Наверное, нож остался от прежнего жильца. Может, там жил какой-нибудь грабитель?
Конечно, такое объяснение казалось вполне приемлемым. Джоул всегда был разгильдяем. И все же история с ножом беспокоила меня слишком долго, чтобы я могла так просто от нее отмахнуться.
– А что, если это еще один провал в памяти?
– И я пошел и купил нож? Но зачем тогда я положил его на антресоль?
– Может, спрятал? – предположила я.
– От кого? От самого себя?
Да, действительно, он жил один.
– А полиция?
Но мысль о полицейской облаве на Джоула показалась нам обоим столь нелепой, что мы рассмеялись. Потом раздался телефонный звонок. Звонила Шерри, и я выскользнула из комнаты, наконец-то почувствовав настоящее облегчение.
То, что можно назвать облегчением, продолжалось в течение всего февраля и большей части марта. Дети ходили в школу, на хоккей, к друзьям. Джоул продолжал посещать Эрику. А я опять занялась своей новой книгой. Приятно было постукивать на машинке, сидя за своим карточным столиком и смутно воспринимая отдаленный гул пылесоса Вероники, в то время как угли в камине постепенно превращались в пепел. А потом приходили из школы дети.
Пожалуй, единственной ложкой дегтя было поведение Шерри. Я никак не ожидала от нее такого постоянства. Она звонила каждый день или заезжала за Джоулом, отрывая его от работы, и они со свистом уносились на маленьком «порше». (Оказалось, что Шерри взяла эту машину у какого-то советника ООН, который отправился с официальной миссией в Камерун и задержался там дольше, чем предполагалось.)
Они могли уехать или приехать в любое время суток. Мне, конечно, не нравилось, что Джоул так часто посещал эти сомнительные вечеринки, где резвились богатые лоботрясы, наркоманы, эксцентричные музыканты. Такая обстановка едва ли подходит для человека, лечащегося у психиатра. Правда, я знала, что Эрике все известно, и опасалась лишь одного: как бы у Джоула не повторился прежний срыв. Но, судя по всему, после истории с Шерри у него развился стойкий иммунитет. Джоул казался холодным и бесстрастным.
Конечно, его мысли занимала только Шерри.
Я встретилась в Эрикой в одной из галерей Парк-Бернет.
– Все идет чудесно, дорогая, – уверенно заявила Эрика. – Положись на меня, и ни о чем не беспокойся.
Она избегала профессионального жаргона. Такой своеобразный снобизм я наблюдала у некоторых ученых. И слова, которые она употребляла, никогда не имели особою значения. Но в них ощущалась уверенность опытного врача. От ее изящной фигуры в красивом белом свитере и элегантного шелкового зонтика исходили покой и уверенность. Я просто терялась рядом с Эрикой, когда она прохаживалась по красной ковровой дорожке под хрустальными люстрами, и служители в зеленой униформе кланялись ей.
– Ты, наверное, часто тут бываешь, – заметила я.
– Да я-то что. – Все же ее манера выражаться порой напоминала о Безумном Гарри. – Это мой бедный Ганс. Он оставил здесь целое состояние – совершенно теряет голову на аукционах. Сегодня я, кажется, заставила его ждать. Мы договорились встретиться в три.
Мы не спеша проплыли через зал современной живописи, где я некоторое время рассматривала рисунок Пикассо, который очень хотела, но не могла приобрести. Потом, миновав нефритовые чаши и шелковые свитки Древнего Востока, мы наконец добрались до примитивного искусства Карибского бассейна, где и обнаружили доктора Райхмана, ожидавшего Эрику.
Впрочем, едва ли это можно было назвать ожиданием. Забыв про Эрику и вообще про все на свете, доктор переходил от предмета к предмету, подолгу застывая над каждым из них. Статуэтки, связанные с культами Водана и Шанго, стояли на постаментах под картинами на фоне стенных драпировок из коричневого вельвета. Доктор наклонился, изучая одну из картин, когда Эрика подвела меня к нему и объявила:
– Ты, конечно же, помнишь Нору Бенсон.
