Почувствовав, однако, что звучит все это не слишком убедительно, Никербок вытащил деньги:
— Господин каторжник! Ну, посмотрите же… Откуда, если я солгал, у бедного клерка могло оказаться четыреста пятьдесят фунтов?…
Здоровенная ручища каторжника выхватила деньги таким движением, словно он собирался швырнуть их в лицо собеседнику, но тут же ловким движением отправила их себе в карман, в то время как левая рука по всем правилам искусства нанесла мистеру Никербоку нокаутирующий удар в челюсть…
…Уже совсем рассвело, когда Никербок пришел в себя. Сначала он с угрюмым видом пощупал подбородок, а потом — с еще более угрюмым — карман. Были у него четыреста пятьдесят фунтов… И сплыли. Вот тут, в кармане, лежала эта чудесная, сказочная сумма. Чуть позже он ошеломленно констатировал, что каторжник оказался человеком на редкость обстоятельным, и из карманов мистера Никербока исчезли даже те два фунта, которые он заработал честным трудом. Его собственные деньги — остатки зарплаты! А ведь надо еще дожить до первого.
Потерять чудом появившиеся, сказочные четыреста пятьдесят фунтов грустно и печально, быть может. Но потеря двух реальных, живых фунтов — это удар! Трагедия! В этот день Никербок больше никому не отворял дверь, написал хозяину дома письмо с отказом от квартиры и решил, что отдыхать в будущем будет не на континенте.
В каком же прогнившем, порочном мире мы живем! Коррупция, однако, все же штука хорошая. Кто знает, может, какой-нибудь любитель сорить деньгами еще появится у него?!
Никербок ждал напрасно. Больше не появился никто.
Откуда у Эдди Рансинга взялись головокружительные деньги, которыми он так ошеломил старика Никербока? Ему удалось-таки уговорить своего дядю. Мистер Рансинг-старший был человеком провинциальным, а потому с некоторым подозрением относился к своим бедным столичным родственникам — в особенности к своему племяннику. Выслушав фантастический рассказ Эдди о подслушанном им завещании, Рансинг-старший долго расхаживал но комнате, а затем позвонил в Дартмур, представившись родственником Джима Хогана. Ему сообщили, что старый каторжник умер, а оставленное им завещание надлежащим образом отослано наследнице. Это подействовало. Мысль о драгоценном камне ценой в миллион фунтов пробудила жилку предприимчивости в этом богатом, но несколько мелочном человеке. Впрочем, как раз люди мелочные готовы пойти на самый большой риск, если уж кому-то удастся пробить защищающую их броню подозрительности.
— Послушай, дядя, — продолжал убеждать его Эдди, — это же наконец дело, словно созданное для меня. Тут нужна искра гения. С моими способностями, я, если уж пойду по следу, то принесу тебе алмаз не хуже, чем гончая — перепелку. Но для этого нужны деньги. Может быть, все это займет несколько месяцев, придется куда-то ехать, подкупать кого-нибудь. Меньше чем с двумя тысячами и начинать не стоит. Если ты финансируешь меня, все доходы разделим пополам.
— А если обманешь?
— Дядя Артур! Ты же меня знаешь!
— Потому и спрашиваю.
— Послушай! Я дам тебе вексель на пятьсот тысяч. Если я найду алмаз, ты всегда сможешь получить свою долю. Не стану же я его зарывать в землю — мне ведь деньги нужны, чтобы получать радость от жизни. До этого векселя дело никогда и не дойдет. Я человек не менее честный, чем ты! Если и жульничаю, то не со своими.
Так случилось, что Эдди смог отправиться к Никербоку с двумя тысячами в кармане и вышел от него со счастливым видом, унося то, что он считал книгой заказов на 1922 год. Увы, за 1922 год была только этикетка. Подлинная же книга находилась сейчас у Эвелин. Случай хотел, однако, чтобы в 1926 году тоже была изготовлена коробочка, украшенная статуэткой «Дремлющего Будды». Именно так именовалось высокохудожественное произведение, которое скульптор, некий Томсон, поставлял фирме. В относительно небольших количествах, две-три штуки в год. Когда одну из статуэток продавали, Томсон изготавливал новую. На беду Рансинга в подсунутой ему книге тоже была отмечена продажа одного из экземпляров «Дремлющего Будды». Согласно книге, 27 мая он, вместе со статуэткой «Жнецы», был отправлен советнику Воллисгофу в Мюглиам-Зее, Швейцария.
