в этот самый день суд вынес наконец решение в его процессе о разводе. Лорд был рад, что его неприятное дело удалось все-таки сохранить в тайне. До сих пор он жил в постоянной тревоге, опасаясь, что кто-нибудь из следовавших за ним стайкой журналистов пронюхает о том, что он разводится со своей женой.
Можно поэтому понять, что лорд Баннистер испуганно отшатнулся от встретивших его целым залпом магниевых вспышек фотографов — настолько испуганно, что непроизвольно подставил ножку спешившей следом за ним молодой даме, которая вместе со своим багажом так и растянулась прямо посреди лужи. Журналисты мгновенно испарились, не желая ввязываться в возможный скандал. Лорд замер на месте, не зная, что ему делать. В своей научной деятельности с аналогичными случаями ему встречаться пока не приходилось. Дама поднялась и глазами христианской мученицы посмотрела на ученого.
— Извините… — пролепетал лорд. — Я возмещу весь ущерб… мое имя лорд Баннистер.
— Ученый! — с воодушевлением воскликнула дама, забыв о своем достойном сожаления виде. — Рада познакомиться с вами, милорд.
— Я со своей стороны… — пролепетал профессор и, собравшись с силами, пожал испачканную в грязи руку энтузиастки. — Я тоже рад, вернее, сожалею…
Лорд постарался поскорее покинуть место несчастного случая, хотя первоначально собирался проследить за погрузкой своей машины. Теперь это, однако, его уже не трогало. Он был по-настоящему зол на эту неуклюжую девчонку. Эта история может ведь попасть в газеты. Господи! Что они напишут?! Счастье, что они еще не пронюхали о разводе… Хотя бы на корабле не оказалось знакомых. Последнее пожелание выглядело вполне выполнимым, поскольку Баннистер знакомства заводил редко и только в тех случаях, когда уклониться от этого было невозможно. Мягкий характер не позволял ему быть откровенно грубым.
На этот раз Баннистеру, однако, не повезло. Первым, кого он встретил на корабле, был редактор Холлер со своим широким лицом, украшенным золотым пенсне. Один из тех представителей прессы, которые не раз уже удостаивали своим вниманием деятельность лорда. И что за невезение! Оказалось, что он тоже направляется в Марокко, потому что привык свой отпуск всегда проводить в Африке. Нечего было и думать, что разговор с Холлером затянется меньше, чем на десять минут, но, поскольку беда редко ходит одна, на этом же судне возвращался на родину после визита в Лондон мэр Парижа, который тоже был знаком с Баннистером. В результате десять минут превратились в полчаса, отягощенные коктейлем и редкостной говорливостью парижского мэра. Говорливость лорд всегда считал довольно-таки неприятным качеством.
Мэр радостно сообщил, что, судя по всему, будет принят в члены одного из стоящих на страже морали обществ, почетным членом которого был и лорд Баннистер. Лорд ответил, что будет счастлив быть коллегой мэра. Холлер пообещал, что задержится немного в Париже, чтобы написать отчет о лекции Баннистера. Ничего страшного: самое большее, добираться в Марокко придется самолетом.
Несколько бездельников подошли к лорду, выпрашивая автографы. Идиотизм какой-то — автографы! Они, тем не менее, стояли, улыбаясь и нахально разглядывая лорда, словно он был молоденькой девицей, а они — уличными фланерами. Баннистеру же оставалось только одно — постараться поскорее и повежливее спровадить их. У него гудело в голове, капли пота стекали по лбу.
— Вам, милорд, приходилось уже видеть восход солнца над Ла-Маншем?
Этот идиотский вопрос задан, разумеется, Холлером. И надо отвечать на него. Ничего не поделаешь.
— Восход?… — промямлил ученый. — Нет, не приходилось. Но, полагаю, при случае…
— Мы с редактором Холлером, — вмешался мэр, — договорились, что не будем ложиться, чтобы на самом рассвете увидеть солнце, встающее над морем.
— Мы ведь друзья природы, — подвел базу под эту навязчивую идею его товарищ.
— Искренне рад этому, — с самым что ни на есть серьезным лицом вздохнул лорд.
