Наиболее примечательным в облике Шампиона был его костюм, сочетавший в себе самые непримиримые противоположности. Высокие грубые ботинки на шнурках и плотные темно-синие полотняные брюки подошли бы любому рабочему. А безукоризненно чистый крахмальный воротничок и надушенный платок в наружном карманчике черного пиджака делали его похожим на сельского учителя. Все это придавало ему комичный вид.
Он с полуслова понял, что нужно его неожиданным посетителям, но терпеливо выслушал до конца длинную, пересыпанную витиеватыми выражениями речь Фауста.
– Сердцем и душой я ваш! – сказал Шампион, когда Фауст умолк. – Революции всегда были моей журналистской специальностью. Я, пожалуй, мог бы держать пари, что не опоздал ни к одной из них, если не считать Великую французскую! Россия – моя ближайшая цель, одной ногой я уже там. Но ради того чтобы вам помочь, господа, я готов отложить поездку… Нет, нет, не думайте, что я бескорыстен… Видите ли, мне выгодно поехать вместе с вами. Выгодно!… Ах, что я говорю! Да это неслыханная удача! Вы будете поставлять мне информацию из первоисточника. Я буду свидетелем того, как исполняются пророческие предсказания Энгельса о том, что центр мировой революции переместится в Россию. Я уже смакую заголовки: «Наш специальный корреспондент сообщает с поля боя русской революции: «Маузеры творят историю!», «Из моря крови встает богиня свободы!», «Боевики – слово, которое заставляет содрогаться царскую империю!»
– Однако вы же пишете умные вещи, – не удержался Русениек. – Тогда к чему такой тон ярмарочного зазывалы?
Шампион не обиделся, хлопнул его по плечу и лукаво подмигнул:
– Знаю, знаю! Но, господа, я не Эмиль Золя! Без декораций мне не обойтись! Я пишу для того, чтобы и волк был сыт, и овцы целы. Когда я рассказывал о негритянском мятеже в Уганде, когда я писал о восстании против кровавого диктатора Никарагуа генерала Доминго, когда сообщал о забастовке горняков Уэллса, редакторы думали, что Шампион ищет сенсаций. Им и в голову не приходило заподозрить меня в симпатиях к бунтовщикам! Зато простые люди меня все-таки понимали…
Русениек и Фауст долго просидели у Шампиона. Все, что касалось закупок оружия и дальнейшего сотрудничества, было давно обсуждено, но журналист умел так интересно рассказывать, что хотелось еще и еще слушать о его полных приключениями поездках по Африке, Азии и Южной Америке. Правда, вначале раздражала манера повествования, слишком приглаженные и в то же время крикливые фразы – словно он мысленно читал напечатанный жирным шрифтом репортаж, где в конце каждого предложения стоял вопросительный или восклицательный знак. Но немного погодя Русениек понял, что Шампион просто не может иначе – стремление опередить других корреспондентов приучило его мыслить броскими заголовками и готовыми фразами телеграмм.
Так состоялось их знакомство с французским журналистом.
При первом же разговоре с оружейными фабрикантами Шампиону стало ясно, что оружия русским революционерам они не продадут, независимо от того, кто возьмется посредничать в этой сделке. Бельгийское правительство не желало портить отношения с царским посольством. Задача боевиков неожиданно осложнилась. Фауст уже склонялся к тому, чтобы махнуть рукой на Бельгию и попытать счастья в Швейцарии.
– Экая беда! Нашли от чего вешать нос! – воскликнул Шампион. – Не хотят продавать русским – продадут гаитянцам!
– Тогда уж лучше дикарям с острова Фиджи! – усмехнулся Фауст. – Ведь туземцы, употребившие в пищу капитана Кука, вызовут еще меньше подозрений у бельгийцев.
– Если бы вы, господин Пурмалис, были регулярным подписчиком газеты «Тан», то сейчас вам не пришлось бы вспоминать меню людей, слопавших отважного путешественника, – парировал колкость Фауста Шампион и с торжествующим видом достал из бокового кармана вчетверо сложенную газету. – Читайте!
