– уже с угрозой добавил он.
Эта угроза меня спасла. Я не люблю, когда мне угрожают. Мне кажется это унизительным. Угроза в голосе Бульдога разбудила во мне злость.
– А что, народ правды не знает? – спросил я.
– То есть как? – не понял Бульдог. – То есть я-то знаю, я-то с вами в школе был, сам видел, как вы их гоняли… Но они-то не видели и сомневаются!
– Кто сомневается?! – с угрозой спросил я. Все молчали. – Видите, никто не сомневается! – повернулся я к Бульдогу, и снова слово «Хлестаков» возникло у меня в голове. – Иди сюда! – повелительно сказал я ему,
а Бульдог подчинился. – Держи! – я передал ему в руки древко. – И ты! – я подозвал невысокого рыжего мужчину лет пятидесяти в дорогом костюме и галстуке, с каким-то большим значком на лацкане пиджака. Как выяснилось потом, это был депутат городского Совета. Он подошел с дурашливой улыбкой на лице. Учитель понял меня и передал ему другое древко. Тот опасливо взял его в руки и, обращаясь к публике, пояснил:
– Я так понимаю, сейчас с телевидения приедут! Чтобы, значит, видно было, как весь народ… Как весь народ требует… – он снова запнулся. – В общем, народ хочет, чтобы Волчановых убрали! – испуганно закончил он. – Что же, мы готовы! Раз надо демонстрацию, мы всегда готовы…
– Да, сейчас с телевидения приедут! – повторил я его слова и тронул учителя за рукав. – Мы с вами на колокольню, – тихо сказал я.
– Но там заперто! – прошептал он.
Неподалеку от магазина на краю большой ямы я заметил лом. Рядом лежали две совковые лопаты. Очевидно, трудолюбивых копателей конец рабочего дня застал врасплох, и они, зная о всенародной собственности средств производства, бросили тяжелые инструменты там, где копали. Наверное, они догадались, что в понедельник все равно пришлось бы тащить их назад, и решили облегчить свой труд… Лом оказался кстати, я подобрал его и кивнул учителю. Мы вдвоем направились к собору.
– Вы куда? – тревожно крикнул вслед нам дедушка Гриша.
Я остановился, махнул рукой в сторону собора и громко спросил:
– Хотите с нами?
– Куда? Наверх?
– Да!
– Нет, я не пойду, высоко очень! – ответил дедушка Гриша и повернулся к толпе.
Мы подошли к двери, на которой висел массивный замок. Он выглядел совсем новым, был жирно смазан, но дерево вокруг насквозь прогнило. Я вставил в дужку острый конец лома и потянул вниз. Стоило мне чуть-чуть нажать, и замок свалился с двери, как спелая груша.
Я вошел первый и, не оборачиваясь, стал подниматься по лестнице. Было совсем темно, я наощупь пробирался вверх и слышал за спиной шаги учителя, его тяжелое дыхание. Когда лестница кончилась, мы уперлись в тупик. Я ощупал руками препятствие – это была дверь. Я навалился на нее, дверь поддалась, и в щель хлынул солнечный свет. Вместе с учителем мы навалились на дверь, и она распахнулась.
На несколько секунд мы ослепли от яркого солнечного света. Потом я увидел прямо перед собой большой колокол, тот самый, который напомнил Бульдогу лешего. Он и в самом деле как будто оброс мхом – его покрывал густой зеленовато-седой налет. Я потрогал колокол рукой. Он нагрелся на солнце и был теплым. Это было тепло живого существа.
Город лежал перед нами. Уродливые пятиэтажные коробки с залитыми битумом крышами собрались в центре, вокруг собора. А дальше – удручающе похожие на курятники дома. Среди них возвышалось административное здание из ярко-желтого кирпича, по периметру окруженное чахлыми голубыми елками. «Желтый дом и елки-палки!» – так я шутил сам с собой в день приезда сюда. А внизу, на соборной площади, названной, очевидно, еще до войны площадью Светлого будущего, разбухала толпа.
К тем смельчакам, которые под предводительством Бульдога первыми приблизились к нам и к нашему знамени, присоединились десятки и десятки тех, кто скрывался за фасадом книжного магазина «Восход». Я никогда не пробовал оценить численность толпы, у меня нет такого опыта, но кажется, их было не меньше двухсот. Они смотрели на нас. Все как по команде козырьком поднесли ладони к глазам, прикрывая их от солнца, и ждали… Я приподнял лом и протянул учителю. Он отступил на шаг.