У мусульман это называется «барака» – некое сочетание энергии, тепла и духовного очарования, которое служит признаком святого или целителя. А также богатого психиатра. Когда доктор Райхман пожал мою руку и обратил на меня все свое внимание, выказывая искреннюю заинтересованность в моем благополучии, – общий эффект от подобного обращения соответствовал нескольким порциям мартини. Седые волосы были все так же густы, как в тот вечер на Рашн Хилл в Сан-Франциско. За шесть лет доктор совсем не изменился. Тот же бронзовый загар, несмотря на зиму. Тот же отлично скроенный и немного помятый костюм. И даже запах того же одеколона.
Мы с большим взаимопониманием обменялись любезностями. Потом, пытаясь заразить меня своим энтузиазмом, он взял меня под руку и повернул лицом к картине.
– Что вы об этом скажете?
Я отнюдь не любительница примитивного искусства. Двумерные картинки, в ясных детских тонах изображавшие постройку амбара или добычу кленового сахара, ничего во мне не пробуждали. В данном случае я увидела белый сказочный катафалк, ехавший по тропической улице, конечно совершенно плоский, на жизнерадостном красно-голубом фоне.
– Присмотритесь к катафалку, – пришел мне на помощь доктор.
Я присмотрелась, пытаясь не разочаровать его. Но увидела лишь маленькую телегу, которую везли четыре лошади, украшенные перьями.
– Действительно, на островах пользуются такими катафалками, – уклончиво заметила я.
– Да, особенно для детских похорон. Но взгляните, дорогая моя, в этом старом европейском катафалке вы видите раковины каури!
Я взглянула на маленький гроб и увидела, что он действительно окружен рядом тщательно прорисованных раковин. Но я не могла понять, почему они вызвали такое возбуждение у доктора.
– Вуду, – подсказала мне Эрика.
– Ну нельзя же все так упрощать, – возмутился доктор Райхман, – такие раковины встречаются в магической практике от Океании до Гарлема. Ты помнишь маленьких идолов, украшенных раковинами, со Сто десятой улицы?
– Какие-нибудь беженцы с Гаити, – возразила Эрика.
– Нет, моя дражайшая, не только Гаити. Как насчет Шанго с Тринидада, Сангериа с Кубы, Обеа с островов?
В их споре я стала лишним участником. Доктор Райхман опять поймал меня за руку и подвел к другой картине:
– А что вы видите здесь?
Я видела хижины, расположенные на склоне горного хребта. На переднем плане зеленый сахарный тростник, спутанные лианы, жалкая лачуга из гофрированного цинка, окруженная высокими пальмами. Повсюду зловещий зеленоватый свет. А внизу справа – шар голубоватого пламени. У меня возникло ощущение, что все это – из какого-то забытого кошмара.
– Гуайама, деревня ведьм в Пуэрто-Рико, – пояснил доктор Райхман. – Огненный шар – это бруха, ведьма. Она летает по ночам и выискивает себе жертву.
– Тут есть что-то жуткое, – согласилась я.
Он опять обернулся к Эрике.
– Это не вуду, моя дорогая. Это Пуэрто-Рико. А теперь такое можно найти и в Испанском Гарлеме.
Я вспомнила дверные колокольцы и магическую воду в доме Джоула и решила немного прихвастнуть:
– Мне тоже довелось видеть спиритические храмы. Эспиритизмо.
– Эти люди вызывают духов умерших и занимаются брухерией – колдовством. Вы видели в Нью-Йорке botanicas?
– Конечно, я видела их в Ист-Вилидж. Но я всегда считала их просто лавками, где торгуют целебными травами.
– Они продают порошки, с помощью которых можно вызвать души умерших, руту для защиты от дурного глаза, мимозные ванны для изгнания злых духов.
Слушая доктора Райхмана, я невольно подумала о Веронике: такая современная жизнерадостная девушка, посещающая курсы машинописи. Ведь она жила в Эль-Баррио.
«Неужели она тоже ведет какую-то тайную жизнь?» – подумала я с беспокойством.
– Рядом с нами, – продолжал доктор Райхман, – находится город, где царит сверхъестественное. Он основан на верованиях, которые продолжают жить в тысячах душ.
– Ты погубишь в себе психиатра, – заключила Эрика.