Заметка в несколько строк сообщала об отъезде в Европу для закупки крупной партии оружия представителей армии Гаити.
– Вы настоящий клад, Шампион! – Русениек сразу понял хитроумный замысел и ухватился за него. – Только поплывем в Европу под флагом другой южноамериканской республики. Неловко получится, если этим гаитянцам взбредет в голову покупать оружие здесь. Ведь Льеж как-никак центр европейской оружейной промышленности.
Опасения Русениека подтвердил дальнейший ход событий. Через двенадцать дней в Льеже появились два полковника из генерального штаба армии Гаити и, как назло, заинтересовались партией винтовок устаревшего образца и потому недорогих, которые за два дня до того отобрали боевики для доблестной кавалерии республики Сальвадор. Русениеку с большим трудом удалось уговорить фабриканта оставить оружие за Сальвадором и не продать его гаитянцам, платившим наличными. Однако срок платежа был значительно приближен по сравнению с первоначальными условиями.
Теперь оставалось самое главное – выкупить оружие.
Надо, не теряя времени, ехать в Ригу и доложить о результатах Федеративному комитету. Отправился в Ригу и Шампион, чтобы не опоздать к началу новых событий в русской революции и разразиться потоком корреспонденции для своей парижской газеты. Вместе с ними покинула Льеж и Дина, сестра Фауста.
3
Попрощавшись на вокзале с Эрнестом и Лампионом, Дина решила пойти домой пешком. Хорошо после долгого отсутствия пройтись по улицам Риги, полной грудью вдохнуть воздух любимого города. Ноша ее была не тяжела – небольшой чемодан с вещами и круглая картонка. Дина везла из Льежа, где обучалась искусству шитья, для хозяйки ателье мадам Герке бальный туалет, отделанный знаменитыми брюссельскими кружевами, бесчисленными рюшами, вышивкой и плиссировкой.
Достигнув берега Даугавы, девушка остановилась. Солнце немилосердно пекло. По реке проворно сновали белые иолы недавно основанного Лифляндского яхт-клуба. Склонившись над бамбуковыми удочками, дремали в своих лодках рыболовы. Мимо проплыл пароходик. Судя по музыке, извергаемой огромной граммофонной трубой, это было суденышко «Хельмсинга и Гримма», на котором за пятиалтынный дачники катались до острова Доле и обратно.
На берегу, между рыночными ларьками, кишела пестрая толпа. Толстые хозяйки рядились о цене с еще более толстыми торговками. Чуть поодаль студенты в суконных мундирах и профессора в черных шелковых шапочках рылись в книгах, в беспорядке разложенных букинистами прямо на мостовой. Хватало тут и простого люда. С давних пор в семьях скудного достатка укоренился обычай в свободные минуты приводить детишек к Даугаве. Здесь всегда было чему подивиться, начиная от заморских парусников и кончая свадебными кортежами, которые после церемонии венчания в одной из городских церквей обычно проезжали вдоль берега реки. Одним словом, вокруг царило обычное воскресное оживление, такое знакомое и близкое Дине.
И все же что-то переменилось. Поначалу девушке казалось, что она просто отвыкла от Риги – вдалеке, за границей, родные места всегда представлялись более милыми сердцу, более красивыми и веселыми. А сейчас все окружающее почему-то воспринималось как театральный спектакль, где актеры механически исполняют свои заигранные роли, скандируют давно опостылевшие слова. Однако вскоре Дина почувствовала, что это яркое зрелище таит в себе огромное напряжение. Достаточно было перенести свой взор вдаль, как заметными становились признаки надвигающейся бури. Многие заводские трубы уже не изрыгали в небо облака черного дыма. Остальные робко курились, словно в предчувствии забастовки, которая в любую минуту может оборвать дыхание фабрики. Возле берега торчала германская канонерка «Гогенцоллерн». Придя с «визитом дружбы», она так и осталась в Риге, готовая при первом сигнале опасности вывезти подданных кайзера Вильгельма из угрожавшего мятежом города.