– Нельзя! Они вырвали язык… Это кощунство!
– А удобрения в храме держать – не кощунство? – закричал я. – Перестаньте! Хватит! Ничего другого нет, значит, можно и ломом! Они ждут!
– Я не смогу… Лучше вы!
– Как не сможете? Вы должны! Вы не смеете отказываться!
Не знаю почему, но тогда мне в голову не могла прийти мысль, что в колокол могу ударить я. Это должен был сделать учитель. По-другому я себе этого не представлял. Он осторожно потянулся к лому и взял его двумя руками. На запястьях его рук вспухли слабые, тонкие, как нитки, сухожилия.
– Вы думаете, у меня получится? – он поднял лом на уровень плеч и медленно подошел к колоколу. – Но положено, чтобы били изнутри! – резко обратился он ко мне. – А здесь изнутри никак нельзя, он висит низко…
– Какая разница! – закричал я. – Давайте, на нас смотрят! – я двинулся к нему, словно желая подтолкнуть.
– Отойдите! – властно произнес учитель. Затем с неожиданной сноровкой взмахнул ломом и обрушил его на седой край колокола.
И раздался звон. Это был пронзительный, счастливый миг. Потом я понял, что тогда меня все время пугала мысль о том, что у нас ничего не получится, что мы ударим в колокол своим железным ломом и раздастся какое-нибудь убогое звяканье. Но получился звон! Настоящий колокольный звон, пусть не такой красивый, каким он должен быть… Колокол ожил!
Учитель продолжал наносить удары, он вошел в ритм, он бил и бил в колокол, пока я не понял, что он выбивается из сил и вот-вот упадет. Тогда я взял лом у него из рук. Учитель, пошатываясь, подошел к краю площадки, поднял к солнцу измученное лицо, и я увидел, что он плачет.
– Господи… Господи… Господи… – тихо шептал он, и слезы стояли в его глазах.
Его вид показался мне странным, его плач едва не испугал меня – я тогда ничего не понял. Может быть, и сейчас не понимаю. Я поднял лом и ударил в колокол. Звон опьянил меня. Я снова и снова наносил удары, выкрикивая какие-то непонятные, новые для меня слова, состоявшие из долгого звука «а» или «э». Потом я бросил лом и подошел к краю колокольной площадки.
Когда учитель ударил в колокол первый раз, я видел, как старухи внизу быстро-быстро принялись креститься, теперь площадь оказалась пустынной. На прежнем месте стояли только Бульдог, державший древко нашего знамени, и дедушка Гриша, который вертел головой, посматривая то вверх на нас, то в сторону, туда, где шагах в тридцати от них выстроились в ряд две канареечные машины и черная «Волга» Волчанова. Вся фигура дедушки Гриши выражала такую растерянность, что от жалости к нему у меня сжалось сердце.
Дверца черной «Волги» открылась, и из машины вышел Волчанов. Он был в форменном прокурорском кителе. Впервые я увидел его при полном параде. Из канареечных милицейских будок вылезли несколько человек в форме. Я узнал Николая Волчанова и Филюкова. Они все смотрели на нас.
– Нам нужно вниз! – тронул меня за плечо учитель.
Я подобрал лом и первым стал спускаться по лестнице. Какая-то злая, непобедимая сила забрала в кулак все мои внутренности и страшно сдавила. Ужас охватил меня снова. Бог мой, кто бы отучил человека бояться раз и навсегда!
Спустившись с колокольни, я подбежал к нашему знамени и остановился, сжимая в руках лом. Рядом с дедушкой Гришей и Бульдогом мне стало легче, несравнимо легче. Подошел учитель. Люди в милицейской форме топтались у машин и поглядывали на Волчанова, который непринужденно оперся на открытую дверцу своего лимузина и молча нас рассматривал.
– Где же ваши люди? – громко и обиженно прошептал Бульдог. – Дед говорил, они на подходе, вот-вот будут…
– А где ваши?