Этот разговор припомнился мне через неделю, когда мы с Вероникой помогали Джоулу переехать с его старой квартиры. Джоул не заключал договора об аренде и потому решил найти себе другую квартиру в Уэст-Вилидж. Между тем выяснилось, что ему хотелось бы перевезти свою мебель на Восточную, 64. Я была встревожена. Его пребывание у нас и так уже растянулось на весь февраль и большую часть марта.
Но он был моим единственным братом, и к тому же находился в неважном положении. В тот вечер мы с Вероникой бодро взялись упаковывать его вещи, а Джоул просмотрел номера «Вилидж войс», подыскивая подходящего перевозчика.
У нас имелись все основания надеяться на непродолжительность переезда. Действительно, у Джоула оказалось совсем мало вещей. Они все вполне могли уместиться на одной вокзальной тележке. Когда бородатый грузчик вынес мебель и они с Джоулом уехали, я стала помогать Веронике наводить порядок в опустевшей квартире.
Очищая кухонную раковину, я вдруг вспомнила слова доктора Райхмана. Наверное, это произошло оттого, что порошок, которым я пользовалась, назывался «Магическая сила». Мне захотелось спросить у Вероники о колдунах и ведьмах. Но она так бодро терла плиту и вообще выглядела такой современной – едва ли отличаясь от тех хорошеньких девушек которые каждое утро наводняют страховые конторы, – что я даже не смогла придумать подходящего повода.
Все же у нее, несомненно, сохранились какие-то воспоминания. Вероника родилась на острове, и из ее рассказов я поняла, что она провела детство в трущобах в местечке под названием Ла-Эсмеральда. Начищая раковину, я вспомнила лачуги из рифленого цинка с крышами из смоленой бумаги.
Мне довелось побывать в Сан-Хуане еще в студенческие годы во время пасхальных каникул. Однажды внезапный карибский закат застал меня врасплох, когда я шла через старое кладбище. Окруженная бледными мраморными ангелами, я видела, как хмурится небо и темнеет океан. Прижавшиеся к скалам хижины с крышами из смоленой бумаги вдруг приобрели какой-то мрачный зловещий вид. Метаморфоза произошла удивительно быстро.
Меня охватил страх, и я бросилась бежать по высокой траве, спотыкаясь о мраморные плиты, пока не очутилась на Калле Сан-Себастьян возле старого собора. Только там я немного пришла в себя и побрела на Сэмс-Плэйс, где заказала ром с кока-колой. Когда сердце наконец перестало бешено колотиться, я попросила гамбургер. У него оказался чудесный вкус, такой привычный и умиротворяющий.
Проснувшись на следующее утро в своей мягкой постели в гостинице ЮУКА, я сказала себе, что все дело в сочетании темноты и кладбищенской атмосферы. Возможно, так оно и было. Но в памяти запечатлелась встреча с чем-то жутким, сверхъестественным.
Однако Вероника некогда разгуливала по тем подозрительным улочкам среди пивных банок, битых бутылок и кудахтающих кур. И оттого, что я все это знала, мне трудно было говорить с ней о таких вещах, как брухерия. У Вероники не осталось испанского акцента, внешне она совершенно не отличалась от типичной молодой американки. Мои расспросы могли обидеть ее.
В конце концов я отказалась от этой мысли, ополоснула раковину, и мы с Вероникой вымыли пол. Потом мы заперли дверь в квартиру Джоула и стали спускаться по разбитым мраморным ступеням, вынося мусор. Оставалось только занести ключи привратнику.
Но когда мы позвонили в его квартиру, никто не открыл. Мы стояли в полутемном коридоре, делая вид, будто не замечаем надписей на голубых стенах. Я видела, что почтовый ящик по-прежнему сломан. Откуда-то шел слабый, но весьма неприятный запах вина и мочи. Все же переезд Джоула казался мне добрым знаком – спасибо Эрике. Меня даже меньше стало беспокоить появление его вещей в моем доме. Но проблема ключей требовала решения. Вспомнив свой прошлый визит, я проверила дверь в подвал, но она оказалась запертой, и за ней не было света.