Дина взглянула на железнодорожный мост, и в ее памяти невольно возникли события страшного дня тринадцатого января…
В тот день мадам Герке велела отнести одной заказчице шляпу. Дина еще сейчас хорошо помнила – лиловую, с золотой парчовой лентой и черным страусовым пером. На Дине было тоненькое демисезонное пальтишко, и она бежала, чтобы не замерзнуть. За углом девушка увидела шествие. У людей были взволнованные лица, слышались гневные возгласы. Впервые она видела, как реют алые, словно пламя пожара, знамена. Минувшим воскресеньем в Петербурге расстреляли мирную демонстрацию, направлявшуюся к царскому дворцу с петицией. Сотни убитых, не счесть раненых…
Зажатая со всех сторон толпой, Дина с трудом продвигалась вперед. Вдруг раздались залпы – один, другой, третий. Повсюду кровь, скорчившиеся тела, стоны раненых, проклятия, плач. И Дина тоже что-то кричала и плакала. Ее схватил жандарм и стал бить, она укусила его за руку. Оказавшийся рядом человек размозжил ему голову. Да, в тот день Дина состарилась на десять лет, да и поумнела на столько же.
Поговорить с братом не удавалось – после январских волнений в политехникуме Фауста разыскивала полиция, и он, даже не попрощавшись, уехал в Льеж продолжать там занятия на химическом факультете.
Дина надеялась, что старый друг детства Робис поможет ей разобраться в мучивших ее вопросах, – он всегда был верным товарищем, перед ним можно было открыть душу. Но оказалось, что он и Фауст словно сговорились всю жизнь смотреть на нее, как на маленькую девочку, которую надо беречь от всяких сквозняков. Дина понимала, что Робис желает ей добра, и все же это причиняло боль и даже обиду… Ну ничего, дорогу в подполье она нашла и без их помощи.
И вот она очутилась в Бельгии, куда мадам Герке отправила ее изучать заграничные моды, познакомилась с Эрнестом, часами обучалась стрельбе в развалинах Льежской крепости, вместе с товарищами ходила по оружейным заводам.
И теперь по Риге шагала уже не молоденькая швея Дина Пурмалис, а товарищ Дайна, такая же, как Эрнест, носивший подпольную кличку «Атаман», как Робис, как многие другие, которые еще недавно представлялись девушке чуть ли не сказочными героями…
К действительности Дину вернула знакомая фигура, шагавшая по понтонному мосту. Это не мог быть никто иной, кроме Грома. Старый, верный товарищ, который так часто приходил к брату.
Дине пришлось догонять его бегом. Забежав вперед, она заглянула в лицо торопливо шагавшему мужчине. Ну конечно, из-под козырька фуражки, сквозь стекла очков на нее взглянули серые глаза Грома. Пухлые губы растянулись в радостную улыбку, приоткрыв, по меньшей мере, восемь блестящих металлических зубов, которые были вставлены взамен выбитых в тайной полиции. Каким бы тяжелым ни бывало его положение, какие бы опасности ему ни угрожали, этот человек никогда не терял бодрости и чувства юмора. Он спокойно ухмылялся, когда мастер ругал его и грозился выгнать с работы, с улыбкой шел навстречу цепи городовых. Рассказывали, что Гром улыбался, когда его в «музее» допрашивал Регус. Это так взбесило начальника тайной полиции, что тот ударил ему рукояткой револьвера по зубам.
– Дина, девочка, как я рад тебя видеть! Ну, как там, в этой Европе? Где Фауст? Когда приедет Атаман?
– Новости хорошие, – ответила Дина. – Атаман уже в Риге, а брат придумал новую бомбу.
– Новую бомбу, говоришь?! Эх, да что там… – Гром вдруг посерьезнел, пропали складки и ямки на щеках, разгладились морщинки в углах глаз. – Чтобы покончить с этими мерзавцами, нескольких бомб не хватит, – проговорил он. – Ну, пошли со мной, я тороплюсь на верфь «Аугсбург», тут, на Балластной дамбе, надо нам с Лихачом встретиться. – И он подхватил Динин чемодан.
