Небольшая цепочка лежала искривленными звеньями перед исполкомом и перестреливалась с его защитниками.
Гуляев с трудом опрокинул назад обоих пулеметчиков и стал на колени, прилаживаясь к пулемету. В этот миг цепочка перед исполкомом по знаку человека в шинели вскочила и кинулась к дверям здания. В бежавшем впереди военном Гуляев скорее угадал, чем узнал Яковлева. Он потрогал рукой раскаленный ствол "максима" и, прицелившись, повел ручками. Тяжелое тело пулемета затряслись под его руками. Цепь людей, подбегавшая к дверям исполкома, сразу рассыпалась и заметалась, но Гуляев не оторвался от ствола, пока последняя из мечущихся фигурок не замерла на мостовой. Тогда он поднялся, утер локтем пот со лба и спустился по лестнице вниз. Он выскочил из двери и побежал по звонкому щербатому булыжнику мостовой. Из горящего исполкома выбегали люди, выносили носилки с ранеными, несли их на руках.
- Бубнич здесь? - спросил он первого попавшегося. Но тот жевал самокрутку и ничего не слышал.
Гуляев обежал всех вышедших. Один был знакомый, он подошел к нему. Ванька Панфилов, чоновец, сидел рядом с носилками.
- Иван! - позвал Гуляев, но тот даже и не посмотрел на него. Он непрестанно поправлял шинель, прикрывавшую кого-то на носилках. Гуляев наклонился: перед ним лежала Вера Костышева, секретарь комсомольской ячейки маслозавода. Лицо ее было строго и неподвижно. Гуляев всмотрелся, потом приложил щеку к ее рту. Вера была мертва. А Панфилов все накрывал ее сползавшим краем шинели, все заботился о своем секретаре.
Выстрелы на окраине не стихали, даже приближались.
- Отря-ад! - крикнул кто-то тонким знакомым голосом. - Стройсь!
Команда сразу обратила всех к действительности. Гуляев подбежал и пристроился к шеренге. Всего стояло человек двенадцать. Перед строем прошелся Иншаков. Он скомандовал:
- На Румянцевскую! - Стрельба там усиливалась.
- Товарищ начальник! - Гуляев выскочил из строя и нагнал Иншакова. Там на колокольне пулемет, надо послать людей, оттуда можно любую точку просматривать.
Иншаков, запаленный, с шалыми глазами, тут же крикнул:
- Двое, кто владеет, - марш к пулемету!
С холма, где расположились трое бандитов, охраняющих Князева и Клешкова, только по вспышкам выстрелов да по удалению или приближению стрельбы можно было разобрать, что происходит в городе. Сначала дела у нападающих шли успешно, и стрельба удалилась в центр. Потом в центре штурм увяз в садах и около исполкома, и, хотя время шло, ничего решительного не случалось. Затем нервничавший Клешков заметил, что толпа всадников конный резерв Клеща - вдруг снялась с места и исчезла в овраге.
Князев приплясывал на месте от возбужения.
- Нас-то, нас-то, Сань, того и гляди в расход, а? - спрашивал он непрерывно. - Ах, Яковлев, чтоб тебя громом расшибло, где ж вы, ваше благородие, господин ротмистр? Мы за вас тут страждаем, а вы нас разбойникам головой выдали!
Рядом покуривали конвоиры. Прискакал Охрим, послал кого-то к мужикам требовать, чтоб помогли: у кого есть оружие, пусть займут место у оврага.
Откуда-то появился Клещ. Он тяжело дышал, привалясь к шее лошади, отдыхал. К нему подъехал Охрим.
- Конница! - глухо промычал Клещ. - Конница ихняя всю музыку спортила. Кто у нас остался, Охрим?
- Человек с полста.
- Так веди их, Охрим.
Внезапно примчался связной:
- Батько! У червонных в тылу якись-то шум, стрельба! Наши прут!
