– А вы не хотите снять пальто, Джордж? – поинтересовался он. – Сэм, спросите, что он хочет выпить?
Сэм спросил, но Смайли ушел с головой в бумаги и не ответил.
Эндерби возобновил чтение вслух:
– «Мне было велено также не упоминать о КОМЕТЕ в ежегодных отчетах о расходах в странах Западной Европы, которые я, как аудитор, подписывал и представлял Карле, а он, в свою очередь, передавал их по окончании каждого финансового года на рассмотрение коллегии Московского Центра… Нет, я никогда не встречался с агентом КОМЕТА, как не знаю и того, что с ней сталось или в какой стране она действует. Знаю только, что она живет под именем Александры Остраковой, чьи родители получили французское гражданство…» – Снова пропускается несколько страниц. – «Ежемесячная выплата десяти тысяч долларов производилась не лично, я переводил деньги в банк в Туне – это в Бернском кантоне, в Швейцарии. Переводил их на счет некоего доктора Адольфа Глазера. Номинально Глазер является владельцем счета, но, я думаю, доктор Глазер – это рабочее имя человека, с которым Карла держит связь в Советском посольстве в Берне, настоящее имя его – Григорьев. Дело в том, что однажды я перевел деньги в Тун, а в результате ошибки банка деньги на счет не поступили; когда это стало известно Карле, он приказал мне – пока банки разбираются – немедленно выслать эту сумму вторично на имя Григорьева. Я так и сделал, а потом мне вернули первоначально посланную сумму. Это все, что я знаю. Отто, друг мой, прошу тебя: сохрани это в тайне, не то меня убьют». – И он, черт возьми, прав. Так они и поступили. – Эндерби швырнул записи на стол, и они упали с глухим стуком. – Можно сказать, последняя воля и завещание Кирова. Это все, Джордж?
– Да, Сол.
– В самом деле не хотите выпить?
– Благодарю вас. Я вполне ублаготворен.
– Я тем не менее выложу все до конца, потому что меня переполняет информация. Следите за счетом, который я буду вести. Правда, в арифметике мне далеко до вас. Следите за каждым поворотом моей мысли. – Вспомнив Лейкона, он поднял левую руку и растопырил пальцы, готовясь по ним считать. – Первое: Остракова пишет Владимиру. Ее письмо вызывает в памяти старые воспоминания. По всей вероятности, Михель перехватил его и прочитал, но мы этого никогда не узнаем. Мы могли бы поднажать на него, но сомневаюсь, чтобы это помогло, и мы наверняка наделаем шуму в стане Карлы, если на это пойдем. – Он загнул второй палец. – Второе: Владимир посылает копию письма Остраковой Отто Лейпцигу, убеждая его в самом срочном порядке возобновить отношения с Кировым. Третье: Лейпциг мчится в Париж, встречается с Остраковой, подкатывается к своему дорогому старому приятелю Кирову, уговаривает его поехать в Гамбург, а Киров вполне может туда поехать, поскольку Лейпциг все еще значится в списках Карлы как агент Кирова. Теперь возникает один вопрос, Джордж.
Смайли ждал.
– В Гамбурге Лейпциг спалил Кирова с потрохами. Правильно? Доказательство – здесь, в наших потных руках. Но мне интересно знать – как?
В самом ли деле Смайли не следил за ходом мысли Эндерби или просто хотел, чтобы тот немного сам потрудился? Так или иначе он предпочел воспринять вопрос Эндерби как риторику.
– Каким все-таки путем спалил его Лейпциг? – не отступался Эндерби. – С помощью чего на него надавил? С помощью грязных снимочков – что ж, о'кей. Карла – пуританин, Киров – тоже. Но ведь, Господи, это же не пятидесятые годы, верно? Всякому теперь разрешается немножко погладить ножки, что такого?