— Леди Баннистер не выйдет к ужину? — спросил редактор, поскольку в эту самую минуту прозвучал гонг, и пассажиры направились в столовую. Профессор покраснел. Этого только не хватало!
— Леди?… Гм… — Он беспомощно осмотрелся вокруг. — Да нет, вряд ли…
— Первые пару часов в море лучше проводить в каюте… — заметил мэр.
«Что за идиотизм! — чувствуя себя завравшимся первоклассником, подумал профессор. — Мог бы сказать, что жена осталась дома. На кой черт мне понадобилось лгать?»
…Во время ужина каждый старался обменяться хотя бы словом со знаменитым ученым. Когда ему удалось ускользнуть наконец на палубу, мэр тут же взял его под руку, чтобы пригласить зайти на минутку к нему в каюту но очень важному делу. У поворота коридора сверкнула вспышка — это Холлер сфотографировал их! Лорд позволил утащить себя, голова у него шла кругом, в глазах все плыло, а потому он не возмутился, не удивился даже, когда, зайдя в каюту, его спутник расстегнул рубашку и продемонстрировал свой живот — оказывается, летом, хоть немного побывав на солнце, он начинает чувствовать нестерпимый зуд, а потом долго не может даже смотреть на мясную пищу. В тропиках такое бывает, наверное, со многими, и что бы вы прописали мне против этого?
…Была уже полночь, когда лорд Баннистер, пошатываясь от усталости, вернулся к себе в каюту. Наконец-то! Наконец-то!
Приготовив чай (эту процедуру он никогда никому не доверял), Баннистер повалился в кресло, закурил и, чтобы успокоить расходившиеся нервы, взял в руки книгу. Вскоре усталость взяла верх, и он уснул.
…Дверь каюты неожиданно отворилась, и в нее вошла одетая в лиловую пижаму та самая молодая дама, с которой Баннистер познакомился на причале. Сильно тряхнув лорда за плечо, она проговорила:
— Меня зовут Эвелин Вестон. Пожалуйста, разрешите мне провести здесь ночь…
Глава третья
Когда Эвелин привела наконец в порядок свое побывавшее в луже платье, она сразу же поспешила в столовую. Она и сама не понимала, почему так, совсем по-девчоночьи, смущается в присутствии профессора. Это же просто глупо… После ужина она вернулась в свою каюту, хотела было лечь, но, передумав, села и начала читать.
На корабле Эвелин была впервые в жизни. Море, как обычно в Ла-Манше, было неспокойно. Ее начало укачивать, и она положила книгу, чтобы пройтись немного по свежему воздуху. На палубе никого не было. Над проливом стояла хмурая, пасмурная ночь.
Она дошла до самой кормы и, почувствовав себя несколько лучше, решила вернуться. Судно казалось вымершим, словно она осталась на нем совершенно одна. Ни пассажиров, ни матросов. Эвелин ускорила шаг. Однако шагах в двадцати от своей каюты она застыла на месте, словно вкопанная.
Перед ее дверью стоял кто-то! Каторжник!
У Эвелин сжалось сердце. Что делать? Впрочем, смешно… Разве кто-то решится напасть на нее здесь, на судне! Однако успокоить себя не удавалось. Напряжение последних двух дней, непривычное морское путешествие и одиночество делали ее состояние близким к истерике. Она дрожала всем телом…
Высокий, лысый мужчина стоял, широко расставив ноги, и в тусклом свете тлеющего кончика сигареты она даже разглядела на секунду его изуродованный нос.
Эвелин решительно сделала шаг вперед. Мужчина, стоявший у самой двери, продолжал оставаться на месте, глядя куда-то в сторону…
Боже мой, что же делать?…
В соседней каюте еще горел свет. У Эвелин от страха стучали зубы, она уже не дрожала, а тряслась всем телом, как в лихорадке. Почти бессознательно, движимая инстинктом охваченного паникой человека, Эвелин отворила дверь этой каюты:
— Меня зовут Эвелин Вестон. Пожалуйста, разрешите мне провести здесь ночь… Меня преследуют!