Стремясь опередить всех, Эдди немедленно вылетел в Цюрих, чтобы оттуда кратчайшим путем добраться до Мюглиам-Зее.,
Тем временем Эвелин выяснила из настоящей книги заказов за 1922 год, что эмалированная коробочка, украшенная статуэткой «Дремлющего Будды», 20 мая была доставлена капитан-лейтенанту Гарри Брандесу по адресу Вестминстер-роуд, 4. Была уже поздняя ночь, но Эвелин хотела воспользоваться несколькими часами преимущества перед каторжником на случай, если тот решит тоже вступить в игру. Была полночь, когда мать и дочь, взяв такси, добрались До Вестминстер-роуд. Бредфорд от Никербока уехал прямо домой. В ответ на звонок в дверях появился седой мужчина в накинутой прямо на белье расшитой золотом ливрее и шлепающих домашних туфлях.
— Кого вам угодно?
— Мы хотели бы видеть капитана Брандеса. Швейцар воззрился на них так, словно его спросили, не числится ли у пего среди жильцов Кристофор Колумб.
— Как это, прошу прощения?
— А что?… — озабоченно спросила Эвелин. — Господин капитан уже не живет здесь?
— Может, и вообще не живет. Разве вы, мисс, не читаете газет? Уже почти год, как о нем чуть не ежедневно пишут.
Девушка сунула шиллинг в руку седого швейцара.
— Похоже, что это как-то ускользнуло от моего внимания. Расскажите, пожалуйста, в нескольких словах, что же случилось с капитаном Брандесом.
— Ну, всю правду, по сути дела, не знает никто. Говорят, будто он выкрал какие-то важные секретные документы. А ведь выглядел очень порядочным жильцом. Я как швейцар обязан уметь разбираться в людях и с одного взгляда на вошедшего решать — гость это к художнице на четвертом этаже или хорошо приодевшийся квартирный вор. Не хвастаясь, скажу, что в таких вопросах я настоящий профессор, но с капитаном и я промахнулся.
Девушка подумала, что, пожалуй, они поступили правильно, прийдя без мистера Бредфорда. Бог весть, на какие рельсы свернул бы разговор.
— Одним словом, мистер Брандес оказался запутанным в какую-то темную историю?
— Еще как. Увы, я как швейцар…
— Понимаю. Тоже ошиблись в нем.
— Вот именно. Такое может случиться и со швейцаром. У лошади четыре ноги — и то спотыкается. Мой дядя, который тоже служил швейцаром…
Эвелин вздохнула:
— Я вижу, у вас это семейная профессия.
— Да нет, не сказал бы. Мой дедушка, например, был главным ловчим у графа Дерби, не говоря уже о женской половине семьи, которой ее пол закрывает дорогу к нашей славной профессии. Говорят, правда, что феминистки требуют и здесь покончить с дискриминацией, но мне кажется, что это дело далекого будущего. Как-никак, тут, прошу прощения, нужны мужчины. Умные, энергичные мужчины.
— Да, конечно… А теперь расскажите, пожалуйста, о капитане Брандесе.
— С виду он был самый что ни на есть порядочный человек, а в один прекрасный день взял и украл секретные документы, а потом исчез.
— Стало быть, ему пришлось поспешно бежать, бросив, наверное, даже вещи?
— Вот именно. Вся мебель так и оставалась в квартире до тех пор, пока миссис Брандес, его мать, не забрала ее.
— А вы, случайно, не знаете, где я могла бы прямо сейчас встретиться с миссис Брандес?
— В наш век это, знаете ли, исключено. Пока проблема ракетных кораблей не решена, прямо сейчас вам с миссис Брандес встретиться не удастся, потому что в данный момент она находится в Париже.
— Значит, она перебралась в Париж? — вздохнула Эвелин.