Смайли никак не комментировал мораль русских, но по поводу метода давления Лейпцига на Кирова оказался столь же дальновиден, как был бы дальновиден Карла:
– Дело в других этических нормах, нежели наши. Их этика не признает дураков. Мы считаем, что легче уступаем давлению, чем русские. Это неправда. Неправда – и все. – Он был, казалось, очень в этом уверен. И казалось, в последнее время немало об этом думал. – Киров проявил некомпетентность и болтливость. За одну только болтливость Карла уничтожил бы его. У Лейпцига были доказательства его болтливости. Вы, возможно, вспомните, что, когда мы первоначально проводили операцию против Кирова, он напился и наговорил лишнего про Карлу. Он рассказал Лейпцигу, что Карла приказал ему лично придумать легенду для женщины-агента. В то время вы скептически отнеслись к этой истории, но это оказалось правдой.
Эндерби был не из тех, кто краснеет, но снизошел до кривой улыбки и полез в карман за новой спичкой.
– «И кто покатит вверх камень, к тому он воротится», – заметил он с удовлетворением, хотя не ясно было, относил ли он это на собственный счет или на счет Кирова. – Расскажи-ка нам и остальное, приятель, а не то я сообщу Карле, что ты мне уже рассказал, говорит маленький Отто своей мухе. Иисусе, вы правы, он действительно держал Кирова за горло.
Желая несколько притушить страсти, Сэм Коллинз вставил:
– Я думаю, то, что сказал Джордж, довольно точно совпадает с тем, что указано на странице два, шеф, – сказал он. – Тут, где Лейпциг ссылается на «наши разговоры в Париже». Отто повернул нож Карлы в теле Кирова – это несомненно. Верно, Джордж?
Но Сэм Коллинз все равно что говорил из соседней комнаты – столь мало внимания двое других обратили на его слова.
– Лейпциг также располагал еще и письмом Остраковой, – добавил Смайли. – Оно не слишком хорошо характеризовало Кирова.
– Еще одно, – вымолвил Эндерби.
– Да, Сол?
– Четыре года, верно? Прошло целых четыре года с тех пор, как Киров сделал первый подход к Лейпцигу. И вдруг он принялся обхаживать Остракову, добиваясь того же. Четыре года спустя. Вы намекаете на то, что он все это время ходил вокруг да около с тем же поручением от Карлы и ни на йоту не продвинулся?
Ответ Смайли оказался на редкость бюрократическим.
– Можно только предположить, что Карла снял свое требование, а потом его возобновил, – официальным тоном ответил Смайли, и Эндерби не стал на него нажимать.
– Суть в том, что Лейпциг спалил Кирова и сообщил Владимиру об этом, – возобновил свой монолог Эндерби и снова растопырил пальцы, приготовясь считать. – Владимир посылает Виллема в качестве курьера. Тем временем в московском хозяйстве Карла либо почувствовал неладное, либо Михель донес ему – скорее, последнее. Так или иначе, Карла вызывает Кирова домой под предлогом повышения по службе и подвешивает его на крючок. Киров довольно быстро во всем сознается. Тогда Карла пытается засунуть зубную пасту обратно в тюбик. Убивает Владимира, когда тот идет на встречу с нами, вооруженный письмом Остраковой. Убивает Лейпцига. Устраивает ловушку старухе и допускает промашку. В каком же он сейчас настроении?
– Сидит в Москве и ждет, чтобы Холмс или капитан Ахаб явился и выручил его, – произнес своим бархатным голосом Сэм Коллинз и закурил новую коричневую сигарету.
Эндерби это вовсе не развеселило.
– Тогда почему Карла не выроет свое сокровище, Джордж? Почему не перенесет его в другое место? Если Киров рассказал Карле все то, что рассказал Лейпцигу, первым делом Карле следовало бы замести следы!
– Возможно, сокровище не передвигаемо, – предположил Смайли. – Возможно, у Карлы нет выбора.
– Но было бы полным безумием сохранять зтот банковский счет!
– Полным безумием было использовать такого дурака, как Киров, – с необычайной резкостью бросил Смайли. – Безумием было позволить ему вербовать Лейпцига, безумием было подпускать его к Остраковой, безумием было считать, что, убрав трех человек, он ликвидирует утечку. Поэтому предположения о наличии здравого смысла отпадают. И почему они должны существовать? – Он помолчал. – Карла, судя по всему, верит в то, что делает, иначе Григорьев не сидел бы все еще в Берне. А, насколько я понимаю, он, как вы говорите, там? – Он бросил взгляд на Коллинза.