Учитель, молча слушавший наш странный диалог, вдруг вырвал у меня из рук лом и кинулся вперед. Это произошло так быстро, что я не успел удержать его. Я бросился за ним, но учитель уже подбежал к черной «Волге» Волчанова, взмахнул ломом и обрушил его па капот. Раздался рвущий слух металлический хряск. Люди в милицейской форме дернулись, но остались на месте, а на капоте появилась чудовищная рваная вмятина. Волчанов с удивлением посмотрел на учителя, затем закрыл дверцу машины и невозмутимо отошел на несколько шагов.
Учитель снова размахнулся и вдребезги расколотил лобовое стекло. Следующим ударом была изуродована крыша, потом двери. Он молча избивал волчановскую машину, а люди в милицейской форме все пятились и пятились назад к своим канареечным корытам с ржавыми решетками на окнах.
Волчанов безучастно наблюдал сцену избиения своей машины. Казалось, он просто ждал, когда учитель закончит, чтобы посмотреть, что будет дальше. Наконец учитель остановился и в изнеможении оперся на лом. Я подошел к нему и увлек назад. Бульдог громко хмыкнул и начал сворачивать наше знамя.
– Я возьму его с собой! – сказал он, когда знамя в свернутом виде было у него в руках – две короткие палки, обмотанные белой материей, сквозь которую словно проступила кровь.
– Вы уходите? – спросил я.
– А что же делать! – озлобился он. – Приехали тут, народ дурачите! Я против властей не бунтую…
– Василий Петрович! – позвал его учитель. – Как Наташа?
– Все в порядке, – пробормотал он. – Там же она, не беспокойтесь…
Молчавший дедушка Гриша сделал широкий жест рукой и заявил:
– И убирайся, раз струсил! Только плакат наш оставь!
Бульдог покраснел и шагнул в нашу сторону:
– Да нет, вы не поняли! – срывающимся голосом произнес он. – Я домой за ружьем! А потом к вам подойду… Днем они не полезут, а к вечеру я буду. Вы не поняли… – он застыдился и лепетал как ребенок, и я не знал, верить ему или нет.
– Вы можете не приходить, – сказал я. – Мы отобьемся!
Он кивнул и грузно, косолапо пошел прочь, унося с собой наше знамя. Мы снова остались втроем.
– Мы идем домой! – твердо сказал учитель и двинулся вперед. Мы с дедушкой Гришей догнали его.
На нашем пути находились канареечные машины. Учитель взял левее, и мы обошли их всего в нескольких шагах. Люди в форме молча провожали нас глазами. Из-за второй машины выступил Волчанов и окликнул меня по имени-отчеству.
– Так что же? – в его глазах отразилась безумная тоска. – Так что же мы будем делать?.. – снова спросил он.
Я пожал плечами и пошел дальше. Когда они осталась у нас за спиной, дедушка Гриша начал то и дело озираться назад.
– Не оборачивайтесь! – сказал учитель. Но старик оглядывался снова и снова. Он ждал выстрелов в спину. Его тревога передалась мне, я оглянулся и увидел, как они все выстроились в линию и смотрели нам вслед.
– Не оборачивайтесь! – приказал учитель.
– Винтовку надо было брать! – зло огрызнулся старик.
Канареечные машины провожали нас до самого дома. И несмотря на строгий запрет учителя, дедушка Гриша то и дело опасливо озирался. За полсотни шагов до дома он не выдержал и побежал, на ходу громко и злобно ругаясь, что неприятно поразило меня. Чеховский образ дедушки Гриши не мог совместиться в моем представлении с яростным матом. Мы с учителем дошли до ворот дома и задержались у изуродованной калитки. Машины остановились шагах в семидесяти от нас и заглушили моторы. Люди в форме сидели внутри.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… – пробормотал учитель.
– Ничего, у нас есть винтовка!
– Что? Винтовка? – вскрикнул учитель и опрометью бросился в дом.
Мы вбежали в горницу, когда дедушка Гриша уже встал на стул, раскрыл форточку и старательно выцеливал кого-то там за окном.
– Не смейте! – закричал учитель. Дедушка Гриша вздрогнул и опустил ствол.
* * *
– Это – лучшая в мире винтовка! – провозгласил дедушка Гриша и потряс ею над головой. – Винтовка Мосина образца 1897 года! Немцы хвалили ее еще в первую мировую!
