- Растяпы, а не бойцы революции!
- Кто растяпы? - грозно спрашивал комэск Сякин - это он был в белой кубанке. - Революционные бойцы, павшие при исполнении обязанностей? Это они растяпы?
Клешков отступил от них и осмотрелся. Три огромных деревянных склада были в сплошном огне, хрипели и вздымались обугленные стропила.
Подлетел шарабан, и с него соскочил приземистый широкоплечий человек в нахлобученной на лобастую голову кепке. Он быстро стал отдавать какие-то приказания, выстроил людей в цепочку, и по этой цепочке стали передавать ведра с водой. Несколько человек вывезли на площадь перед лабазом огромную старую пожарную бочку, потянули брезентовые рукава.
Клешков увидел Бубнича и побежал было к нему, но тот уже шел в его сторону, и Клешков остановился, ожидая приказаний.
Бубнич подошел и осадил коня Сякина, грудью толкавшего лошадь начальника Иншакова.
- Кто виноват - выяснит трибунал, - сказал он резко. - Сякин, быстро всех своих за водой! Пусть несут ее кто в чем может. Надо поставить конных цепью от реки.
Сякин немедленно умчался.
- Иншаков, - приказывал Бубнич, - оцепи пожар! Не подпускай посторонних!
Кто-то подошел и встал рядом с Клешковым. Он оглянулся. Приземистый широкоплечий человек. По лицу бегают огненные блики, кепка надвинута на самые брови. "Степан", - узнал Клешков.
- Сань, - сказал вполголоса, почти в самое ухо Клешкову приезжий, ты иди-ка стань на охрану. Там за складами один лабаз не подожжен. Если увидишь меня, не удивляйся. Что скажу - сделаешь, понял?
- Есть, - кивнул Клешков. Он пробежал мимо крайнего горящего склада, увидел, как кричит на кого-то Гуляев (хотел окликнуть его, но до того ли было), выскочил за ограду и тут увидел спешенных сякинских кавалеристов, державших коней за повод, и перед ними - темные тела на земле. Конники разом обнажили головы.
"Со своими прощаются", - понял Клешков. Склад охраняли сякинские ребята. "Видно, перебили их", - думал он, подходя к стоящему отдельно лабазу. Вокруг лежали тлевшие головешки. На двери был сбит замок. Он откинул засов, открыл дверь. Внутри - хоть шаром покати.
По жестам метавшегося в свете пламени Бубнича было видно, как он объединяет людей на борьбу за лабазы. Склады он, видно, считал потерянными.
"Чего я тут торчу! - с унылой злобой подумал Клешков. - Ну и выбрал мне Степан местечко".
Между тем у лабаза начинала собираться толпа. Он подошел, увидел повернутые в его сторону недобрые лица, приказал:
- А ну, двадцать шагов назад! - И, когда толпа зароптала, вынул наган: - Ат-ставить разговорчики!
Он шел на толпу, и она отступила. Подскакал Иншаков:
- Ты охрана, Клешков?
- Я, товарищ начальник.
- Не подпускать никого без приказу!
- Есть!
- Гляди, если что будет! Единственное, что не сгорело, стерегешь!
Клешков хотел было сообщить грозному своему начальнику, что тут потому и не сгорело, что нечему было гореть, но Иншаков уже несся к складам.
Среди толпящихся перед складом людей он вдруг увидел приземистую знакомую фигуру в картузе, которая мелькала то в одной стороне, то в другой. Клешков сразу насторожился. Степан здесь, поблизости, значит, он поставил его сюда недаром. Горящие склады бомбардировали толпу головнями. Одна упала прямо под ноги Клешкову, и тот сапогом загнал ее в рыжие от близкого пламени лопухи. Толпа впереди страшно заволновалась, он огляделся и охнул. Приземистая фигурка в кожушке и картузе, держа тлеющую головню, заворачивала за угол лабаза. Сцепив зубы от злости, он кинулся к ней, завернул за угол и увидел перед распахнутой дверью лабаза Степана.
- Саня, - приказал тот, - я сейчас этот лабаз поджигаю. Он пустой, хлеба там нет. Но об этом никто не знает. Твое дело ждать, что из этого выйдет, и не рыпаться. Главное, что бы ни было, молчи.
А между тем люди одолевали огонь. В движениях тех, кто тушил, уже чувствовался единый ритм. Ведра точно переходили из рук в руки и выплескивались на крышу, из рукавов хлестали струи, смельчаки с крюками уже сновали по стропилам, спасая крышу, раскидывая в сторону горящие обломки.