— Совершенно верно, — ответил швейцар, придвинул к двери стоявший в прихожей стул, сел и закурил. — Теперь-то, когда самолеты появились, в Париж можно быстро добраться, а вот я помню времена, когда это считалось настоящим путешествием.
— Не могли бы вы сообщить мне парижский адрес миссис Брандес?
Швейцар, шлепая туфлями, отошел куда-то. Когда он вернулся, на носу у него были очки в проволочной оправе, а в руках — блокнот.
— Вот, пожалуйста!… По этому адресу мы отослали мебель. Запишете?… Такие вещи надо записывать, а то ведь память подводит, случается. Так вот: Париж… Записали?… Улица Мазарини, 7…
— Спасибо. И до свидания — мы очень спешим.
— Ну, а я еще немного посижу, покурю.
— Спокойной ночи.
…В эту ночь они не сомкнули глаз. Такая нелегкая проблема: поехать в Париж! Дорожные расходы, гостиница, питание… «За какие деньги, господи?» — вздохнула вдова. А ведь когда-то такая поездка показалась бы ей мелочью.
Когда — то! Когда бедный покойный мистер Вестон еще не пустился в биржевую игру, у них была даже своя автомашина.
— Похоже, что опять только Мариус сможет помочь нам, — вздохнула миссис Вестон.
— Я думаю, что на дядю можно рассчитывать.
И они не ошиблись. На следующее утро Эвелин стояла уже в примерочной, где царило, как всегда по утрам, рабочее настроение. Мистер Бредфорд стоял как раз перед сметанным на манекене пальто, разглядывая его взглядом эксперта.
— Ты поедешь на континент, — проговорил он и, чуть наклонив голову, вынул из кармана жилета небольшой кусок мела, чтобы отметить моста для пуговиц. — Деньги будут. Дело надо довести до конца — хоть получится из него что-нибудь, хоть нет. Судьба все равно, что пьяный портной: начинает кроить и, поди разберись, что у него получится. Двести фунтов наличными у меня есть, девочка, и ты их получишь на дорогу. Мне кажется, что сам господь бог подтолкнул того каторжника написать такое завещание, хотя вообще-то доверять таким людям особенно не приходится. Но я все равно не смог бы спать спокойно, если бы ты упустила такой шанс. А для портного хороший сон — великое дело, потому что работа у нас, что ни говори, умственная.
Эвелин, однако, не слушала дядю.
Случайно взглянув в окно, она увидела на противоположной стороне улицы высокого, лысого мужчину с изуродованным носом…
Когда сверкающая «альфа-ромео» лорда Баннистера остановилась у причала, известного ученого ожидал там довольно-таки неприятный сюрприз. Трап отправлявшегося в Кале судна был окружен журналистами и фотографами. Как и большинство ученых, лорд был. человеком скромным и застенчивым. Он ненавидел шумиху, сопровождающую в наше время любое научное открытие. Хотя лорду Баннистеру не было еще и сорока лет, он уже считался за свои исследования сонной болезни одним из несомненных претендентов на Нобелевскую премию. Совсем недавно английский король лично приколол к его фраку один из высших орденов страны, а о его популярности в обществе нечего и говорить — она достигла той высшей для ученого точки, когда о его теории становится модным говорить даже среди тех, кто, по сути дела, ни слова в ней не понимает. Предложенная Баннистером генная теория сонной болезни под торжествующим знаменем интеллектуального снобизма вторглась в кафе и вместе с психоанализом и теорией относительности проникла в словарный запас желающих чем-то выделиться банковских служащих, и теперь уже только шаг отделял эту несчастную теорию от воскресных приложений к бульварным газетам.
Баннистер направлялся в Париж, чтобы прочесть лекцию в тамошнем университете. Оттуда он собирался на полгода уехать в Марокко, где у него была вилла с участком, специально приспособленным для изучения тропических болезней. Большую часть года он привык проводить именно там и уже сейчас тосковал по тропическому уединению.
Лорд был человеком не только скромным и застенчивым, но к тому же серьезным и замкнутым.