– Наверное, придется послать по почте, – сказала я Веронике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Конечно, такое объяснение казалось вполне приемлемым. Джоул всегда был разгильдяем. И все же история с ножом беспокоила меня слишком долго, чтобы я могла так просто от нее отмахнуться.
– А что, если это еще один провал в памяти?
– И я пошел и купил нож? Но зачем тогда я положил его на антресоль?
– Может, спрятал? – предположила я.
– От кого? От самого себя?
Да, действительно, он жил один.
– А полиция?
Но мысль о полицейской облаве на Джоула показалась нам обоим столь нелепой, что мы рассмеялись. Потом раздался телефонный звонок. Звонила Шерри, и я выскользнула из комнаты, наконец-то почувствовав настоящее облегчение.
То, что можно назвать облегчением, продолжалось в течение всего февраля и большей части марта. Дети ходили в школу, на хоккей, к друзьям. Джоул продолжал посещать Эрику. А я опять занялась своей новой книгой. Приятно было постукивать на машинке, сидя за своим карточным столиком и смутно воспринимая отдаленный гул пылесоса Вероники, в то время как угли в камине постепенно превращались в пепел. А потом приходили из школы дети.
Пожалуй, единственной ложкой дегтя было поведение Шерри. Я никак не ожидала от нее такого постоянства. Она звонила каждый день или заезжала за Джоулом, отрывая его от работы, и они со свистом уносились на маленьком «порше». (Оказалось, что Шерри взяла эту машину у какого-то советника ООН, который отправился с официальной миссией в Камерун и задержался там дольше, чем предполагалось.)
Они могли уехать или приехать в любое время суток. Мне, конечно, не нравилось, что Джоул так часто посещал эти сомнительные вечеринки, где резвились богатые лоботрясы, наркоманы, эксцентричные музыканты. Такая обстановка едва ли подходит для человека, лечащегося у психиатра. Правда, я знала, что Эрике все известно, и опасалась лишь одного: как бы у Джоула не повторился прежний срыв. Но, судя по всему, после истории с Шерри у него развился стойкий иммунитет. Джоул казался холодным и бесстрастным.
Конечно, его мысли занимала только Шерри.
Я встретилась в Эрикой в одной из галерей Парк-Бернет.
– Все идет чудесно, дорогая, – уверенно заявила Эрика. – Положись на меня, и ни о чем не беспокойся.
Она избегала профессионального жаргона. Такой своеобразный снобизм я наблюдала у некоторых ученых. И слова, которые она употребляла, никогда не имели особою значения. Но в них ощущалась уверенность опытного врача. От ее изящной фигуры в красивом белом свитере и элегантного шелкового зонтика исходили покой и уверенность. Я просто терялась рядом с Эрикой, когда она прохаживалась по красной ковровой дорожке под хрустальными люстрами, и служители в зеленой униформе кланялись ей.
– Ты, наверное, часто тут бываешь, – заметила я.
– Да я-то что. – Все же ее манера выражаться порой напоминала о Безумном Гарри. – Это мой бедный Ганс. Он оставил здесь целое состояние – совершенно теряет голову на аукционах. Сегодня я, кажется, заставила его ждать. Мы договорились встретиться в три.
Мы не спеша проплыли через зал современной живописи, где я некоторое время рассматривала рисунок Пикассо, который очень хотела, но не могла приобрести. Потом, миновав нефритовые чаши и шелковые свитки Древнего Востока, мы наконец добрались до примитивного искусства Карибского бассейна, где и обнаружили доктора Райхмана, ожидавшего Эрику.
Впрочем, едва ли это можно было назвать ожиданием. Забыв про Эрику и вообще про все на свете, доктор переходил от предмета к предмету, подолгу застывая над каждым из них. Статуэтки, связанные с культами Водана и Шанго, стояли на постаментах под картинами на фоне стенных драпировок из коричневого вельвета. Доктор наклонился, изучая одну из картин, когда Эрика подвела меня к нему и объявила:
– Ты, конечно же, помнишь Нору Бенсон.
