Работяги приводили в порядок инструмент и проверяли исправность оборудования перед тем, как его выключить. Где-то в стороне на взгорке истово тарахтел дизель-генератор, снабжающий лесопилку энергией. Но и он вскоре заглох – отработал свое на сегодня, в последний раз ухнув натруженным поршнем в опустевшую камеру внутреннего сгорания, словно оповестил всех: «Ба-аста-а! А-атдыха-ать!»
Мужики присели отдохнуть. Савелий в первые же дни сколотил в подсобке крепкий широкий стол и несколько табуретов к нему. С тем расчетом, чтобы места хватило всем.
Всем и хватило. Расселись, постелили тряпицу. Выложили из сумок припасы: кто крынку с икрой, кто банку груздей с брусникой, кто жбан самогону. А как же!
Соленый не зашел в подсобку. Он не спеша обходил цех, проверяя станки. И делал так ежедневно. Мужики в работе старались, спору нет. Но опыта у них было недостаточно. К тому же предшествующая бездельная и разгульная жизнь развратила их. И, даже отрабатывая смену под строгим присмотром бригадира, они вечером напивались в стельку. Многие оставались ночевать прямо в подсобке, не в силах дотащить свои бренные тела до изб. Пьянство же всегда влечет за собой неприятности. Соленый это знал, а потому проверку оборудования не доверял никому. Сам держал все под контролем.
Савелий тем временем разливал по кружкам самогон.
– Платон Игнатьич! – позвал он Соленого, выглянув из подсобки в цех. – Идёма-косъ на чарку! С устатку-то завсегда мило буде!
– Я опосля, мужики, дома, – ответил Соленый, явно не желая усаживаться за общий стол. – Машины проверить надо.
К слову заметить, бригадир всячески избегал хмельных компаний, в которых после кружки-другой непременно начинались разговоры за жизнь, воспоминания о прошлом и, что самое неприятное, расспросы типа «а как там, в Тырме?», «а че-то ты молодо глянешься для своих годов?» и всего такого прочего. Вот и теперь отказал, сославшись на проверку станков. Домой, а Соленый временно квартировал в избе сельсовета, не уходил с лесопилки до тех пор, пока мужики не упьются. Кто к жонкам на печку, кто в подсобке под стол – их дело. Главное – убедиться, что все дошли до кондиции. Так спокойнее.
Оградить их от пьянства он не мог. Все без исключения коренные народности Севера и Сибири знамениты и грешны именно этим недугом, безжалостно сводящим на нет их древние генеалогические ветви. Позорный ход истории, взявший начало еще с позапрошлого века, когда посланники царя-батюшки выменивали у аборигенов десяток бесценного соболя на бочку водки стоимостью в двугривенный, не миновал и двадцатый век. В том же Ургале каждый пятый младенец рождался на свет дебилом, а каждый шестой умирал на первых неделях жизни. И к этому уже все привыкли.
Пьянка в подсобке стремительно набирала обороты. Мужики расшумелись, мечтая о том, как вскоре разбогатеют и заживут «не хужача в тех Москвах!»…
– Да брось-кась ты, Платон Игнатьич! – настаивал Савелий. – Ходи к нам за общий стол! Али брезговашь?..
– Не приставай, – беззлобно огрызнулся Соленый. – Некогда.
– Ох-ох-ох! – хмельно выкрикнул вдруг Савелий. – Некогда яму! Брезговашь, так и кажи. В инженера заделался, нос задрал. А сам-тить хтой? Промысловой – велика птица!
– Охолони, Савелий, – принялся его успокаивать кто-то из мужиков, сидящих за столом. – Не дергай бригадира. Пьешь – и пей себе.
– А ты меня не зачапляй! – взвился неугомонный. – Ну кажи, хтой ён таков супротив нас, робяты? Да ён каторжный! Врагом народа на Соловки ходил, а таперь тута верховодить! Можа, ён и до сих пор враг?..
Гомон поутих. Из местных с Савелием никто старался не спорить. У того язык что бритва. И всем известно, коль понесло его – уже не остановишь.
Тут в подсобку ввалился Соленый. И лицо его не предвещало ничего хорошего. Воцарилась тишина, которую принято называть гробовой.
– Ну че зенки выпучил? – вякнул Савелий, от пары кружек выпитого потерявший всякую осторожность. – Я завсегда правду-матку говорю! Хтой ты, кажи людям?