Помимо всего прочего, в его биографии таилось несколько семейных трагедий. Его считали человеком не слишком счастливым. Братья его умерли молодыми, а теперешняя поездка находилась в тесной связи со сравнительно еще удачным концом неудачного брака:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— Господин каторжник! Ну, посмотрите же… Откуда, если я солгал, у бедного клерка могло оказаться четыреста пятьдесят фунтов?…
Здоровенная ручища каторжника выхватила деньги таким движением, словно он собирался швырнуть их в лицо собеседнику, но тут же ловким движением отправила их себе в карман, в то время как левая рука по всем правилам искусства нанесла мистеру Никербоку нокаутирующий удар в челюсть…
…Уже совсем рассвело, когда Никербок пришел в себя. Сначала он с угрюмым видом пощупал подбородок, а потом — с еще более угрюмым — карман. Были у него четыреста пятьдесят фунтов… И сплыли. Вот тут, в кармане, лежала эта чудесная, сказочная сумма. Чуть позже он ошеломленно констатировал, что каторжник оказался человеком на редкость обстоятельным, и из карманов мистера Никербока исчезли даже те два фунта, которые он заработал честным трудом. Его собственные деньги — остатки зарплаты! А ведь надо еще дожить до первого.
Потерять чудом появившиеся, сказочные четыреста пятьдесят фунтов грустно и печально, быть может. Но потеря двух реальных, живых фунтов — это удар! Трагедия! В этот день Никербок больше никому не отворял дверь, написал хозяину дома письмо с отказом от квартиры и решил, что отдыхать в будущем будет не на континенте.
В каком же прогнившем, порочном мире мы живем! Коррупция, однако, все же штука хорошая. Кто знает, может, какой-нибудь любитель сорить деньгами еще появится у него?!
Никербок ждал напрасно. Больше не появился никто.
Откуда у Эдди Рансинга взялись головокружительные деньги, которыми он так ошеломил старика Никербока? Ему удалось-таки уговорить своего дядю. Мистер Рансинг-старший был человеком провинциальным, а потому с некоторым подозрением относился к своим бедным столичным родственникам — в особенности к своему племяннику. Выслушав фантастический рассказ Эдди о подслушанном им завещании, Рансинг-старший долго расхаживал но комнате, а затем позвонил в Дартмур, представившись родственником Джима Хогана. Ему сообщили, что старый каторжник умер, а оставленное им завещание надлежащим образом отослано наследнице. Это подействовало. Мысль о драгоценном камне ценой в миллион фунтов пробудила жилку предприимчивости в этом богатом, но несколько мелочном человеке. Впрочем, как раз люди мелочные готовы пойти на самый большой риск, если уж кому-то удастся пробить защищающую их броню подозрительности.
— Послушай, дядя, — продолжал убеждать его Эдди, — это же наконец дело, словно созданное для меня. Тут нужна искра гения. С моими способностями, я, если уж пойду по следу, то принесу тебе алмаз не хуже, чем гончая — перепелку. Но для этого нужны деньги. Может быть, все это займет несколько месяцев, придется куда-то ехать, подкупать кого-нибудь. Меньше чем с двумя тысячами и начинать не стоит. Если ты финансируешь меня, все доходы разделим пополам.
— А если обманешь?
— Дядя Артур! Ты же меня знаешь!
— Потому и спрашиваю.
— Послушай! Я дам тебе вексель на пятьсот тысяч. Если я найду алмаз, ты всегда сможешь получить свою долю. Не стану же я его зарывать в землю — мне ведь деньги нужны, чтобы получать радость от жизни. До этого векселя дело никогда и не дойдет. Я человек не менее честный, чем ты! Если и жульничаю, то не со своими.
Так случилось, что Эдди смог отправиться к Никербоку с двумя тысячами в кармане и вышел от него со счастливым видом, унося то, что он считал книгой заказов на 1922 год. Увы, за 1922 год была только этикетка. Подлинная же книга находилась сейчас у Эвелин. Случай хотел, однако, чтобы в 1926 году тоже была изготовлена коробочка, украшенная статуэткой «Дремлющего Будды». Именно так именовалось высокохудожественное произведение, которое скульптор, некий Томсон, поставлял фирме. В относительно небольших количествах, две-три штуки в год. Когда одну из статуэток продавали, Томсон изготавливал новую. На беду Рансинга в подсунутой ему книге тоже была отмечена продажа одного из экземпляров «Дремлющего Будды». Согласно книге, 27 мая он, вместе со статуэткой «Жнецы», был отправлен советнику Воллисгофу в Мюглиам-Зее, Швейцария.
