Пока он почерневшими руками запихивал в рот эти масляные кусочки, пыль у его ног прибили первые капли дождя. Хмыкнув про себя, Мейтланд засунул бумагу в карман смокинга, поднялся на ноги и двинулся в путь. Дороги вокруг острова по-прежнему были пустынны. Над головой неслись армады темных туч, подгоняемых свежим северо-восточным ветром. Совсем один посреди бетонного ландшафта, Мейтланд заковылял к машине, рассчитывая укрыться в ней от собирающегося дождя. Он мельком взглянул на выведенные на откосе буквы, но они еле виднелись над травой.
Дождь застиг его на полпути к центральной низине. Вынужденный остановиться, он стоял, вцепившись в костыль и глядя на свои скрюченные руки, дергающиеся под струями дождя, как неисправный семафор. До него вдруг дошло, что он не просто обессилел, но и как-то странно себя ведет, словно не помнит, кто он такой. Как будто некоторые участки мозга потеряли связь с центром, отвечающим за сознание.
Он посмотрел по сторонам в поисках укрытия. Трава кругом металась и шумела, словно стебли переговаривались между собой. Мейтланд подставил лицо дождю и покрутил головой, хватая ртом капли. Он готов был век простоять здесь, открытый всем дождям и ветрам, но, поборов это искушение, нехотя двинулся дальше.
Сбившись с пути, он забрел на огражденный участок размером с комнату, обнесенный крапивой, растущей по периметру фундамента разрушенного дома. Стоя в этом каменном загоне, словно в тупике лабиринта, он попытался сориентироваться. Между ним и автострадой плотной завесой стояла пелена дождя. Отвердевшая грязь на смокинге размылась и струями стекала на изодранные брюки, сквозь которые просвечивало окровавленное правое бедро. Растерявшись на мгновение, Мейтланд стал ощупывать запястья и локти, пытаясь опознать сам себя.
— Мейтланд!.. — выкрикнул он. — Роберт Мейтланд!.. — И, крепко сжав костыль, заковылял из загона.
В двадцати футах слева, за грудой оцинкованных железных листов, обнаружился разрушенный вход в подвал. Мейтланда стошнило прямо под струями дождя. Стерев с губ слизь, он поплелся к подвалу. Истертые ступени спускались к дверному проему с покосившейся притолокой.
Мейтланд подтащил к ступеням железные листы. Тщательно уложив их между притолокой и верхней ступенькой, он соорудил грубое подобие крыши, приспособив оцинкованные листы так, чтобы дождь стекал по уклону, после чего бросил костыль на ступени и спрятался под крышей своего нового убежища.
Под барабанную дробь дождя Мейтланд устроился на ступеньках, снял смокинг и ободранными руками отжал намокшую ткань. Грязная вода текла меж пальцев, как будто он стирал детскую футбольную форму. Мейтланд разложил смокинг на ступенях и потер плечи, стараясь хоть немного разогреть их ладонями. Он чувствовал, как, распространяясь от воспаленного бедра, возвращается лихорадка.
Тем не менее успех в постройке даже такого захудалого убежища придал ему бодрости и подогрел неколебимое желание выжить. И теперь это желание выжить, покорить остров и овладеть его ограниченными ресурсами представлялось ему гораздо более важным, чем стремление выбраться.