У мусульман это называется «барака» – некое сочетание энергии, тепла и духовного очарования, которое служит признаком святого или целителя. А также богатого психиатра. Когда доктор Райхман пожал мою руку и обратил на меня все свое внимание, выказывая искреннюю заинтересованность в моем благополучии, – общий эффект от подобного обращения соответствовал нескольким порциям мартини. Седые волосы были все так же густы, как в тот вечер на Рашн Хилл в Сан-Франциско. За шесть лет доктор совсем не изменился. Тот же бронзовый загар, несмотря на зиму. Тот же отлично скроенный и немного помятый костюм. И даже запах того же одеколона.
Мы с большим взаимопониманием обменялись любезностями. Потом, пытаясь заразить меня своим энтузиазмом, он взял меня под руку и повернул лицом к картине.
– Что вы об этом скажете?
Я отнюдь не любительница примитивного искусства. Двумерные картинки, в ясных детских тонах изображавшие постройку амбара или добычу кленового сахара, ничего во мне не пробуждали. В данном случае я увидела белый сказочный катафалк, ехавший по тропической улице, конечно совершенно плоский, на жизнерадостном красно-голубом фоне.
– Присмотритесь к катафалку, – пришел мне на помощь доктор.
Я присмотрелась, пытаясь не разочаровать его. Но увидела лишь маленькую телегу, которую везли четыре лошади, украшенные перьями.
– Действительно, на островах пользуются такими катафалками, – уклончиво заметила я.
– Да, особенно для детских похорон. Но взгляните, дорогая моя, в этом старом европейском катафалке вы видите раковины каури!
Я взглянула на маленький гроб и увидела, что он действительно окружен рядом тщательно прорисованных раковин. Но я не могла понять, почему они вызвали такое возбуждение у доктора.
– Вуду, – подсказала мне Эрика.
– Ну нельзя же все так упрощать, – возмутился доктор Райхман, – такие раковины встречаются в магической практике от Океании до Гарлема. Ты помнишь маленьких идолов, украшенных раковинами, со Сто десятой улицы?
– Какие-нибудь беженцы с Гаити, – возразила Эрика.
– Нет, моя дражайшая, не только Гаити. Как насчет Шанго с Тринидада, Сангериа с Кубы, Обеа с островов?
В их споре я стала лишним участником. Доктор Райхман опять поймал меня за руку и подвел к другой картине:
– А что вы видите здесь?
Я видела хижины, расположенные на склоне горного хребта. На переднем плане зеленый сахарный тростник, спутанные лианы, жалкая лачуга из гофрированного цинка, окруженная высокими пальмами. Повсюду зловещий зеленоватый свет. А внизу справа – шар голубоватого пламени. У меня возникло ощущение, что все это – из какого-то забытого кошмара.
– Гуайама, деревня ведьм в Пуэрто-Рико, – пояснил доктор Райхман. – Огненный шар – это бруха, ведьма. Она летает по ночам и выискивает себе жертву.
– Тут есть что-то жуткое, – согласилась я.
Он опять обернулся к Эрике.
– Это не вуду, моя дорогая. Это Пуэрто-Рико. А теперь такое можно найти и в Испанском Гарлеме.
Я вспомнила дверные колокольцы и магическую воду в доме Джоула и решила немного прихвастнуть:
– Мне тоже довелось видеть спиритические храмы. Эспиритизмо.
– Эти люди вызывают духов умерших и занимаются брухерией – колдовством. Вы видели в Нью-Йорке botanicas?
– Конечно, я видела их в Ист-Вилидж. Но я всегда считала их просто лавками, где торгуют целебными травами.
– Они продают порошки, с помощью которых можно вызвать души умерших, руту для защиты от дурного глаза, мимозные ванны для изгнания злых духов.
Слушая доктора Райхмана, я невольно подумала о Веронике: такая современная жизнерадостная девушка, посещающая курсы машинописи. Ведь она жила в Эль-Баррио.
«Неужели она тоже ведет какую-то тайную жизнь?» – подумала я с беспокойством.
– Рядом с нами, – продолжал доктор Райхман, – находится город, где царит сверхъестественное. Он основан на верованиях, которые продолжают жить в тысячах душ.
– Ты погубишь в себе психиатра, – заключила Эрика.