И действительно, пальба и крики снова передвинулись ближе к центру. Пулемет на колокольне все строчил и сверкал алым огнем. По всему видно было, что выступило подполье. Удар был нанесен неожиданно. Клешкова трясло. Князев же ободрился.
- Вылезли наши-то, - теребил он Клешкова. - Слышь, Сань! Кажись, бог-то нашу сторону принимает.
Клешков ничего не отвечал. Клещ послал одного из конвоиров за Охримом. Минут через пятнадцать тот примчался.
- Батько, червонные знов жмут.
- Шо с подпольем?
- Пидмогли, а питом опять отступили. Пулемет на колокольне зараз знов у червонных.
- Батько! - кинулся к атаману Князев. - Бегут твои! Бегут!
Клещ молча посмотрел на него и вдруг, вырвал маузер, выстрелил ему в голову.
Князев упал, покатился по земле, скорчился и затих. Клешков сел, чтобы не привлекать внимания. Подъехал Семка.
- Семка, - сказал ему Клещ, - наши козыри биты. Возьми того пацана, шо був з им, - он кивнул на тело Князева, - да гони его в урочище. Поспрашаем на досуге. Кажись, воны лазутчиками булы!
Семка подъехал к Клешкову:
- Эй, потопали.
Санька встал. Тесная петля аркана внезапно стиснула его тело. Он дернулся, но Семка, дав лошади шпоры, потянул, и Клешков побежал за конем. Петля давила шею при малейшей попытке задержаться, Семка гнал коня рысью.
Он подскакал к дереву на большой поляне, обвил несколько раз вокруг него веревку, отъехал. Клешков стоял, глядя на своего конвоира, понимая, зачем эти приготовления. Семка, отъехав, вынул маузер.
- Гнида продажная! - крикнул он Саньке, хищно усмехаясь. - Хто б ты ни був, молись.
Санька повернулся к восходу.
- Стреляй, контра, - сказал он спокойно. - Стреляй! Все равно тебя кончут наши, и всех вас кончут. Товарищ Ленин сказал: "Вся власть Советам", - так и будет!
Семка пристально посмотрел на него, вложил маузер в кобуру и подъехал к дереву:
- Так ты червонный?
- А ты думал! - исподлобья глянул Клешков. - Дальше что?
Семка вырвал шашку и ловко перерубил аркан.
- Слухай, - сказал он, - там у вас служил один якись-то чудной хлопец. В таких навроде сапогах, но тильки воны сами расстегиваются по краям.
- В кругах? - спросил удивленный всем этим разговором Клешков. - То мой дружок, Володя Гуляев. Он у нас один в таких ходит.
- Дружок твой, говоришь? - Семка подъехал вплотную.
- Дружок - так что?
- Гарный парнюга. Агитировал он меня когда-то на германском фронте за червонных. Ось ты ему передай, шо Семка, хучь он и за всемирную анархию, а долги платить умеет, передашь? Уважаю я его, передашь?
- Ну, передам, - сказал окончательно изумленный Клешков. - А как я передам?
- Сумеешь, - сказал Семка, наклоняясь с коня и сдергивая с него путы. - Шлепай отсюдова, пока цел! И благодари Сему.
Санька растерянно помялся, все еще не веря в свое спасение, потом спросил:
- Может, и ты со мной? Я скажу, тебя не тронут.
- Немае смыслу, - сказал Семка, отъезжая. - Грехов на мне много. Прощай!
- Прощай! - Санька долго слушал затихающий в чаще мах Семкиного коня.
Гуляев ехал по городу. Чадили пожарища, повсюду: у завалинок, у плетней, посреди мостовой - были трупы. У исполкома стоял Бубнич в кожанке и кожаной фуражке, отдавал приказы. Одна рука была у него на перевязи. Гуляев подъехал.
- Жив? - спросил Бубнич. - Это хорошо. Молодцом себя вел.