Стремясь опередить всех, Эдди немедленно вылетел в Цюрих, чтобы оттуда кратчайшим путем добраться до Мюглиам-Зее.,
Тем временем Эвелин выяснила из настоящей книги заказов за 1922 год, что эмалированная коробочка, украшенная статуэткой «Дремлющего Будды», 20 мая была доставлена капитан-лейтенанту Гарри Брандесу по адресу Вестминстер-роуд, 4. Была уже поздняя ночь, но Эвелин хотела воспользоваться несколькими часами преимущества перед каторжником на случай, если тот решит тоже вступить в игру. Была полночь, когда мать и дочь, взяв такси, добрались До Вестминстер-роуд. Бредфорд от Никербока уехал прямо домой. В ответ на звонок в дверях появился седой мужчина в накинутой прямо на белье расшитой золотом ливрее и шлепающих домашних туфлях.
— Кого вам угодно?
— Мы хотели бы видеть капитана Брандеса. Швейцар воззрился на них так, словно его спросили, не числится ли у пего среди жильцов Кристофор Колумб.
— Как это, прошу прощения?
— А что?… — озабоченно спросила Эвелин. — Господин капитан уже не живет здесь?
— Может, и вообще не живет. Разве вы, мисс, не читаете газет? Уже почти год, как о нем чуть не ежедневно пишут.
Девушка сунула шиллинг в руку седого швейцара.
— Похоже, что это как-то ускользнуло от моего внимания. Расскажите, пожалуйста, в нескольких словах, что же случилось с капитаном Брандесом.
— Ну, всю правду, по сути дела, не знает никто. Говорят, будто он выкрал какие-то важные секретные документы. А ведь выглядел очень порядочным жильцом. Я как швейцар обязан уметь разбираться в людях и с одного взгляда на вошедшего решать — гость это к художнице на четвертом этаже или хорошо приодевшийся квартирный вор. Не хвастаясь, скажу, что в таких вопросах я настоящий профессор, но с капитаном и я промахнулся.
Девушка подумала, что, пожалуй, они поступили правильно, прийдя без мистера Бредфорда. Бог весть, на какие рельсы свернул бы разговор.
— Одним словом, мистер Брандес оказался запутанным в какую-то темную историю?
— Еще как. Увы, я как швейцар…
— Понимаю. Тоже ошиблись в нем.
— Вот именно. Такое может случиться и со швейцаром. У лошади четыре ноги — и то спотыкается. Мой дядя, который тоже служил швейцаром…
Эвелин вздохнула:
— Я вижу, у вас это семейная профессия.
— Да нет, не сказал бы. Мой дедушка, например, был главным ловчим у графа Дерби, не говоря уже о женской половине семьи, которой ее пол закрывает дорогу к нашей славной профессии. Говорят, правда, что феминистки требуют и здесь покончить с дискриминацией, но мне кажется, что это дело далекого будущего. Как-никак, тут, прошу прощения, нужны мужчины. Умные, энергичные мужчины.
— Да, конечно… А теперь расскажите, пожалуйста, о капитане Брандесе.
— С виду он был самый что ни на есть порядочный человек, а в один прекрасный день взял и украл секретные документы, а потом исчез.
— Стало быть, ему пришлось поспешно бежать, бросив, наверное, даже вещи?
— Вот именно. Вся мебель так и оставалась в квартире до тех пор, пока миссис Брандес, его мать, не забрала ее.
— А вы, случайно, не знаете, где я могла бы прямо сейчас встретиться с миссис Брандес?
— В наш век это, знаете ли, исключено. Пока проблема ракетных кораблей не решена, прямо сейчас вам с миссис Брандес встретиться не удастся, потому что в данный момент она находится в Париже.
— Значит, она перебралась в Париж? — вздохнула Эвелин.
— Совершенно верно, — ответил швейцар, придвинул к двери стоявший в прихожей стул, сел и закурил. — Теперь-то, когда самолеты появились, в Париж можно быстро добраться, а вот я помню времена, когда это считалось настоящим путешествием.