Этот разговор припомнился мне через неделю, когда мы с Вероникой помогали Джоулу переехать с его старой квартиры. Джоул не заключал договора об аренде и потому решил найти себе другую квартиру в Уэст-Вилидж. Между тем выяснилось, что ему хотелось бы перевезти свою мебель на Восточную, 64. Я была встревожена. Его пребывание у нас и так уже растянулось на весь февраль и большую часть марта.
Но он был моим единственным братом, и к тому же находился в неважном положении. В тот вечер мы с Вероникой бодро взялись упаковывать его вещи, а Джоул просмотрел номера «Вилидж войс», подыскивая подходящего перевозчика.
У нас имелись все основания надеяться на непродолжительность переезда. Действительно, у Джоула оказалось совсем мало вещей. Они все вполне могли уместиться на одной вокзальной тележке. Когда бородатый грузчик вынес мебель и они с Джоулом уехали, я стала помогать Веронике наводить порядок в опустевшей квартире.
Очищая кухонную раковину, я вдруг вспомнила слова доктора Райхмана. Наверное, это произошло оттого, что порошок, которым я пользовалась, назывался «Магическая сила». Мне захотелось спросить у Вероники о колдунах и ведьмах. Но она так бодро терла плиту и вообще выглядела такой современной – едва ли отличаясь от тех хорошеньких девушек которые каждое утро наводняют страховые конторы, – что я даже не смогла придумать подходящего повода.
Все же у нее, несомненно, сохранились какие-то воспоминания. Вероника родилась на острове, и из ее рассказов я поняла, что она провела детство в трущобах в местечке под названием Ла-Эсмеральда. Начищая раковину, я вспомнила лачуги из рифленого цинка с крышами из смоленой бумаги.
Мне довелось побывать в Сан-Хуане еще в студенческие годы во время пасхальных каникул. Однажды внезапный карибский закат застал меня врасплох, когда я шла через старое кладбище. Окруженная бледными мраморными ангелами, я видела, как хмурится небо и темнеет океан. Прижавшиеся к скалам хижины с крышами из смоленой бумаги вдруг приобрели какой-то мрачный зловещий вид. Метаморфоза произошла удивительно быстро.
Меня охватил страх, и я бросилась бежать по высокой траве, спотыкаясь о мраморные плиты, пока не очутилась на Калле Сан-Себастьян возле старого собора. Только там я немного пришла в себя и побрела на Сэмс-Плэйс, где заказала ром с кока-колой. Когда сердце наконец перестало бешено колотиться, я попросила гамбургер. У него оказался чудесный вкус, такой привычный и умиротворяющий.
Проснувшись на следующее утро в своей мягкой постели в гостинице ЮУКА, я сказала себе, что все дело в сочетании темноты и кладбищенской атмосферы. Возможно, так оно и было. Но в памяти запечатлелась встреча с чем-то жутким, сверхъестественным.
Однако Вероника некогда разгуливала по тем подозрительным улочкам среди пивных банок, битых бутылок и кудахтающих кур. И оттого, что я все это знала, мне трудно было говорить с ней о таких вещах, как брухерия. У Вероники не осталось испанского акцента, внешне она совершенно не отличалась от типичной молодой американки. Мои расспросы могли обидеть ее.
В конце концов я отказалась от этой мысли, ополоснула раковину, и мы с Вероникой вымыли пол. Потом мы заперли дверь в квартиру Джоула и стали спускаться по разбитым мраморным ступеням, вынося мусор. Оставалось только занести ключи привратнику.
Но когда мы позвонили в его квартиру, никто не открыл. Мы стояли в полутемном коридоре, делая вид, будто не замечаем надписей на голубых стенах. Я видела, что почтовый ящик по-прежнему сломан. Откуда-то шел слабый, но весьма неприятный запах вина и мочи. Все же переезд Джоула казался мне добрым знаком – спасибо Эрике. Меня даже меньше стало беспокоить появление его вещей в моем доме. Но проблема ключей требовала решения. Вспомнив свой прошлый визит, я проверила дверь в подвал, но она оказалась запертой, и за ней не было света.
– Наверное, придется послать по почте, – сказала я Веронике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26