Толпа перед Клешковым вдруг снова загомонила.
- Комиссары, - гудел огромный бородач, известный в городе дьякон Дормидонт, - они доведут! Один амбаришко с хлебушком приберегли - и тот загорелся.
Клешков оглянулся. Лабаз, порученный его наблюдению, пылал. И тут же перед Клешковым заплясал конь Иншакова.
- Прошляпил, раззява? - Иншаков замахнулся плетью, Клешков отскочил. - Под трибунал! - кричал, наезжая на него конем, Иншаков. - Под трибунал у меня пойдешь за это! Не укараулил!
Гуляев высунулся из окна. Не веря своим глазам, смотрел он вниз, во двор: по направлению к амбарам, где держали арестованных, брел обритый наголо человек в косоворотке, в распояску, страшно похожий на Клешкова. За ним, старательно вынося штык, вышагивал парнишка-конвоир.
- Саня! - крикнул Гуляев, все еще не веря.
Спина узника дрогнула, он на ходу оглянулся, в мальчишеском, таком знакомом лице была усталость, он махнул Гуляеву рукой и побрел дальше.
"Клешкова? За что?" Первой мыслью было - выручать. Надо бежать к Иншакову, к Бубничу...
Скрипнула дверь. Гуляев обернулся. Вошел Иншаков.
- Товарищ начальник, - шагнул к нему Гуляев, - я сейчас...
Иншаков запыхтел. Обычно одутловатое лицо его теперь было худым и старым, под глазами - трещинки морщинок, даже короткий задорный нос не веселил.
- Вот что, Гуляй, - сказал он после недолгого молчания. - Как там у тебя это дело с ограблением кооперации?
- Пока ничего конкретного.
- Бросай. Не до нее нам. Берись за склады. Там, правда, Бубнич сидит, но он просит прибавить от милиции кого-нито.
- А с кооперацией?
- Отложим. Тут понимаешь какое дело, вдарили нас в самый поддых. Ловко работают, гадовье. Склады-то полуэктовские - последнее наше добро.
- Товарищ начальник, - сказал Гуляев, - я займусь полуэктовскими лабазами, только можно было ведь туда Клешкова бросить! А я бы тогда кооперацию довел до конца.
- Про Клешкова забудь, - вставая, отчеканил начальник. - Клешковым трибунал занялся.
- За что? - изумленно спросил Гуляев.
- Поручили ему амбар охранять, а он не уберег, - бросил, уходя, Иншаков.
Гуляев вошел в обгорелый лабаз, где в углу за дощатым столом сидел на деревянной скамье Бубнич. Неподалеку от них отлого поднималась гора зерна. От нее шел запах духоты.
Бубнич невидяще посмотрел на Гуляева и снова уставился перед собой. Лобастое крючконосое лицо уполномоченного ЧК было угрюмо.
- Иншаков прислал? - спросил он своим клекочущим голосом.
- Иншаков.
- Садись. - Бубнич подвинулся на скамье. - Видел убитых?
Гуляев кивнул.
- Что об этом думаешь?
- Похоже, взяли их всех вместе.
- Думаешь, ребята были в будке?
- Похоже на это.
- Сякинские хлопцы, конечно, подраспустились. И немудрено при таком командире, как Сякин. Все-таки бывший анархист. Но вояки они опытные, сплошь из госпиталей... Что-то не верится, чтобы они могли бросить посты и так запросто отправиться отдыхать.
- Тогда бы их не взяли, как кур. Шесть человек! Едва ли нападающих было больше. И ни выстрела, ни крика... По всему видно: работал батька Клещ. Но вот как он провел всю свою сволочь сквозь патрули, как разузнал, что где - вот вопрос...
- В городе, видимо, работают его осведомители, - сказал Гуляев. - И ограбление складов потребкооперации - тоже не просто грабеж. Опять все искусно, профессионально.
- Да, - ответил Бубнич, - Клещ - это сейчас главная забота. Мы тут кое-какие меры приняли... Но что делать с поджигателями? Обратились на маслозавод, к ребятам с мельницы, в ячейки, просили сообщить любые слухи, которые дойдут до них об этом факте. На счету каждый человек.
- Товарищ уполномоченный, - воспользовался поводом Гуляев и прямо взглянул в суженные жесткие глаза Бубнича, - людей так мало, а они за пустяк трибуналом расплачиваются.
- Ты это о чем? - сухо спросил Бубнич.
- Я про Саньку Клешкова. Сгорел там один амбар, а он его охранял... Ну вы же сами видели, какая обстановка была... Обыватель набежал... тут можно ведь не уследить...