Мейтланд прислушался к дождю, бьющему по оцинкованному железу, и ему вспомнился дом, который его родители снимали в Камарге, на юге Франции, в последнее лето их супружества. Обычный для дельты Роны проливной дождь обрушился тогда на крышу гаража под окнами спальни, где маленький Роберт счастливо провел большую часть каникул. И то, что, когда он в первый раз повез Элен Ферфакс на юг Франции, они поехали прямо в Ла-Гранд-Мотт — футуристический курортный комплекс на побережье в нескольких милях от Камарга, — не было случайным совпадением. Элен тихо ненавидела тамошнюю жесткую, невыразительную архитектуру с ее стилизованными бетонными поверхностями, и ее раздражал веселый юмор Мейтланда. Тогда он очень пожалел, что рядом нет Кэтрин — ей бы понравились и отели, и жилые домазиккураты, и обширные пустые места для парковки, оставленные проектировщиками задолго до того, как появится первый турист со своей машиной, — словно город заранее сдался на милость победителю. Сквозь открытый дверной проем Мейтланд разглядывал лужи на заросшем травой фундаменте, в который провалился первый этаж. Когда-то здесь была маленькая типография, и у его ног валялось несколько медных пластинок-клише. Мейтланд поднял одну из них и посмотрел на размытые силуэты мужчины в темном костюме и белокурой женщины. Слушая шум дождя, он размышлял о разводе своих родителей. Словно это негативное, в перевернутых тонах, изображение неизвестных мужчины и женщины воспроизвело все неопределенности того периода, когда ему было восемь лет.
Через час дождь прошел, и Мейтланд выбрался из своего убежища. Крепко держась за костыль, он снова поковылял к южному откосу. Лихорадка все усиливалась, и он бездумно смотрел на пустынное полотно дороги.
Когда он добрался до откоса и посмотрел на белый бетонный бок, на котором оставил свое послание, оказалось, что все буквы стерлись.
ГЛАВА 9
лихорадка
На лицо Мейтланду упали последние капли дождя. Он смотрел на остатки своего послания, нацарапанного на мокром бетоне. Буквы превратились в черные пятна, горелую резину смыло на землю.
Стараясь сосредоточиться, Мейтланд обследовал землю в поисках горелых трубок, которыми он писал. Неужели кто-то стер буквы? Неуверенный в себе и своей способности рассуждать здраво, Мейтланд стоял, опершись на железный костыль. Грудь и легкие разрывались от лихорадки. До него вдруг дошло, что дугообразные размывы на бетоне в точности напоминают следы от дворников на ветровом стекле. Он диким взглядом обвел остров и откосы дорог. Может, он все еще сидит в машине? Может, весь остров — это всего лишь расширение «ягуара» в его больном сознании, а откосы — искаженные бредом ветровое стекло и окна? Наверное, он просто лежит, навалившись на руль расшибленной грудью, а дворники заело, и они болтаются туда-сюда, выписывая на запотевших стеклах какие-то бессвязные послания…
Сквозь скопление белых облаков на востоке от острова пробилось солнце, и его лучи осветили откос, как софиты — декорации на сцене. По прилегающей дороге, натужно воя, тащился грузовик; над балюстрадой виднелся верх прямоугольного мебельного фургона. Мейтланд отвернулся. Ему вдруг не стало никакого дела ни до своего послания, ни до стершихся букв, и он двинулся напролом через высокую траву, собирая отрепьями брюк и смокинга влагу с мокрых от дождя стеблей. Остров и бетонные автострады мерцали под ослепительно ярким солнцем, наполняя пространство частыми вибрациями, которые неприятно резонировали в искалеченном теле Мейтланда. Трава у его бедер и икр вспыхивала электрическим светом, а мокрые стебли липли к коже, словно не желая его отпускать. Мейтланд перекинул больную ногу через разбитую кирпичную кладку. Так или иначе он должен взбодриться, пока у него есть силы двигаться дальше.
Возвращаться к «ягуару» смысла нет, сказал он себе.
Трава вокруг него всколыхнулась на легком ветру, словно выражая свое согласие.
— Сначала обследовать остров, а потом выпить вина.
Трава возбужденно зашелестела, расступаясь перед ним круговыми волнами и заманивая в свой спиральный лабиринт.
Словно зачарованный, Мейтланд пошел плутать по этим кругам, читая в их узорах утешительный зов необозримого зеленого существа, жаждущего защитить и направить его. Спиральные завитки кружились в воспаленном воздухе — явный признак эпилепсии. Его собственный рассудок… лихорадка, возможно, повреждение коры головного мозга…
— Найти приставную лестницу…
Трава хлестала по ногам, словно злясь на Мейтланда за то, что он по-прежнему хочет вырваться из ее зеленых объятий. Рассмеявшись над травой, он ободряюще похлопал по стеблям свободной рукой и заковылял дальше, поглаживая льнущие к талии шуршащие травинки.