– Я не понимаю, чем вы гордитесь, – сказал учитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Эта угроза меня спасла. Я не люблю, когда мне угрожают. Мне кажется это унизительным. Угроза в голосе Бульдога разбудила во мне злость.
– А что, народ правды не знает? – спросил я.
– То есть как? – не понял Бульдог. – То есть я-то знаю, я-то с вами в школе был, сам видел, как вы их гоняли… Но они-то не видели и сомневаются!
– Кто сомневается?! – с угрозой спросил я. Все молчали. – Видите, никто не сомневается! – повернулся я к Бульдогу, и снова слово «Хлестаков» возникло у меня в голове. – Иди сюда! – повелительно сказал я ему,
а Бульдог подчинился. – Держи! – я передал ему в руки древко. – И ты! – я подозвал невысокого рыжего мужчину лет пятидесяти в дорогом костюме и галстуке, с каким-то большим значком на лацкане пиджака. Как выяснилось потом, это был депутат городского Совета. Он подошел с дурашливой улыбкой на лице. Учитель понял меня и передал ему другое древко. Тот опасливо взял его в руки и, обращаясь к публике, пояснил:
– Я так понимаю, сейчас с телевидения приедут! Чтобы, значит, видно было, как весь народ… Как весь народ требует… – он снова запнулся. – В общем, народ хочет, чтобы Волчановых убрали! – испуганно закончил он. – Что же, мы готовы! Раз надо демонстрацию, мы всегда готовы…
– Да, сейчас с телевидения приедут! – повторил я его слова и тронул учителя за рукав. – Мы с вами на колокольню, – тихо сказал я.
– Но там заперто! – прошептал он.
Неподалеку от магазина на краю большой ямы я заметил лом. Рядом лежали две совковые лопаты. Очевидно, трудолюбивых копателей конец рабочего дня застал врасплох, и они, зная о всенародной собственности средств производства, бросили тяжелые инструменты там, где копали. Наверное, они догадались, что в понедельник все равно пришлось бы тащить их назад, и решили облегчить свой труд… Лом оказался кстати, я подобрал его и кивнул учителю. Мы вдвоем направились к собору.
– Вы куда? – тревожно крикнул вслед нам дедушка Гриша.
Я остановился, махнул рукой в сторону собора и громко спросил:
– Хотите с нами?
– Куда? Наверх?
– Да!
– Нет, я не пойду, высоко очень! – ответил дедушка Гриша и повернулся к толпе.
Мы подошли к двери, на которой висел массивный замок. Он выглядел совсем новым, был жирно смазан, но дерево вокруг насквозь прогнило. Я вставил в дужку острый конец лома и потянул вниз. Стоило мне чуть-чуть нажать, и замок свалился с двери, как спелая груша.
Я вошел первый и, не оборачиваясь, стал подниматься по лестнице. Было совсем темно, я наощупь пробирался вверх и слышал за спиной шаги учителя, его тяжелое дыхание. Когда лестница кончилась, мы уперлись в тупик. Я ощупал руками препятствие – это была дверь. Я навалился на нее, дверь поддалась, и в щель хлынул солнечный свет. Вместе с учителем мы навалились на дверь, и она распахнулась.
На несколько секунд мы ослепли от яркого солнечного света. Потом я увидел прямо перед собой большой колокол, тот самый, который напомнил Бульдогу лешего. Он и в самом деле как будто оброс мхом – его покрывал густой зеленовато-седой налет. Я потрогал колокол рукой. Он нагрелся на солнце и был теплым. Это было тепло живого существа.
Город лежал перед нами. Уродливые пятиэтажные коробки с залитыми битумом крышами собрались в центре, вокруг собора. А дальше – удручающе похожие на курятники дома. Среди них возвышалось административное здание из ярко-желтого кирпича, по периметру окруженное чахлыми голубыми елками. «Желтый дом и елки-палки!» – так я шутил сам с собой в день приезда сюда. А внизу, на соборной площади, названной, очевидно, еще до войны площадью Светлого будущего, разбухала толпа.
К тем смельчакам, которые под предводительством Бульдога первыми приблизились к нам и к нашему знамени, присоединились десятки и десятки тех, кто скрывался за фасадом книжного магазина «Восход». Я никогда не пробовал оценить численность толпы, у меня нет такого опыта, но кажется, их было не меньше двухсот. Они смотрели на нас. Все как по команде козырьком поднесли ладони к глазам, прикрывая их от солнца, и ждали… Я приподнял лом и протянул учителю. Он отступил на шаг.