– Молчал бы ты, дурак, – только и произнес Соленый, сжимая свои кулаки-кувалды. Огромного труда ему стоило сдерживать себя. Внутри так все и кипело. Хотелось одним ударом размозжить череп сварливому придурку, чтоб навсегда избавить себя от его длинного языка.
– Я – дурак?! – взвизгнул Савелий. – А ты – сука лагерная!
У Соленого помутилось в голове. Такого оскорбления он простить мужику не мог. Понятия зоны навечно зарубились в его сознании, как в мозгах верующего «Отче наш». И слово «сука», ставшее во всех колониях страны именем нарицательным, резануло слух беглого зека раскаленной добела бритвой.
– А ну иди сюда, паскудыш! – дико заревел бригадир и сгреб Савелия в охапку. Да так, что у того затрещали кости.
Мужики повскакивали со своих мест и бросились их разнимать.
– Охолони, Савелий!..
– Платон Игнатьич! Брось-кась ты его!
– Да дурак – ён и есть дурак! Чё с его за-мать-тить?
В пылу потасовки стол перевернули, табуреты попереломали, еду и выпивку затоптали ногами. Но никто на это не обращал внимания. Важно было выдрать перепугавшегося до смерти Савелия из железных лапищ бригадира, который готов был задушить неосмотрительного в своей наглости ур-гальца.
– Па-а-ашли во-он, сявки драные!!! – орал Соленый и продолжал душить зарвавшегося работягу.
Лицо Савелия уже посинело, глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит, а руки и ноги мелко затряслись в предсмертных конвульсиях. Мужики висли на руках Соленого, тянули его за волосы и даже били, чтобы отвлечь на себя внимание и ярость. Но – ничего не помогало.
Неукротимая дикая сила перла из бригадира. Похоже, Савелий был приговорен отдать Богу душу.
Один из работяг бросился из подсобки в цех и вскоре вернулся оттуда, держа в руках увесистую дубину. Он, как мог, растолкал односельчан, пробираясь к Соленому, а затем со всего маху саданул того дубиной по спине.
Толпа ухнула от удивления, потому что бригадир не обратил на удар никакого внимания. Словно и не били его. А изо рта Савелия уже показалась розовая пена. Жить ему оставалось совсем недолго.
Замахнувшись второй раз, мужик приложился уже по голове Соленого. И лишь тогда, потеряв сознание, Тот рухнул на засыпанный опилками пол. Рядом с ним повалилось и тело Савелия.
Оба они были без чувств. Но тому и другому плеснули в рот чудом сохранившиеся остатки самогона из опрокинутого алюминиевого бидона. Соленый лишь вяло мотнул головой. Савелий глубоко закашлялся, выхаркивая из легких зеленоватую слизь, разомкнул набухшие веки, но ничего и не видел, а только ошалело поводил налитыми кровью глазами.
– Живы, скаженные! – радостно высказался один из работяг.
– Уф-ф! Напужали донельзя… – с облегчением сказал другой.
Соленый еще был в беспамятстве, когда Савелий окончательно оклемался. Он присел на полу и долго тер отдавленное горло. Потом хрипло попросил:
– Брусниковой…
С донышка бидона ему нацедили немного в кружку. Этого хватило, чтобы побитому полегчало.
– Хтой его забил? Неужто я? – спросил Савелий, глядя на лежащее рядом тело бригадира.
– Как жо?! – усмехнулись мужики. – Ты!
– Живой ён, слава Богу! Без сознаниев…
– Ты аккурат как цыпленок в его лапах трепыхался!
– Сейчас ба помёр, коли ба бригадира не охолонили…
Соленый начал подавать признаки жизни. Он застонал. И всеобщее внимание переключилось с Савелия на него. Он попытался оторвать голову от полу, но у него ничего не вышло. Видать, удар дубиной был хорош. Стон повторился.
До Савелия начало доходить, что он натворил. Безудержно мотая взлохмаченной головой, он приговаривал:
– Ой, дурак я! Ой, дурак!.. Ой, бестолочина дуболобая!..
– И то правда, – укоризненно глядели на него мужики.
– Зазря человека обидел.
– Пороть табя надо-тить, Савелий, кажен день…
– А кажну ночь головой дурной в отхоже место окунать, штоба ума набирался…
Тем временем Соленый очухался. Он так же, как Савелий, приподнялся и сел на полу. Глянул вокруг и потер пальцами виски.
