«Если кем на свете играла судьба, то, конечно, мною, – напишет королю Марина. – Из шляхетского звания она возвела меня на высоту московского престола только для того, чтобы бросить в ужасное заключение. Только лишь проглянула обманчивая свобода, как судьба ввергла меня в неволю, на самом деле еще злополучнейшую, и теперь привела меня в такое положение, в котором я не могу жить спокойно, сообразно своему сану. Все отняла у меня судьба. Остались только справедливость и право на московский престол, обеспеченное коронацией, утвержденное признанием за мною титула московской царицы, укрепленное войною, присягою всех сословий Московского государства».
Но все это – скитания по России, походы, битвы, оковы, темница, – все это будет потом. А пока Марина Мнишек, которой через день-другой предстоят венчание с царем и великим князем всея Руси Димитрием Иоанновичем, коронация, прием послов, пиры и увеселения, отдыхает после долгого и утомительного пути. Она в шатре, который воздвигнут в двух милях от Москвы специально к ее приезду. Шатер изукрашен золотой парчой, сафьяном и собольими шкурками. Слух Марины услаждают сотни птиц в золоченых клетках. Стоит около шатра присланная Марине царем для ее въезда в Москву вызолоченная колесница, запряженная белыми, как первый снег, конями в сбруе из красного бархата. Двенадцать конюхов держат под уздцы двенадцать скакунов с золотыми удилами и серебряными стременами. Вдоль дороги, от шатра до самой Москвы, выстроились в два ряда стрельцы в красных кафтанах, с пищалями в руках.
Кареты, всадники, польские гусары с пиками, гайдуки в голубых суконных кафтанах, с длинными белыми перьями на шапках, знатные московские бояре, трубачи, барабанщики, флейтисты.
Со стороны Москвы доносится едва слышный мелодичный перезвон колоколов. Столица Руси ждет невесту своего царя.
– Пора, – говорит пан Мнишек, и гайдуки помогают ему взобраться на скакуна.
Триста бояр и детей боярских, сняв свои горлатные шапки, почтительно ждут, когда Марина выйдет из шатра и сядет в колесницу.
Гремят и смолкают литавры. Их сменяют нежные голоса флейт. И вот под звуки музыки и приветственные крики стрельцов процессия торжественно трогается с места.
Нет, никогда Марина не забудет этого весеннего дня!
Не забудет она дорогу от царских палат до церкви, устланную в честь нее по красному сукну золотой парчой, бояр, которые несли перед нею скипетр и золотую державу, вожделенный золотой трон, усыпанный алмазами, рубинами и сапфирами, тяжесть короны и седую склоненную голову патриарха, который целует ей руку, руку русской царицы…
Ни перед чем не остановится Марина, чтобы вернуть обратно эти волшебные дни.
Но время вернуть нельзя. Прошедшее навсегда остается в прошлом.
Между тем одиннадцать месяцев, отведенных историей для царствования человека, назвавшегося сыном Иоанна Грозного, царевичем Димитрием, подходили к концу.
Василий Шуйский считал, что наконец-то пришло его время. И он не ошибся.
В ночь на 17 мая, когда на Ильинке ударили в набат, а затем тревожным набатом загудела вся Москва, к Кремлю подъехало двести всадников во главе с Шуйским. В одной руке князя был меч, в другой – крест.
Стрельцы, охранявшие ворота, всполошились:
– Кто будете?
Несколько всадников спешилось:
– Отчиняй ворота.
– Настрого заказано, – сказал стрелецкий пятидесятник. – Неладно так-то…
– Отчиняй. Ну?!
Тускло блеснула сабля. Пятидесятник пошатнулся и грузно осел на землю. Задергался, захрипел, захлебываясь собственной кровью. Гулко грохнула, плеснув огнем, пищаль. Побросав бердыши, стрельцы кинулись в сторону Москвы-реки.
Набатный гул нарастал. Факелами в ночи пылали подожженные дома. Скрипнув, распахнулись тяжелые ворота на ржавых петлях.
Шуйский, без шапки, в панцире с золотой насечкой, высоко поднял над головой крест:
– С богом!
И застучали дробью барабанов копыта коней по выстланной тесаными бревнами кремлевской дороге. Туда, к Сретенскому собору, где высился темным треугольником недавно отстроенный дворец.