– Нельзя! Они вырвали язык… Это кощунство!
– А удобрения в храме держать – не кощунство? – закричал я. – Перестаньте! Хватит! Ничего другого нет, значит, можно и ломом! Они ждут!
– Я не смогу… Лучше вы!
– Как не сможете? Вы должны! Вы не смеете отказываться!
Не знаю почему, но тогда мне в голову не могла прийти мысль, что в колокол могу ударить я. Это должен был сделать учитель. По-другому я себе этого не представлял. Он осторожно потянулся к лому и взял его двумя руками. На запястьях его рук вспухли слабые, тонкие, как нитки, сухожилия.
– Вы думаете, у меня получится? – он поднял лом на уровень плеч и медленно подошел к колоколу. – Но положено, чтобы били изнутри! – резко обратился он ко мне. – А здесь изнутри никак нельзя, он висит низко…
– Какая разница! – закричал я. – Давайте, на нас смотрят! – я двинулся к нему, словно желая подтолкнуть.
– Отойдите! – властно произнес учитель. Затем с неожиданной сноровкой взмахнул ломом и обрушил его на седой край колокола.
И раздался звон. Это был пронзительный, счастливый миг. Потом я понял, что тогда меня все время пугала мысль о том, что у нас ничего не получится, что мы ударим в колокол своим железным ломом и раздастся какое-нибудь убогое звяканье. Но получился звон! Настоящий колокольный звон, пусть не такой красивый, каким он должен быть… Колокол ожил!
Учитель продолжал наносить удары, он вошел в ритм, он бил и бил в колокол, пока я не понял, что он выбивается из сил и вот-вот упадет. Тогда я взял лом у него из рук. Учитель, пошатываясь, подошел к краю площадки, поднял к солнцу измученное лицо, и я увидел, что он плачет.
– Господи… Господи… Господи… – тихо шептал он, и слезы стояли в его глазах.
Его вид показался мне странным, его плач едва не испугал меня – я тогда ничего не понял. Может быть, и сейчас не понимаю. Я поднял лом и ударил в колокол. Звон опьянил меня. Я снова и снова наносил удары, выкрикивая какие-то непонятные, новые для меня слова, состоявшие из долгого звука «а» или «э». Потом я бросил лом и подошел к краю колокольной площадки.
Когда учитель ударил в колокол первый раз, я видел, как старухи внизу быстро-быстро принялись креститься, теперь площадь оказалась пустынной. На прежнем месте стояли только Бульдог, державший древко нашего знамени, и дедушка Гриша, который вертел головой, посматривая то вверх на нас, то в сторону, туда, где шагах в тридцати от них выстроились в ряд две канареечные машины и черная «Волга» Волчанова. Вся фигура дедушки Гриши выражала такую растерянность, что от жалости к нему у меня сжалось сердце.
Дверца черной «Волги» открылась, и из машины вышел Волчанов. Он был в форменном прокурорском кителе. Впервые я увидел его при полном параде. Из канареечных милицейских будок вылезли несколько человек в форме. Я узнал Николая Волчанова и Филюкова. Они все смотрели на нас.
– Нам нужно вниз! – тронул меня за плечо учитель.
Я подобрал лом и первым стал спускаться по лестнице. Какая-то злая, непобедимая сила забрала в кулак все мои внутренности и страшно сдавила. Ужас охватил меня снова. Бог мой, кто бы отучил человека бояться раз и навсегда!
Спустившись с колокольни, я подбежал к нашему знамени и остановился, сжимая в руках лом. Рядом с дедушкой Гришей и Бульдогом мне стало легче, несравнимо легче. Подошел учитель. Люди в милицейской форме топтались у машин и поглядывали на Волчанова, который непринужденно оперся на открытую дверцу своего лимузина и молча нас рассматривал.
– Где же ваши люди? – громко и обиженно прошептал Бульдог. – Дед говорил, они на подходе, вот-вот будут…
– А где ваши?