Думаю, что профессор был бы не больше удивлен, если бы в каюту вошло стоявшее у него в лондонской квартире чучело носорога и дружески пригласило сыграть партию в покер… Этот вариант Баннистер даже предпочел бы, потому что с носорогом-картежником общий язык ему найти было бы легче, чем с этой девицей в лиловой пижаме и домашних туфлях, которую звали Эвелин Вестон и которую кто-то там преследовал.
Он хотел было встать, но в обширное семейство чайных чашек сумел затесаться, видно, какой-то его старый недруг, который, воспользовавшись удобным случаем, чтобы поставить профессора в неловкое положение, немедленно грохнулся на пол. Салфетка же, гнусная заговорщица, зацепилась бахромой за пуговицу, а в результате на пол отправились друг за другом сахарница, спиртовка, бутылка рома и, наконец, книга.
Такого с профессором никогда еще не бывало!
К нему вошла женщина, а все в его каюте представляло сплошную руину. Жалобное позвякиванье бьющейся посуды и безмолвная агония сахарного песка в луже рома на ковре…
— Чем могу вам служить? — полным отчаяния голосом спросил Баннистер. Девушка грустно обвела взглядом то, что недавно представляло обстановку каюты.
— Прошу вас… разрешите мне провести у вас оставшуюся часть пути. Ведь осталось уже не так много… Меня преследуют…
— Может быть, я провожу вас в каюту…
— Нет, нет! Я не позволю, чтобы вы вышли… чтобы из-за меня пострадали и вы! Меня поджидают там убийцы! Один из них провел шесть лет в тюрьме… только что вышел — и отправился вслед за мной…
Профессор видел, какая дрожь бьет девушку. В таком состоянии отпустить ее нельзя. Он взял ее за холодную, как лед, руку.
— Прошу вас, сядьте. Прежде всего вам нужен глоток виски.
Сев и пригубив виски, девушка немного успокоилась. Зато Баннистер нервничал все больше и больше.
— Создавшаяся ситуация… не совсем приемлема для меня, — проговорил он.
— За мной гонится убийца… Он стоит там… я не решаюсь вернуться к себе в каюту… — пролепетала Эвелин.
— Но не можете же вы оставаться у меня… до самого утра. Это и против моих правил, и может повредить вашей репутации.
— Вы правы, милорд… — Девушка встала и направилась к двери, но выглядела она настолько испуганно и жалко, что профессор остановил ее.
— Так я вас не отпущу. — Он нервно зашагал по каюте, позвякивая медяками в кармане. — Пожалуй, не будет ничего страшного, если, учитывая ваше состояние, вы проведете несколько часов в обществе врача. Сядьте. Скоро уже рассветет, и мы прибудем в Кале. — Голос профессора звучал не слишком-то дружелюбно. Немного помолчав, он добавил: — Не удивляйтесь, что я слегка нервничаю. В конце концов, моя жизнь не проходной двор, куда каждому позволено врываться.
Сорвав злость, профессор присел к столу, поднял книгу, и погрузился в чтение. Пристыженно глянув на него, Эвелин опустилась на колени и начала убирать с ковра последствия вызванного ее визитом разгрома. Профессор невольно взглянул на нее. Гм-м… выглядит настоящей леди, хотя, наверное, просто какая-нибудь искательница приключений — если не хуже.
— Не трудитесь, — сказал он. — Утром стюард уберет все это.
— Господин профессор… поверьте, мне искренне жаль…
— Хорошо, хорошо… успокойтесь. Эти несколько часов быстро пройдут. И надеюсь, все обойдется без сплетен. Чего не люблю, того не люблю. Что, собственно, от вас хотят, мисс Вестон?
— Я разыскиваю старую семейную драгоценность. А этот убийца, случайно проникший в тайну, все время идет по моему следу.
— Очень жаль. Мне вообще жаль людей, растрачивающих столько времени и усилий на всякую ерунду. Деньги, семейные драгоценности… Если бы вам приходилось изучать философию, вы бы знали слова Аристотеля: «Лишь то истинно, что вечно».
— Я изучала философию, так что знаю, что слова эти, увы, принадлежат не Аристотелю, а Гермесу Трисмегисту.