– С богом!
…Тридцать немцев-алебардщиков, которые несли караул во дворце, огнестрельного оружия не имели, алебарды же годились лишь для торжественных церемоний. Нескольких потоптали конями, застрелили. Остальные были смяты и оттеснены во внутренние покои.
Долго рубился в проеме двери любимец царя боярин Петр Басманов. Двух холопов Шуйского до пояса располовинил. Но пал и Басманов с рассеченной головой…
Человек, называвший себя Димитрием Иоанновичем, выхватил у телохранителя алебарду. Ударил обухом по чьей-то голове в горлатной шапке и тычком вонзил острие в грудь очередного нападающего.
– Прочь! – повелительно крикнул он. – Я вам не Борис!
Ошеломленная толпа в растерянности отхлынула от дверного проема.
Лжедмитрий быстро затворил дверь и запер ее. Переступил через труп Басманова, который лежал в луже крови, не выпуская из рук меча.
Жалобно скулили и плакали, забившись в углы, карлики и карлицы. Стонал раненый телохранитель на лавке. Всполошенно летал по зале, натыкаясь на стенные подсвечники, обезумевший от ужаса пестрый заморский попугай, не ко времени выскочивший из своей клетки.
Царь отбросил в сторону ненужную алебарду. Склонившись над Басмановым, попытался разжать его пальцы, но мертвый боярин не хотел отдавать свой меч.
Дворец-ловушка. Здесь смерть неминуема. Но если удастся выбраться на Житный двор, где несут караул стрельцы, он спасен.
Если удастся выбраться…
Одновременно грянуло несколько выстрелов, и стена за спиной царя покрылась щербинами дыр. Под напором тел затрещала дверь.
Там, за дверью, была его смерть.
Лжедмитрий побежал по переходам дворца к зале, слюдяные окна которой выходили на Житный двор. Локтем вышиб узорчатую свинцовую раму, вскочил на подоконник. Под окном белели возведенные для иллюминации к празднествам подмостки. На мгновение застыл в нерешительности – и прыгнул. Почувствовав под ногами зыбкую упругость прогнувшихся досок, прислонился спиной к стене дворца.
Нет, не напрасно он всегда верил в свою счастливую звезду!
Теперь оставалось перепрыгнуть на следующий, нижний ярус, а затем спуститься во двор.
Из окна над его головой что-то кричали, грозя оружием. Но никто там не решался повторить этот рискованный прыжок.
Лжедмитрий глянул вниз, напряг мускулы.
Прыжок – и, споткнувшись о выступ тесаного бревна, человек, взявший имя царевича Димитрия, плашмя падает с тридцатифутовой высоты вниз…
У него сломана правая нога и повреждены ребра, на губах пузырится кровь, но он жив.
Пока еще жив…
Сейчас его схватят набежавшие приспешники Шуйского. Потом его будут пытать, глумиться над ним и наконец пристрелят. А через час-другой, привязав к ногам веревки, его труп поволокут через Иерусалимские ворота на Красную площадь. Там один из бояр бросит ему на живот маску, воткнет в мертвый рот дудку и скажет:
«Долго мы тебя тешили, а теперь ты нас позабавь!»
Затем тело Лжедмитрия сожгут, зарядят пеплом вместо ядра пушку и выстрелят в ту сторону, откуда он пришел…
Но для того ли народная легенда воскресила погибшего в Угличе Димитрия Иоанновича, снабдив его волшебной печатью, чтобы дать ему погибнуть в Москве?
Нет, в ту ночь погиб не Димитрий Иоаннович, а другой человек. Димитрий Иоаннович вновь спасся.
Будь здрав, Димитрий Иоаннович!
***
– Князь Шуйский потратил немало времени и сил, чтобы обосновать события той ночи и свое право на престол, – продолжал Василий Петрович. – В грамоте от московских бояр, дворян и детей боярских, которая послана была во все концы земли Русской, сообщалось, что, по свидетельству его матери и дядей, царевич Димитрий подлинно умер и погребен в Угличе. Престол же захватил хитростью и чародейством Гришка Отрепьев, чернокнижник и вор, что теперь-де справедливость восстановлена: Гришка-самозванец казнен и прах его развеян по ветру, а царем провозглашен князь Шуйский, славный потомок Рюрика и Александра Невского. В особой грамоте мать царевича, инокиня Марфа, на которую Шуйский сумел воздействовать и без горящей свечи, каялась, что из страха признала по малодушию Гришку Отрепьева за своего покойного сына.