— Не могли бы вы сообщить мне парижский адрес миссис Брандес?
Швейцар, шлепая туфлями, отошел куда-то. Когда он вернулся, на носу у него были очки в проволочной оправе, а в руках — блокнот.
— Вот, пожалуйста!… По этому адресу мы отослали мебель. Запишете?… Такие вещи надо записывать, а то ведь память подводит, случается. Так вот: Париж… Записали?… Улица Мазарини, 7…
— Спасибо. И до свидания — мы очень спешим.
— Ну, а я еще немного посижу, покурю.
— Спокойной ночи.
…В эту ночь они не сомкнули глаз. Такая нелегкая проблема: поехать в Париж! Дорожные расходы, гостиница, питание… «За какие деньги, господи?» — вздохнула вдова. А ведь когда-то такая поездка показалась бы ей мелочью.
Когда — то! Когда бедный покойный мистер Вестон еще не пустился в биржевую игру, у них была даже своя автомашина.
— Похоже, что опять только Мариус сможет помочь нам, — вздохнула миссис Вестон.
— Я думаю, что на дядю можно рассчитывать.
И они не ошиблись. На следующее утро Эвелин стояла уже в примерочной, где царило, как всегда по утрам, рабочее настроение. Мистер Бредфорд стоял как раз перед сметанным на манекене пальто, разглядывая его взглядом эксперта.
— Ты поедешь на континент, — проговорил он и, чуть наклонив голову, вынул из кармана жилета небольшой кусок мела, чтобы отметить моста для пуговиц. — Деньги будут. Дело надо довести до конца — хоть получится из него что-нибудь, хоть нет. Судьба все равно, что пьяный портной: начинает кроить и, поди разберись, что у него получится. Двести фунтов наличными у меня есть, девочка, и ты их получишь на дорогу. Мне кажется, что сам господь бог подтолкнул того каторжника написать такое завещание, хотя вообще-то доверять таким людям особенно не приходится. Но я все равно не смог бы спать спокойно, если бы ты упустила такой шанс. А для портного хороший сон — великое дело, потому что работа у нас, что ни говори, умственная.
Эвелин, однако, не слушала дядю.
Случайно взглянув в окно, она увидела на противоположной стороне улицы высокого, лысого мужчину с изуродованным носом…
Когда сверкающая «альфа-ромео» лорда Баннистера остановилась у причала, известного ученого ожидал там довольно-таки неприятный сюрприз. Трап отправлявшегося в Кале судна был окружен журналистами и фотографами. Как и большинство ученых, лорд был. человеком скромным и застенчивым. Он ненавидел шумиху, сопровождающую в наше время любое научное открытие. Хотя лорду Баннистеру не было еще и сорока лет, он уже считался за свои исследования сонной болезни одним из несомненных претендентов на Нобелевскую премию. Совсем недавно английский король лично приколол к его фраку один из высших орденов страны, а о его популярности в обществе нечего и говорить — она достигла той высшей для ученого точки, когда о его теории становится модным говорить даже среди тех, кто, по сути дела, ни слова в ней не понимает. Предложенная Баннистером генная теория сонной болезни под торжествующим знаменем интеллектуального снобизма вторглась в кафе и вместе с психоанализом и теорией относительности проникла в словарный запас желающих чем-то выделиться банковских служащих, и теперь уже только шаг отделял эту несчастную теорию от воскресных приложений к бульварным газетам.
Баннистер направлялся в Париж, чтобы прочесть лекцию в тамошнем университете. Оттуда он собирался на полгода уехать в Марокко, где у него была вилла с участком, специально приспособленным для изучения тропических болезней. Большую часть года он привык проводить именно там и уже сейчас тосковал по тропическому уединению.
Лорд был человеком не только скромным и застенчивым, но к тому же серьезным и замкнутым.
Помимо всего прочего, в его биографии таилось несколько семейных трагедий. Его считали человеком не слишком счастливым. Братья его умерли молодыми, а теперешняя поездка находилась в тесной связи со сравнительно еще удачным концом неудачного брака:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25