Вскоре они дошли до судоверфи. Несмотря на воскресенье, работа шла, как и в будний день. Рабочие старались подработать лишнюю копейку, чтобы после недавней забастовки залатать прорехи в своем бюджете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Он с полуслова понял, что нужно его неожиданным посетителям, но терпеливо выслушал до конца длинную, пересыпанную витиеватыми выражениями речь Фауста.
– Сердцем и душой я ваш! – сказал Шампион, когда Фауст умолк. – Революции всегда были моей журналистской специальностью. Я, пожалуй, мог бы держать пари, что не опоздал ни к одной из них, если не считать Великую французскую! Россия – моя ближайшая цель, одной ногой я уже там. Но ради того чтобы вам помочь, господа, я готов отложить поездку… Нет, нет, не думайте, что я бескорыстен… Видите ли, мне выгодно поехать вместе с вами. Выгодно!… Ах, что я говорю! Да это неслыханная удача! Вы будете поставлять мне информацию из первоисточника. Я буду свидетелем того, как исполняются пророческие предсказания Энгельса о том, что центр мировой революции переместится в Россию. Я уже смакую заголовки: «Наш специальный корреспондент сообщает с поля боя русской революции: «Маузеры творят историю!», «Из моря крови встает богиня свободы!», «Боевики – слово, которое заставляет содрогаться царскую империю!»
– Однако вы же пишете умные вещи, – не удержался Русениек. – Тогда к чему такой тон ярмарочного зазывалы?
Шампион не обиделся, хлопнул его по плечу и лукаво подмигнул:
– Знаю, знаю! Но, господа, я не Эмиль Золя! Без декораций мне не обойтись! Я пишу для того, чтобы и волк был сыт, и овцы целы. Когда я рассказывал о негритянском мятеже в Уганде, когда я писал о восстании против кровавого диктатора Никарагуа генерала Доминго, когда сообщал о забастовке горняков Уэллса, редакторы думали, что Шампион ищет сенсаций. Им и в голову не приходило заподозрить меня в симпатиях к бунтовщикам! Зато простые люди меня все-таки понимали…
Русениек и Фауст долго просидели у Шампиона. Все, что касалось закупок оружия и дальнейшего сотрудничества, было давно обсуждено, но журналист умел так интересно рассказывать, что хотелось еще и еще слушать о его полных приключениями поездках по Африке, Азии и Южной Америке. Правда, вначале раздражала манера повествования, слишком приглаженные и в то же время крикливые фразы – словно он мысленно читал напечатанный жирным шрифтом репортаж, где в конце каждого предложения стоял вопросительный или восклицательный знак. Но немного погодя Русениек понял, что Шампион просто не может иначе – стремление опередить других корреспондентов приучило его мыслить броскими заголовками и готовыми фразами телеграмм.
Так состоялось их знакомство с французским журналистом.
При первом же разговоре с оружейными фабрикантами Шампиону стало ясно, что оружия русским революционерам они не продадут, независимо от того, кто возьмется посредничать в этой сделке. Бельгийское правительство не желало портить отношения с царским посольством. Задача боевиков неожиданно осложнилась. Фауст уже склонялся к тому, чтобы махнуть рукой на Бельгию и попытать счастья в Швейцарии.
– Экая беда! Нашли от чего вешать нос! – воскликнул Шампион. – Не хотят продавать русским – продадут гаитянцам!
– Тогда уж лучше дикарям с острова Фиджи! – усмехнулся Фауст. – Ведь туземцы, употребившие в пищу капитана Кука, вызовут еще меньше подозрений у бельгийцев.
– Если бы вы, господин Пурмалис, были регулярным подписчиком газеты «Тан», то сейчас вам не пришлось бы вспоминать меню людей, слопавших отважного путешественника, – парировал колкость Фауста Шампион и с торжествующим видом достал из бокового кармана вчетверо сложенную газету. – Читайте!
Заметка в несколько строк сообщала об отъезде в Европу для закупки крупной партии оружия представителей армии Гаити.