Но, увы, все эти грамоты не помогли Василию Шуйскому.
Убийством Лжедмитрия и последовавшим вслед за ним воцарением Шуйского были недовольны крестьяне и холопы, ждавшие от сына Иоанна Грозного облегчения своей доли, служилые люди, которым Димитрий Иоаннович вдвое увеличил жалованье, многие дворяне, купцы и даже некоторые вельможи, связавшие свою судьбу с судьбой самозванца. В числе таких вельмож был князь Григорий Петрович Шаховской, человек смелый, честолюбивый, с авантюрным складом ума и пылким воображением.
Род Шаховских, как и род Шуйских, происходил, по преданию, от Рюрика. Но, в отличие от Шуйских, Шаховские всегда почему-то оставались в стороне. Не были они взысканы царскими милостями ни при Иоанне Грозном, ни при Федоре Иоанновиче, ни при Годунове. Зато Шаховские стали в чести при Димитрии Иоанновиче. Как и Петр Басманов, погибший с мечом в руках, защищая царя, Григорий Шаховской был любимцем самозванца.
Верил ли князь, что сидящий на троне действительно сын Иоанна Грозного? Вряд ли. Да его этот вопрос особо и не занимал. Петр Басманов как-то сказал о Лжедмитрии: «Подлинный ли он сын Иоанна, нет ли, а лучшего царя нам все равно не найти». Наверное, того же мнения придерживался и Шаховской. Другой царь Шаховскому был не нужен.
В Кремль князь Шаховской прискакал уже тогда, когда с самозванцем было покончено. Обезображенный труп недавнего повелителя России лежал вверх лицом у крыльца, и приспешники Шуйского, хохоча и издеваясь, привязывали к его ногам веревки. Рука Шаховского потянулась к мечу, да остановилась, только пальцы в кулак сжались.
Стоявший неподалеку Шуйский, искоса взглянув на мрачное лицо князя, усмехнулся. Шуйский подумал, что Шаховскому повезло. Прискачи он часом раньше – и лежать ему, как Петьке Басманову, с изрубленной головой. Проспал Гришатка Шаховской свою смерть! Проспал… А жаль, что князюшко под горячую руку не попался. Ох, как жаль! Давно по его буйной голове плаха плачет, горючими слезами заливается!
Но Шуйский не любил торопиться. Поэтому, взойдя на престол, он, опасаясь недовольства бояр, не казнил ненавистного ему князя. Он лишь решил удалить Шаховского из Москвы, назначив его воеводой в Путивль. Если бы Шуйский знал, что Григорию Шаховскому только того и надо. Если бы он догадался о замыслах князя…
– А теперь, – предложил Василий Петрович, – вернемся с вами к печати, к большой государственной печати, на которой вырезана надпись: «Пресветлейший и непобедимейший монарх Димитрий Иоаннович, Божиею милостию Император и Великий князь всея России и всех татарских царств и иных многих государств Московской монархии подвластных государь и царь».
Так вот, эта печать, которая, казалось бы, после смерти самозванца никому больше не нужна, была похищена. И, как вскоре выяснилось, похитил ее ненавистник царя Василия, потомок легендарного Рюрика, князь Григорий Петрович Шаховской…
Шуйский понимал, чем ему грозит эта печать в руках Шаховского. В погоню за Шаховским, отправившимся в Путивль, было послано сто конных стрельцов. Но погоня запоздала.
В ту минуту, когда стрельцы неспешно выезжали из московских городских ворот, князь Григорий Шаховской, которого сопровождали два молодых шляхтича из свиты Марины Мнишек (в ту страшную ночь князь спас их в своеем доме от разъяренной толпы) и несколько вооруженных пищалями холопов, уже подъезжал к переправе через Оку у Серпухова. В суме, притороченной к седлу его коня, лежала печать, которая по замыслу Шаховского должна была вновь воскресить погибшего в Угличе царевича и свергнуть с трона князя Шуйского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40