Гуляев слез с лошади, стал рядом. От Румянцевской, окружая высокую мажару, шагом ехали несколько всадников. На мажаре пласталось тело. По белой папахе узнали Сякина. Двадцать всадников - все, что осталось от эскадрона, - проехали в скорбном и торжественном молчании. Отзвенели булыжник и гильзы под подковами...
- Иди-ка, браток, отоспись, - сказал Гуляеву Бубнич, - да возвращайся. Дел у нас невпроворот.
- Про Клешкова ничего не слышно?
- Про Клешкова? - Бубнич помедлил, потом прямо взглянул ему в глаза: - Ничего!
- Пойду, - сказал Гуляев.
А куда было идти? И он побрел куда глаза глядят.
Оказывается, они глядели в прошлое, потому что минут через пятнадцать, когда очнулся от разных осадивших его внезапно мыслей, он уже перелезал через скошенную изгородь полуэктовского сада. Как-никак, здесь был и его дом.
Он вошел внутрь, открыл дверь в гостиную - там никого не было, прошел по комнатам. В них было пусто. Ему показалось, что за одной дверью кто-то разговаривает. Он остановился. Здесь была спальня хозяев, ему туда не было доступа. Все-таки он открыл дверь. И остановился на пороге.
На высокой кровати лежал человек. Он повернул к Гуляеву перебинтованную голову. На изжелта-худом щетинистом лице горячечно жили глаза.
- А, - сказал, не удивляясь, Яковлев, - уже и чека.
Гуляев подошел, придвинул табурет, сел.
- Я все думаю, - еще больше бледнея и торопясь, заговорил Яковлев, может быть, правильно, что вы победили? Может быть, так и нужно, а?
- А вы сомневались?
- Видите ли, - сказал Яковлев, закрывая глаза, - я не сомневался. Я знал, что вы сильнее.
- Скажите - этим уже никому не повредишь, - зачем вы подожгли склады?
- Склады? - усмехнулся Яковлев, и на секунду его восковое лицо чуть оживилось. - Политика, политика, сударь! Вызывали недовольство обывателя.
- Мы так это и поняли.
- Понять было нетрудно, а вот предупредить вы не смогли. Ума не хватило, - он захохотал, ехидно скашивая глаза на Гуляева, но тут же закашлялся и замолк. - А ведь могли кое-что понять. Мы почти с открытым забралом выходили. Послали шпану очистить склад кооперации. Были бы вы поумнее - спохватились.
- А собственно, зачем вам был нужен склад кооперации?
- Отвлекали внимание... Кроме того, к тому времени мы еще не были уверены, что выйдет с хлебными складами. Но потом все продумали - вышло, он опять засмеялся. - Чистая психология. Учитесь, господа большевички... Знаешь, как удалось их поджечь?
Гуляев покачал головой.
- До сих пор не знаете, - уязвил Яковлев, - победители... Поясняю. Мне умирать, вам править. Поделюсь опытом. У меня в подручных ходил дьякон Дормидонт... Так вот он и поджег, чтобы народ на вас, на большевиков, думал... У-ми-ра-ю! - вдруг вскинулся Яковлев, дернулся и затих.
Гуляев посмотрел на его вытянувшееся тело и вышел.
Он не мог думать, не мог жалеть, не мог страдать. Там по улицам и садам городка были раскиданы трупы его товарищей, и самый близкий среди них - Санька Клешков тоже лежал где-то в степи или в лесу. Медленно-медленно поднялся он по лестнице.
И вдруг откуда-то издалека такой знакомый и молодой голос позвал:
- Володь-ка-а!
Он ринулся к окну и высунулся в его пустой проем.
Внизу стоял Клешков и таращился вверх.
- Санька! - крикнул он, а тот ответил ему криком сплошной радости, и тогда он почувствовал: победа! Они же опять победили! Потому что революция должна побеждать! Всегда!

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13