Наступило неловкое молчание. Лорд и сам знал, что не слишком силен в философии, и поэтому полученный удар не очень задел его самолюбие. Уже через несколько мгновений он сдержанно проговорил:
— Вряд ли сейчас подходящее время для философских дискуссий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Можно поэтому понять, что лорд Баннистер испуганно отшатнулся от встретивших его целым залпом магниевых вспышек фотографов — настолько испуганно, что непроизвольно подставил ножку спешившей следом за ним молодой даме, которая вместе со своим багажом так и растянулась прямо посреди лужи. Журналисты мгновенно испарились, не желая ввязываться в возможный скандал. Лорд замер на месте, не зная, что ему делать. В своей научной деятельности с аналогичными случаями ему встречаться пока не приходилось. Дама поднялась и глазами христианской мученицы посмотрела на ученого.
— Извините… — пролепетал лорд. — Я возмещу весь ущерб… мое имя лорд Баннистер.
— Ученый! — с воодушевлением воскликнула дама, забыв о своем достойном сожаления виде. — Рада познакомиться с вами, милорд.
— Я со своей стороны… — пролепетал профессор и, собравшись с силами, пожал испачканную в грязи руку энтузиастки. — Я тоже рад, вернее, сожалею…
Лорд постарался поскорее покинуть место несчастного случая, хотя первоначально собирался проследить за погрузкой своей машины. Теперь это, однако, его уже не трогало. Он был по-настоящему зол на эту неуклюжую девчонку. Эта история может ведь попасть в газеты. Господи! Что они напишут?! Счастье, что они еще не пронюхали о разводе… Хотя бы на корабле не оказалось знакомых. Последнее пожелание выглядело вполне выполнимым, поскольку Баннистер знакомства заводил редко и только в тех случаях, когда уклониться от этого было невозможно. Мягкий характер не позволял ему быть откровенно грубым.
На этот раз Баннистеру, однако, не повезло. Первым, кого он встретил на корабле, был редактор Холлер со своим широким лицом, украшенным золотым пенсне. Один из тех представителей прессы, которые не раз уже удостаивали своим вниманием деятельность лорда. И что за невезение! Оказалось, что он тоже направляется в Марокко, потому что привык свой отпуск всегда проводить в Африке. Нечего было и думать, что разговор с Холлером затянется меньше, чем на десять минут, но, поскольку беда редко ходит одна, на этом же судне возвращался на родину после визита в Лондон мэр Парижа, который тоже был знаком с Баннистером. В результате десять минут превратились в полчаса, отягощенные коктейлем и редкостной говорливостью парижского мэра. Говорливость лорд всегда считал довольно-таки неприятным качеством.
Мэр радостно сообщил, что, судя по всему, будет принят в члены одного из стоящих на страже морали обществ, почетным членом которого был и лорд Баннистер. Лорд ответил, что будет счастлив быть коллегой мэра. Холлер пообещал, что задержится немного в Париже, чтобы написать отчет о лекции Баннистера. Ничего страшного: самое большее, добираться в Марокко придется самолетом.
Несколько бездельников подошли к лорду, выпрашивая автографы. Идиотизм какой-то — автографы! Они, тем не менее, стояли, улыбаясь и нахально разглядывая лорда, словно он был молоденькой девицей, а они — уличными фланерами. Баннистеру же оставалось только одно — постараться поскорее и повежливее спровадить их. У него гудело в голове, капли пота стекали по лбу.
— Вам, милорд, приходилось уже видеть восход солнца над Ла-Маншем?
Этот идиотский вопрос задан, разумеется, Холлером. И надо отвечать на него. Ничего не поделаешь.
— Восход?… — промямлил ученый. — Нет, не приходилось. Но, полагаю, при случае…
— Мы с редактором Холлером, — вмешался мэр, — договорились, что не будем ложиться, чтобы на самом рассвете увидеть солнце, встающее над морем.
— Мы ведь друзья природы, — подвел базу под эту навязчивую идею его товарищ.
— Искренне рад этому, — с самым что ни на есть серьезным лицом вздохнул лорд.
— Леди Баннистер не выйдет к ужину? — спросил редактор, поскольку в эту самую минуту прозвучал гонг, и пассажиры направились в столовую. Профессор покраснел. Этого только не хватало!
