него пластиковую пластинку и вставил в прорезь в боку быстрого «читателя».
– Там что-то не так? Я сейчас.
Дорогая Катя!
Вот и собралась написать тебе письмо. У нас теперь не так весело. Мы по-прежнему собираемся за водокачкой, где большое дерево, ты знаешь. Но кто-то порезал качели, и мы просто сидим на бревнах, что у стены. Это не так весело, когда качались и играли в «кто дальше прыгнет на песок». Мальчишки теперь все курят. Я решила, что курить не буду ни за что, все равно мама узнает. Только один раз попробовала. Ничего хорошего, только щипало язык. Мальчишки, особенно Женька, стали прям какие-то дураки, садятся на бревне поближе и обнимаются. Раньше мы сидели долго, они курили и плевались, а только потом начинали распускать руки, и я сразу уходила. А теперь темнеет быстро, и уходить сразу неудобно. Посижу немножко и тихонечко так ухожу, как будто мне надо, а как зашла за водокачку и – нет меня. Хватились, а поздно.
В школе новая химоза.
Твоя подруга Люба.
Катенька, ты меня еще не забыла?
Кроме тебя у меня нет другой подруги, и я это поняла. Мы поехали на соревнования в школу-интернат в Козловск. Сначала все было хорошо, линейка, цветы даже вручили нашей кобре Маргарите. Потом в столовой покормили, у них своя столовая, все берешь сам, обычное самообслуживание, но они называют это «шведский стол», «а семья у вас не шведская?» – спросила Метервелиха, она у нас ядро толкает, а иногда что-нибудь как сморозит. Да ты ее знаешь, у нее сестра в промкомбинате работает. Хохоту было. Это только потом я поняла, что смех этот не к добру. Соревнования прошли быстро, я заняла третье место из четырех у нас в эстафете. Поселили нашу всю команду и Метервелиху в одной комнате, пять коек, ужас, как они там живут целый год! Только мы себя в порядок начали приводить, а в коридоре уже гуд, и стук в дверь. Входят с «огнетушителями» штук шесть здешних пацанов. Прыщавые да наглые. Вино на стол, и ржать! Все-таки в интернатских всегда много дебильства. Целыми стаканами так в рот и льют. Потом самый прыщавый, ихний стайер Сева встал и кричит: «Темнота – друг молодежи!» и свет вырубил. И ко мне тут же присоседился тихий парень такой, щеки красные, а лба нет. Тоже толкатель. Думаю, дуй к своей Метервелихе. Вцепился – не вырвешься. Но вырвалась в коридор, а там ведь не сильно лучше. Интернатские тучами, кто курит, кто блюет. И толкач мой уже из комнаты обезьяной таким из комнаты выбирается. Но тут быстро мысль пришла. В соседней комнате физрук наш, Анатолий Савич, поселился. Я стучать. А что сказать, когда откроет? Ничего слава те говорить не пришлось, дверка приотворилась, и вижу, Саввич уже спит головой на столе. Я нырк внутрь и давай громко, так чтобы в коридоре слыхать было речь про спорт. А что, Анатолий Савич, если мне на метания перейти? И так, поверишь, два часа. А толкач мой под дверью сопит, а Сева как в туалет выбегает, каждый раз поет в замочную скважину: «Кто тут играет за «Динамо»? Представляешь, что пережить пришлось. Что у тебя новенького? А физрука утром забрали в больницу, он же старенький, с сердцем оказался. С наступающим тебя и всех благ.
Если еще меня помнишь, Люба.
Катя, миленькая, здравствуй!
Извини, что не писала, все соберусь написать, и все какие-нибудь неприятности. Провожали мы тут в армию Валика Шендакова. Народу – вся квартира, и еще из горлышка ребята пили на лестнице. Сначала салаты ели, тосты говорили. Мать плакала, а отец с медалями, хороший такой, на одной ноге. А с Валиком был еще парень, тоже в армию. Валика провожала Маринка-Набойка, ты ее, наверно, помнишь, у нее брата чуть не посадили за танцы, когда драка была. А у друга Валика как бы совсем на этот вечер нет никакой девушки. Он говорит, давай понарошку ты будешь. Я рядом с Набойкой сидела. Мне-то как бы что! Давай, говорю. Но только строго понарошку. Парень этот – Гена, все портвейну мне подливал, хотя я и не пила совсем почти, и все на Маринку хвалился. Говорил, вот настоящая боевая подруга, говорит, что ждать будет и дождется. А потом все перепились, конечно. Я выхожу из-за стола тихонько, и незаметно так к выходу, к выходу, а Гена этот за мной. Говорит, Маринка с Валиком уже нашли друг друга на диване, так что же мы теперь будем делать? На что намекает, понятно, и как мне быть? Пускаюсь на хитрость. Говорю, что «мне надо», а туалет у ихнего барака на улице. Хорошо, остался ждать. Я дверью хлопнула, а сама по дорожке прямо к дому, только зацепилась за тачку с битым стеклом. Ночь. Громко. Слышу – за мной погоня. Да не один почему-то. Думаю, не успеть, и в кусты. Пробегают мимо. Сижу. Слышу в той стороне где пробежали голоса. Потом идут обратно. Ругаются. Такие грязные личности оказались. И все трое недовольны, не только Гена. Оказалось, что на тропинке они отца моего встретили, как будто он встречать меня вышел специально. Представляешь, как непросто у нас жить девушке. Как ты? Ты пиши. У нас вернулся из больницы физрук, говорят, ему больше совсем нельзя пить.
Целую, Л.
Лаборант-инспектор снова снял с глаз устройство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43