– Здоров, однакось, бригадир! – восхищенно загудели вокруг.
– А-а, – посмотрел тот на Савелия, трясущегося от страха. – Живой?
– Ты тогой, бригадир, – залепетал Савелий. – Не серчай на меня… Сдуру я… По брусниковому недогляду… Меньша надо ба пить ее, заразу-то…
– Дошло наконец, – сухими губами выговорил Соленый.
Все были рады благополучному исходу потасовки. Ни у кого не вызывал сомнений тот факт, что, не останови они вовремя бригадира, был бы сейчас их односельчанин покойником. А так – ну помахались мужики, ну повздорили! Чего в жизни не бывает? Как поссорились, так и помирятся. Все ж люди-человеки! Вон и бригадир, сразу видно, зла не держит. Даже улыбнулся.
А Соленый и впрямь скривил губы в усмешке:
– Умнее будешь…
– Буду, Платон Игнатьич! – с готовностью пообещал Савелий. – Буду!
– Давайте-ка по хатам, – еще сидя на полу, скомандовал бригадир. – На сегодня праздник отменяется.
Все с ним молча согласились и начали расходиться, горячо обсуждая происшедшее. Каждый считал, что это именно он предотвратил братоубийство.
Через несколько минут в подсобке остались только бригадир да Савелий.
– Слышь, Игнатьич, – обратился Савелий. – Ты на меня зла-то не держи. У меня завсегда язык наперед головы бегёть…
– Оно и видно.
– Ну ты подумай, чавой мне не хватало? Сидели, пивали. Ан нет жа, придралкася к табе сненароку! Я с рождениев глупый такой…
– Да ладно, – примирительно отвечал Соленый. – Я не сержусь.
Он, как мог, успокоил себя, решив дождаться удобного случая, чтобы как следует отомстить Савелию за нанесенное оскорбление. Внешне совершенно спокойный, Соленый в душе весь кипел. Но вспыхнувший пожар страстей сдерживал трезвый рассудок. Убить работягу сейчас означало вновь подвергнуть себя опасности разоблачения. А это было крайне нежелательно. Паспорт загубленного в тайге охотника – настоящего Платона Куваева – служил пусть и не совсем надежным, но все-таки прикрытием. Обстановка в поселке была самой что ни на есть благоприятной. Никто не лез к нему в душу, никто ни в чем не подозревал. И если даже по всему Советскому Союзу объявлен на него розыск, то здесь, практически под носом у колонии, его никто уже не ищет. Менты обложили все крупные близлежащие города. А тут – тишь да гладь да Божья благодать. Придет еще время – выберется отсюда Данил Солонов по кличке Соленый. А пока нужно сидеть тише воды, ниже травы, изображая из себя честного труженика.
Соленый даже жалел теперь, что сорвался на Савелия. Его надо, конечно, прибить за «суку», но сделать это по-тихому, чтобы комар носа не подточил. «И никто не узнает, где могилка его…»
И вдруг взгляд Савелия остановился на оголенной груди бригадира. Ворот рубахи был разорван, на груди красовалась яркая зеленовато-синяя татуировка: «СЛОН. 1962 год» .
Мужик даже зажмурился, чтобы проверить: не показалось ли? Нет, не показалось. «1962 год». Откуда же у бригадира эта наколка, если манту-лил он на Соловках аж в сороковые?
Страшная догадка обожгла мозг внезапно. Бригадир – Платон Игнатьевич Куваев – не тот, за кого себя выдает! Да и молодой он, если приглядеться, хоть и бороду отпустил… Он разыскиваемый беглый зек! Ведь не так давно вся округа гудела этим известием. Сбежал уголовник и словно сквозь землю провалился. Так и не смогли его найти. А он, оказывается, далеко и не бегал. Вырыл логово волк у самого хлева…
– Ты чего? – настороженно спросил Соленый, уловив взгляд работяги и, как бы невзначай, прикрывая лагерное художество.
– Не, ничавой, – растерянно ответил Савелий, поднимаясь с полу и торопясь к выходу. – Эт я так, от брусниковой. Домой-то идешь-тить, бригадир?..

* * *
Выдворенный из лазарета Лелик по полному праву обосновался в самом дальнем и самом теплом углу отрядного барака. Потеснив одного из приближенных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58