— Леди?… Гм… — Он беспомощно осмотрелся вокруг. — Да нет, вряд ли…
— Первые пару часов в море лучше проводить в каюте… — заметил мэр.
«Что за идиотизм! — чувствуя себя завравшимся первоклассником, подумал профессор. — Мог бы сказать, что жена осталась дома. На кой черт мне понадобилось лгать?»
…Во время ужина каждый старался обменяться хотя бы словом со знаменитым ученым. Когда ему удалось ускользнуть наконец на палубу, мэр тут же взял его под руку, чтобы пригласить зайти на минутку к нему в каюту но очень важному делу. У поворота коридора сверкнула вспышка — это Холлер сфотографировал их! Лорд позволил утащить себя, голова у него шла кругом, в глазах все плыло, а потому он не возмутился, не удивился даже, когда, зайдя в каюту, его спутник расстегнул рубашку и продемонстрировал свой живот — оказывается, летом, хоть немного побывав на солнце, он начинает чувствовать нестерпимый зуд, а потом долго не может даже смотреть на мясную пищу. В тропиках такое бывает, наверное, со многими, и что бы вы прописали мне против этого?
…Была уже полночь, когда лорд Баннистер, пошатываясь от усталости, вернулся к себе в каюту. Наконец-то! Наконец-то!
Приготовив чай (эту процедуру он никогда никому не доверял), Баннистер повалился в кресло, закурил и, чтобы успокоить расходившиеся нервы, взял в руки книгу. Вскоре усталость взяла верх, и он уснул.
…Дверь каюты неожиданно отворилась, и в нее вошла одетая в лиловую пижаму та самая молодая дама, с которой Баннистер познакомился на причале. Сильно тряхнув лорда за плечо, она проговорила:
— Меня зовут Эвелин Вестон. Пожалуйста, разрешите мне провести здесь ночь…
Глава третья
Когда Эвелин привела наконец в порядок свое побывавшее в луже платье, она сразу же поспешила в столовую. Она и сама не понимала, почему так, совсем по-девчоночьи, смущается в присутствии профессора. Это же просто глупо… После ужина она вернулась в свою каюту, хотела было лечь, но, передумав, села и начала читать.
На корабле Эвелин была впервые в жизни. Море, как обычно в Ла-Манше, было неспокойно. Ее начало укачивать, и она положила книгу, чтобы пройтись немного по свежему воздуху. На палубе никого не было. Над проливом стояла хмурая, пасмурная ночь.
Она дошла до самой кормы и, почувствовав себя несколько лучше, решила вернуться. Судно казалось вымершим, словно она осталась на нем совершенно одна. Ни пассажиров, ни матросов. Эвелин ускорила шаг. Однако шагах в двадцати от своей каюты она застыла на месте, словно вкопанная.
Перед ее дверью стоял кто-то! Каторжник!
У Эвелин сжалось сердце. Что делать? Впрочем, смешно… Разве кто-то решится напасть на нее здесь, на судне! Однако успокоить себя не удавалось. Напряжение последних двух дней, непривычное морское путешествие и одиночество делали ее состояние близким к истерике. Она дрожала всем телом…
Высокий, лысый мужчина стоял, широко расставив ноги, и в тусклом свете тлеющего кончика сигареты она даже разглядела на секунду его изуродованный нос.
Эвелин решительно сделала шаг вперед. Мужчина, стоявший у самой двери, продолжал оставаться на месте, глядя куда-то в сторону…
Боже мой, что же делать?…
В соседней каюте еще горел свет. У Эвелин от страха стучали зубы, она уже не дрожала, а тряслась всем телом, как в лихорадке. Почти бессознательно, движимая инстинктом охваченного паникой человека, Эвелин отворила дверь этой каюты:
— Меня зовут Эвелин Вестон. Пожалуйста, разрешите мне провести здесь ночь… Меня преследуют!
Думаю, что профессор был бы не больше удивлен, если бы в каюту вошло стоявшее у него в лондонской квартире чучело носорога и дружески пригласило сыграть партию в покер… Этот вариант Баннистер даже предпочел бы, потому что с носорогом-картежником общий язык ему найти было бы легче, чем с этой девицей в лиловой пижаме и домашних туфлях, которую звали Эвелин Вестон и которую кто-то там преследовал.