– Вы настоящий клад, Шампион! – Русениек сразу понял хитроумный замысел и ухватился за него. – Только поплывем в Европу под флагом другой южноамериканской республики. Неловко получится, если этим гаитянцам взбредет в голову покупать оружие здесь. Ведь Льеж как-никак центр европейской оружейной промышленности.
Опасения Русениека подтвердил дальнейший ход событий. Через двенадцать дней в Льеже появились два полковника из генерального штаба армии Гаити и, как назло, заинтересовались партией винтовок устаревшего образца и потому недорогих, которые за два дня до того отобрали боевики для доблестной кавалерии республики Сальвадор. Русениеку с большим трудом удалось уговорить фабриканта оставить оружие за Сальвадором и не продать его гаитянцам, платившим наличными. Однако срок платежа был значительно приближен по сравнению с первоначальными условиями.
Теперь оставалось самое главное – выкупить оружие.
Надо, не теряя времени, ехать в Ригу и доложить о результатах Федеративному комитету. Отправился в Ригу и Шампион, чтобы не опоздать к началу новых событий в русской революции и разразиться потоком корреспонденции для своей парижской газеты. Вместе с ними покинула Льеж и Дина, сестра Фауста.
3
Попрощавшись на вокзале с Эрнестом и Лампионом, Дина решила пойти домой пешком. Хорошо после долгого отсутствия пройтись по улицам Риги, полной грудью вдохнуть воздух любимого города. Ноша ее была не тяжела – небольшой чемодан с вещами и круглая картонка. Дина везла из Льежа, где обучалась искусству шитья, для хозяйки ателье мадам Герке бальный туалет, отделанный знаменитыми брюссельскими кружевами, бесчисленными рюшами, вышивкой и плиссировкой.
Достигнув берега Даугавы, девушка остановилась. Солнце немилосердно пекло. По реке проворно сновали белые иолы недавно основанного Лифляндского яхт-клуба. Склонившись над бамбуковыми удочками, дремали в своих лодках рыболовы. Мимо проплыл пароходик. Судя по музыке, извергаемой огромной граммофонной трубой, это было суденышко «Хельмсинга и Гримма», на котором за пятиалтынный дачники катались до острова Доле и обратно.
На берегу, между рыночными ларьками, кишела пестрая толпа. Толстые хозяйки рядились о цене с еще более толстыми торговками. Чуть поодаль студенты в суконных мундирах и профессора в черных шелковых шапочках рылись в книгах, в беспорядке разложенных букинистами прямо на мостовой. Хватало тут и простого люда. С давних пор в семьях скудного достатка укоренился обычай в свободные минуты приводить детишек к Даугаве. Здесь всегда было чему подивиться, начиная от заморских парусников и кончая свадебными кортежами, которые после церемонии венчания в одной из городских церквей обычно проезжали вдоль берега реки. Одним словом, вокруг царило обычное воскресное оживление, такое знакомое и близкое Дине.
И все же что-то переменилось. Поначалу девушке казалось, что она просто отвыкла от Риги – вдалеке, за границей, родные места всегда представлялись более милыми сердцу, более красивыми и веселыми. А сейчас все окружающее почему-то воспринималось как театральный спектакль, где актеры механически исполняют свои заигранные роли, скандируют давно опостылевшие слова. Однако вскоре Дина почувствовала, что это яркое зрелище таит в себе огромное напряжение. Достаточно было перенести свой взор вдаль, как заметными становились признаки надвигающейся бури. Многие заводские трубы уже не изрыгали в небо облака черного дыма. Остальные робко курились, словно в предчувствии забастовки, которая в любую минуту может оборвать дыхание фабрики. Возле берега торчала германская канонерка «Гогенцоллерн». Придя с «визитом дружбы», она так и осталась в Риге, готовая при первом сигнале опасности вывезти подданных кайзера Вильгельма из угрожавшего мятежом города.