- Отставить разговоры! - резко ответил Бубнич.
Гуляев опустил голову. Конечно, Санька был виноват. Но это ж Санька!
- Санька, товарищ Бубнич, - сказал он медленно, - никогда свою жизнь за революцию не щадил. Вы сами это знаете. Если мы таких парней шлепать будем, тогда уж не знаю...
- Ладно, - сказал Бубнич, внезапно и тепло улыбаясь, - товарища любишь - это правильно. Ты за Клешкова не беспокойся, все будет по справедливости. Задание сейчас тебе такое. Придумай что-нибудь сам, любым способом проникни к сякинцам, повертись там, - он встал и прошел к двери лабаза, - послушай, что они обо всем этом говорят. - Он выглянул в дверь и повернулся к Гуляеву: - А ну лезь в зерно. Затаись! Он не должен тебя видеть.
Гуляев, зачерпывая в краги зерно, проваливаясь по пояс, влез на самую вершину груды и лег там в тени. Ему был виден угол лабаза, где стоял стол Бубнича. Уполномоченный ЧК сидел за столом и что-то писал.
С грохотом отлетела дверь. Вошел и встал в проеме рослый человек в папахе. Он стоял спиной к свету, и Гуляев не видел его лица. Потом человек двинулся к Бубничу и в тусклом свете из окон стал виден весь: в офицерской бекеше, перекрещенной ремнями, в белой папахе, в красных галифе и сапогах бутылками. Шашка вилась и вызвякивала вокруг его ног, кобура маузера хлопала по бедру, зябкий осенний свет плавился на смуглом скуловатом лице.
- Ша, - сказал человек, останавливаясь перед Бубничем, - ша, комиссар! Увожу своих ребят резать бандитье в поле! Они мне втрое заплатят.
Бубнич с отсутствующим видом ждал, пока оборвется этот низковатый хриплый голос, потом взглянул в окошко.
- Садись, - сказал он, и Сякин, оглядевшись, сел прямо на зерно. Комэск красной и рабоче-крестьянской армии товарищ Сякин, - сказал Бубнич, - на что ты жалуешься?
Сякин вскочил и плетью, зажатой в руке, ударил себя по колену:
- А ты не знаешь, на что жалоблюсь? Шестерых ребят моих срубали, а ты спрашиваешь!
- Ты, Сякин, из Сибири?
- Оренбургский. Ты мне шнифты паром не забивай, комиссар. Говори: будет такой приказ идти на банду, иль мы сами махнем.
- Комэск товарищ Сякин, - сказал Бубнич, - ребят твоих срубали, потому что в твоем эскадроне нет никакой дисциплины, потому что ты с бойцами запанибрата и ищешь дешевого авторитета. Они ж не охрану несли, товарищ комэск, они ж пили в будке, их там и накрыли.
- Кто? - крикнул, ступив вперед, Сякин. - Покажи кто: по жилке раздерем!
- Это ты должен был знать кто, - встал Бубнич, - и учти, Сякин, момент тяжелый. В городе народ волнуется, потому что ты - понял: ты, и никто другой, - не уберег складов, где было все наше продовольствие. Мы еще продолжим этот разговор на исполкоме. И это будет разговор о революционной дисциплине.
- А! - махнул рукой Сякин, поворачиваясь к выходу. - Банду резать это и есть моя революционная дисциплина. Все!
Четко прозвенев шпорами, он вышел и грохнул дверью.
Гуляев спустился вниз.
- Вот какова обстановка, - сказал, поигрывая желваками, Бубнич, - вот наша опора. Эскадрон - единственная реальная военная сила в уезде, а Сякин - сам видишь!
- Его надо арестовать, а то он бузу разведет.
- Это для дураков, - ответил Бубнич. - С ним надо ладить. Этот оренбургский казачок, кстати, на фронте был что надо. Обратил внимание на его оружие? Почетное. Рубака классный. Нет, к Сякину нужен подход. И если мы найдем этот подход, из него можно воспитать хорошего командира.
Гуляев вышел. День хмуро занавешивался тучами. У магазина потребкооперации в каменной решимости стояла очередь. Из двери трижды высовывался человек:
- Граждане, на сегодня выдачи не будет! Слышали ж, граждане! Бандюки склады пожгли.
Очередь стояла угрюмо и бесповоротно. И только на вторичный его выкрик раздался дикий, озлобленный вопль:
- Пайка не будет - мы твой магазин разнесем, сука!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13