Он хотел было встать, но в обширное семейство чайных чашек сумел затесаться, видно, какой-то его старый недруг, который, воспользовавшись удобным случаем, чтобы поставить профессора в неловкое положение, немедленно грохнулся на пол. Салфетка же, гнусная заговорщица, зацепилась бахромой за пуговицу, а в результате на пол отправились друг за другом сахарница, спиртовка, бутылка рома и, наконец, книга.
Такого с профессором никогда еще не бывало!
К нему вошла женщина, а все в его каюте представляло сплошную руину. Жалобное позвякиванье бьющейся посуды и безмолвная агония сахарного песка в луже рома на ковре…
— Чем могу вам служить? — полным отчаяния голосом спросил Баннистер. Девушка грустно обвела взглядом то, что недавно представляло обстановку каюты.
— Прошу вас… разрешите мне провести у вас оставшуюся часть пути. Ведь осталось уже не так много… Меня преследуют…
— Может быть, я провожу вас в каюту…
— Нет, нет! Я не позволю, чтобы вы вышли… чтобы из-за меня пострадали и вы! Меня поджидают там убийцы! Один из них провел шесть лет в тюрьме… только что вышел — и отправился вслед за мной…
Профессор видел, какая дрожь бьет девушку. В таком состоянии отпустить ее нельзя. Он взял ее за холодную, как лед, руку.
— Прошу вас, сядьте. Прежде всего вам нужен глоток виски.
Сев и пригубив виски, девушка немного успокоилась. Зато Баннистер нервничал все больше и больше.
— Создавшаяся ситуация… не совсем приемлема для меня, — проговорил он.
— За мной гонится убийца… Он стоит там… я не решаюсь вернуться к себе в каюту… — пролепетала Эвелин.
— Но не можете же вы оставаться у меня… до самого утра. Это и против моих правил, и может повредить вашей репутации.
— Вы правы, милорд… — Девушка встала и направилась к двери, но выглядела она настолько испуганно и жалко, что профессор остановил ее.
— Так я вас не отпущу. — Он нервно зашагал по каюте, позвякивая медяками в кармане. — Пожалуй, не будет ничего страшного, если, учитывая ваше состояние, вы проведете несколько часов в обществе врача. Сядьте. Скоро уже рассветет, и мы прибудем в Кале. — Голос профессора звучал не слишком-то дружелюбно. Немного помолчав, он добавил: — Не удивляйтесь, что я слегка нервничаю. В конце концов, моя жизнь не проходной двор, куда каждому позволено врываться.
Сорвав злость, профессор присел к столу, поднял книгу, и погрузился в чтение. Пристыженно глянув на него, Эвелин опустилась на колени и начала убирать с ковра последствия вызванного ее визитом разгрома. Профессор невольно взглянул на нее. Гм-м… выглядит настоящей леди, хотя, наверное, просто какая-нибудь искательница приключений — если не хуже.
— Не трудитесь, — сказал он. — Утром стюард уберет все это.
— Господин профессор… поверьте, мне искренне жаль…
— Хорошо, хорошо… успокойтесь. Эти несколько часов быстро пройдут. И надеюсь, все обойдется без сплетен. Чего не люблю, того не люблю. Что, собственно, от вас хотят, мисс Вестон?
— Я разыскиваю старую семейную драгоценность. А этот убийца, случайно проникший в тайну, все время идет по моему следу.
— Очень жаль. Мне вообще жаль людей, растрачивающих столько времени и усилий на всякую ерунду. Деньги, семейные драгоценности… Если бы вам приходилось изучать философию, вы бы знали слова Аристотеля: «Лишь то истинно, что вечно».
— Я изучала философию, так что знаю, что слова эти, увы, принадлежат не Аристотелю, а Гермесу Трисмегисту.
Наступило неловкое молчание. Лорд и сам знал, что не слишком силен в философии, и поэтому полученный удар не очень задел его самолюбие. Уже через несколько мгновений он сдержанно проговорил:
— Вряд ли сейчас подходящее время для философских дискуссий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25