Ведомый травой, Мейтланд взобрался на крышу заброшенного бомбоубежища. Там он решил отдохнуть и получше рассмотреть остров. Сравнивая его с системой автострад, Мейтланд понял, что пустырь гораздо старше, чем прилегающая территория, словно этот треугольный клочок земли выжил, благодаря своей исключительной хитрости и упорству, и долго еще будет жить, незаметный и неведомый, после того, как автострады обратятся в прах.
История отдельных участков острова началась задолго до Второй мировой войны. Самой древней была его восточная оконечность, та, что под виадуком, — с церковным кладбищем и фундаментами эдвардианских одноквартирных домов. Под ржавыми обломками автомобилей все еще угадывались контуры улочек и переулков.
В центре острова находились бомбоубежища, среди которых и расположился Мейтланд. С ними соседствовали остатки более поздней пристройки — поста гражданской обороны, которому было чуть более пятнадцати лет. Мейтланд спустился с крыши бомбоубежища. Поддерживаемый стеблями травы, вьющимися вокруг, как стайка подобострастных слуг, он поковылял на запад, к центру острова. Ему пришлось перебраться через ряд низких стен, местами заваленных грудами старых покрышек и мотками ржавой стальной проволоки.
Вокруг остатков бывшей кассы Мейтланд различил фундамент послевоенного кинотеатра, узенького одноэтажного «блошатника», построенного из бетонных блоков и оцинкованного железа. В десяти футах поодаль, частично заслоненные зарослями крапивы, виднелись ступени, ведущие в подвал.
При виде разбитой кассы Мейтланду смутно вспомнились его детские походы в местный кинотеатр, где без конца крутили дешевые фильмы про вампиров и прочие «ужастики». Остров все больше и больше казался Мейтланду точной моделью его головы. Его прогулка по заброшенной территории была путешествием не только в прошлое острова, но и в свое собственное прошлое. Та детская злоба, с которой он взывал к Кэтрин, напомнила ему, как однажды в детстве он упорно пытался докричаться до матери, когда она в соседней комнате укачивала его младшую сестренку. По непонятной причине, что всегда его возмущало, мать так и не пришла его утешить, предоставив ему, охрипшему от злобы и недоумения, самому выбираться из пустой ванны.
Слишком усталый, чтобы идти дальше, Мейтланд уселся на каменную стену. Плотной стеной вокруг возвышались в солнечных лучах заросли крапивы, чьи острые верхушки с многоярусными зубчатыми листьями напоминали башни готических соборов или пористые скалы инопланетных каменных джунглей. Желудок свело от внезапного голодного спазма, и Мейтланда стошнило прямо на колени. Он смахнул слизь и поковылял по кирпичной дорожке к южному откосу.
На короткие мгновения теряя сознание, он с блуждающим взглядом бродил туда-сюда, следуя за прямым концом костыля.
Бесцельно шатаясь по острову, Мейтланд обнаружил, что теряет интерес к своей плоти и к боли, огнем охватившей ногу. Он принялся, как от шелухи, освобождаться от отдельных частей тела, первым делом выбросив из головы искалеченное бедро, потом обе ноги, затем полностью очистил сознание от разбитой груди и диафрагмы. Подгоняемый холодным ветром, он пробирался сквозь траву, спокойно взирая на те уголки острова, которые так хорошо изучил за последние дни. Отождествляя остров с самим собой, он созерцал машины на автомобильном кладбище, проволочную сетку, бетонное основание дорожного знака за спиной. Теперь эти болевые точки перепутались с частями тела. Мейтланд водил руками в воздухе, пытаясь разделить остров на секторы сообразно частям своего тела, чтобы оставить каждую из них в отведенном для нее месте. Правую ногу он оставит там, где произошла авария, ободранные руки
— на стальной ограде. Грудь положит там, где он сидел, прислонившись к бетонной стене. И, совершив в каждом из этих пунктов маленький ритуал, засвидетельствует передачу своих полномочий острову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20