Дина взглянула на железнодорожный мост, и в ее памяти невольно возникли события страшного дня тринадцатого января…
В тот день мадам Герке велела отнести одной заказчице шляпу. Дина еще сейчас хорошо помнила – лиловую, с золотой парчовой лентой и черным страусовым пером. На Дине было тоненькое демисезонное пальтишко, и она бежала, чтобы не замерзнуть. За углом девушка увидела шествие. У людей были взволнованные лица, слышались гневные возгласы. Впервые она видела, как реют алые, словно пламя пожара, знамена. Минувшим воскресеньем в Петербурге расстреляли мирную демонстрацию, направлявшуюся к царскому дворцу с петицией. Сотни убитых, не счесть раненых…
Зажатая со всех сторон толпой, Дина с трудом продвигалась вперед. Вдруг раздались залпы – один, другой, третий. Повсюду кровь, скорчившиеся тела, стоны раненых, проклятия, плач. И Дина тоже что-то кричала и плакала. Ее схватил жандарм и стал бить, она укусила его за руку. Оказавшийся рядом человек размозжил ему голову. Да, в тот день Дина состарилась на десять лет, да и поумнела на столько же.
Поговорить с братом не удавалось – после январских волнений в политехникуме Фауста разыскивала полиция, и он, даже не попрощавшись, уехал в Льеж продолжать там занятия на химическом факультете.
Дина надеялась, что старый друг детства Робис поможет ей разобраться в мучивших ее вопросах, – он всегда был верным товарищем, перед ним можно было открыть душу. Но оказалось, что он и Фауст словно сговорились всю жизнь смотреть на нее, как на маленькую девочку, которую надо беречь от всяких сквозняков. Дина понимала, что Робис желает ей добра, и все же это причиняло боль и даже обиду… Ну ничего, дорогу в подполье она нашла и без их помощи.
И вот она очутилась в Бельгии, куда мадам Герке отправила ее изучать заграничные моды, познакомилась с Эрнестом, часами обучалась стрельбе в развалинах Льежской крепости, вместе с товарищами ходила по оружейным заводам.
И теперь по Риге шагала уже не молоденькая швея Дина Пурмалис, а товарищ Дайна, такая же, как Эрнест, носивший подпольную кличку «Атаман», как Робис, как многие другие, которые еще недавно представлялись девушке чуть ли не сказочными героями…
К действительности Дину вернула знакомая фигура, шагавшая по понтонному мосту. Это не мог быть никто иной, кроме Грома. Старый, верный товарищ, который так часто приходил к брату.
Дине пришлось догонять его бегом. Забежав вперед, она заглянула в лицо торопливо шагавшему мужчине. Ну конечно, из-под козырька фуражки, сквозь стекла очков на нее взглянули серые глаза Грома. Пухлые губы растянулись в радостную улыбку, приоткрыв, по меньшей мере, восемь блестящих металлических зубов, которые были вставлены взамен выбитых в тайной полиции. Каким бы тяжелым ни бывало его положение, какие бы опасности ему ни угрожали, этот человек никогда не терял бодрости и чувства юмора. Он спокойно ухмылялся, когда мастер ругал его и грозился выгнать с работы, с улыбкой шел навстречу цепи городовых. Рассказывали, что Гром улыбался, когда его в «музее» допрашивал Регус. Это так взбесило начальника тайной полиции, что тот ударил ему рукояткой револьвера по зубам.
– Дина, девочка, как я рад тебя видеть! Ну, как там, в этой Европе? Где Фауст? Когда приедет Атаман?
– Новости хорошие, – ответила Дина. – Атаман уже в Риге, а брат придумал новую бомбу.
– Новую бомбу, говоришь?! Эх, да что там… – Гром вдруг посерьезнел, пропали складки и ямки на щеках, разгладились морщинки в углах глаз. – Чтобы покончить с этими мерзавцами, нескольких бомб не хватит, – проговорил он. – Ну, пошли со мной, я тороплюсь на верфь «Аугсбург», тут, на Балластной дамбе, надо нам с Лихачом встретиться. – И он подхватил Динин чемодан.
Вскоре они дошли до судоверфи. Несмотря на воскресенье, работа шла, как и в будний день. Рабочие старались подработать лишнюю копейку, чтобы после недавней забастовки залатать прорехи в своем бюджете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35