Учитель, молча слушавший наш странный диалог, вдруг вырвал у меня из рук лом и кинулся вперед. Это произошло так быстро, что я не успел удержать его. Я бросился за ним, но учитель уже подбежал к черной «Волге» Волчанова, взмахнул ломом и обрушил его па капот. Раздался рвущий слух металлический хряск. Люди в милицейской форме дернулись, но остались на месте, а на капоте появилась чудовищная рваная вмятина. Волчанов с удивлением посмотрел на учителя, затем закрыл дверцу машины и невозмутимо отошел на несколько шагов.
Учитель снова размахнулся и вдребезги расколотил лобовое стекло. Следующим ударом была изуродована крыша, потом двери. Он молча избивал волчановскую машину, а люди в милицейской форме все пятились и пятились назад к своим канареечным корытам с ржавыми решетками на окнах.
Волчанов безучастно наблюдал сцену избиения своей машины. Казалось, он просто ждал, когда учитель закончит, чтобы посмотреть, что будет дальше. Наконец учитель остановился и в изнеможении оперся на лом. Я подошел к нему и увлек назад. Бульдог громко хмыкнул и начал сворачивать наше знамя.
– Я возьму его с собой! – сказал он, когда знамя в свернутом виде было у него в руках – две короткие палки, обмотанные белой материей, сквозь которую словно проступила кровь.
– Вы уходите? – спросил я.
– А что же делать! – озлобился он. – Приехали тут, народ дурачите! Я против властей не бунтую…
– Василий Петрович! – позвал его учитель. – Как Наташа?
– Все в порядке, – пробормотал он. – Там же она, не беспокойтесь…
Молчавший дедушка Гриша сделал широкий жест рукой и заявил:
– И убирайся, раз струсил! Только плакат наш оставь!
Бульдог покраснел и шагнул в нашу сторону:
– Да нет, вы не поняли! – срывающимся голосом произнес он. – Я домой за ружьем! А потом к вам подойду… Днем они не полезут, а к вечеру я буду. Вы не поняли… – он застыдился и лепетал как ребенок, и я не знал, верить ему или нет.
– Вы можете не приходить, – сказал я. – Мы отобьемся!
Он кивнул и грузно, косолапо пошел прочь, унося с собой наше знамя. Мы снова остались втроем.
– Мы идем домой! – твердо сказал учитель и двинулся вперед. Мы с дедушкой Гришей догнали его.
На нашем пути находились канареечные машины. Учитель взял левее, и мы обошли их всего в нескольких шагах. Люди в форме молча провожали нас глазами. Из-за второй машины выступил Волчанов и окликнул меня по имени-отчеству.
– Так что же? – в его глазах отразилась безумная тоска. – Так что же мы будем делать?.. – снова спросил он.
Я пожал плечами и пошел дальше. Когда они осталась у нас за спиной, дедушка Гриша начал то и дело озираться назад.
– Не оборачивайтесь! – сказал учитель. Но старик оглядывался снова и снова. Он ждал выстрелов в спину. Его тревога передалась мне, я оглянулся и увидел, как они все выстроились в линию и смотрели нам вслед.
– Не оборачивайтесь! – приказал учитель.
– Винтовку надо было брать! – зло огрызнулся старик.
Канареечные машины провожали нас до самого дома. И несмотря на строгий запрет учителя, дедушка Гриша то и дело опасливо озирался. За полсотни шагов до дома он не выдержал и побежал, на ходу громко и злобно ругаясь, что неприятно поразило меня. Чеховский образ дедушки Гриши не мог совместиться в моем представлении с яростным матом. Мы с учителем дошли до ворот дома и задержались у изуродованной калитки. Машины остановились шагах в семидесяти от нас и заглушили моторы. Люди в форме сидели внутри.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… – пробормотал учитель.
– Ничего, у нас есть винтовка!
– Что? Винтовка? – вскрикнул учитель и опрометью бросился в дом.
Мы вбежали в горницу, когда дедушка Гриша уже встал на стул, раскрыл форточку и старательно выцеливал кого-то там за окном.
– Не смейте! – закричал учитель. Дедушка Гриша вздрогнул и опустил ствол.
* * *
– Это – лучшая в мире винтовка! – провозгласил дедушка Гриша и потряс ею над головой. – Винтовка Мосина образца 1897 года! Немцы хвалили ее еще в первую мировую!
– Я не понимаю, чем вы гордитесь, – сказал учитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36