– На сегодняшний день он прочно там сидит. – Коллинз осклабился своей неизменной улыбочкой на все случаи жизни.
– В таком случае перевод счета в другой банк едва ли был бы логичен, – заметил Смайли. И добавил: – Даже для сумасшедшего.
«И странное дело, – как потом – каждый в отдельности – говорили Коллинз и Эндерби, – все высказывания Смайли словно рождали в комнате ток холодного воздуха: сами не понимая каким образом, они переместились в сферу более высоких норм человеческого поведения, в которых совсем не разбирались».
– Так кто же эта его таинственная дамочка? – без дальних околичностей спросил Эндерби. – Кто стоит десять косых в месяц и всей его чертовой карьеры? Кто вынуждает его прибегать к помощи недотеп вместо обычных головорезов? Должно быть, незаурядная штучка.

Опять-таки останется тайной, почему Смайли не дал ответа на этот вопрос. Возможно, это объясняется лишь его решением держаться неприступно, а возможно, мы столкнулись с упорным нежеланием прирожденного агента открывать куратору что-либо, не имеющее существенного значения для их сотрудничества. Решение Смайли, безусловно, объяснялось какой-то философией. В душе Смайли считал, что уже ни перед кем не должен отчитываться, кроме самого себя, – зачем же вести себя так, будто дело обстоит иначе? «Эти нити ведут их всех в мою жизнь, – вполне возможно, рассуждал он. – Зачем же вручать концы моему противнику, чтобы он мог манипулировать мной». Опять-таки он мог предположить – и, по всей вероятности, не без оснований, – что Эндерби не хуже его знал все перипетии прошлого Карлы, в противном случае в его распоряжении был целый отдел Изучения Советского Союза, который копал бы всю ночь, пока не нашел требуемых ответов.
Так или иначе Смайли держал свое мнение при себе.

– Джордж! – наконец призывно воскликнул Эндерби.
Над ними совсем низко пролетел самолет.
– Весь вопрос в том, хотите ли вы получить товар, – произнес в ответ Смайли. – Вряд ли что-либо еще представляет большой интерес.
– Значит, не видите! – воскликнул Эндерби, убирая спичку изо рта. – О, я, конечно же, хочу заполучить его, – продолжал он так, будто это лишь половина дела. – Хочу заполучить Мону Лизу, и председателя Китайской Народной Республики, и будущего победителя Ирландского кубка. Хочу увидеть Карлу сидящим на раскаленной сковороде в Саррате и выплевывающим историю своей жизни следователям. Хочу, чтобы американские Кузены многие годы ели из моих рук. Хочу доиграть до конца, конечно же, хочу. И все равно это не снимает меня с крючка.
Но Смайли почему-то совсем не беспокоила ситуация, в которой находился Эндерби.
– Брат Лейкон, я полагаю, познакомил вас с реальностью? С тем, что у нас стагнация и так далее, – осведомился Эндерби. – С тем, что у нас молодой, идеалистически настроенный кабинет, разрядка, приправленная горчичкой, разглагольствования об открытом правительстве и все такое прочее? Что надо покончить с рефлексами, выработанными «холодной войной»? С тем, что под каждым диваном в Уайтхолле, особенно под нашим, пытаются вынюхать заговор консерваторов? Рассказал он вам об этом? Рассказал, что предполагается начать еще одну чертову англо-большевистскую мирную инициативу, которая должна быть насажена на петли к Рождеству?
– Нет. Нет, об этом он мне не говорил.
– Ну так вот, кабинет готовит такую штуку. И мы не должны эту инициативу подрывать и т.д. и т.п. Учтите, те же самые люди, которые бьют сейчас в барабаны мира, поднимают страшный вой по поводу того, что мы ничего не делаем. Очевидно, в этом есть какой-то смысл. Они уже сейчас запрашивают нас, какую позицию займут Советы. Неужели так было всегда?
Смайли столь долго молчал, что, казалось, настал Судный день и он вершит судьбами людей.
– Полагаю, да. Полагаю, в той или иной форме так было всегда, – наконец произнес он тоном человека, для которого ответ имеет большое значение.
– Хорошо бы вам предупредить меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65