Времени много не займет. И играй себе дальше в отсеке для конвоя в подкидного или "кинга". Эта ошибка конвойным обошлась дорого.
- Художники среди вас есть? - спросил "сокамерников" Гриф.
- Чтоб расписаться на заборе, не надо быть Айвазовским, - ответил, криво улыбнувшись, Беня Ташкентский, известный крайне злобным и мстительным характером: на его руках была кровь как минимум двадцати человек, суд доказал одного...
- Хоть и не погода, а не встать ли на лыжи? - спросил Гриф третьего вора по кличке Бурбон, детину огромного роста и мощного телосложения. Тот не сразу врубился, на что намекает "попутчик".
- Что толку гонять порожняком? Дело говори.
Сговорились они быстро.
К вечеру, часу в седьмом, одному из заключенных стало плохо. Беня Ташкентский мастерски изобразил сердечный приступ.
Сквозь решетки отсека конвойным было видно, как задыхается еще не старый, но уже морщинистый и желтый лицом человек, как закатывает глаза, как посинел от нехватки кислорода.
- Что буркалы выкатили? Не видите, человек в бушлат играет. Открывайте ворота, суки позорные, концы откинет. Прокурору жалобу накатаем - всем по ушам дадут! - завопил Бурбон.
Гриф молчал. Он сжимал в ладони заточку и ждал момента... На зону ему страсть как не хотелось: перед самой отсидкой он увлекся одной дамой, врачом "скорой помощи", и ему сильно хотелось на воле продолжить роман.
- Ну, че ты бебики выпучил? - орал Бурбон. - Зови сержанта: дай цинк, что филень кончается от сердца.
Растерянный солдатик из конвойного взвода, пришедший на крик из "купе", был обескуражен не столько криком наглого вора, сколько зеленовато-синим лицом Бени Ташкентского. Уж очень тот натурально менял на глазах цвет своего лица. В воровском мире считается высоким шиком умение сбить с толку вертухаев.
Прибежал сержант с ключами от "купе".
- Ну, что у вас тут? - недовольно спросил он, с удивлением рассматривая красно-синюю рожу Бени Ташкентского и не беря в расчет молчавшего и вроде как дремавшего Грифа. - Может, фуфло засаживаете?
- Не крути поганку, начальник, - заорал Бурбон. - Ковырни серьгу дать лекарство; помрет кент - с тебя спрос.
Словно сомневаясь, сержант еще раз взглянул на дремлющего Грифа. Тот не внушал опасений. Бурбон был огромный и свирепый, но с его стороны вроде бы ничего не грозило: он ведь просто требовал оказать помощь его другу.
- Открывай, - кивнул сержант одному из солдат. Второго с автоматом поставил возле "купе", а сам со "стволом" в кобуре, с ключами от наручников в руках шагнул внутрь. Сержант протянул руки к наручникам Бени Taшкeнтского, второй солдатик приставил автомат к груди "Бypбoнa", тpeтий стоял в коридоре с автоматом на изготовку.
Вроде все учли.
Да все никогда не предусмотришь.
Протянутые к нему руки Беня схватил в железные тиски своих "граблей". От растерянности, что сине-зеленый зэк так легко ожил, сержант ослабел, ноги его стали ватными, и он начал валиться на бок - теперь ему самому уже не хватало воздуха.
Бурбон медленно отвел от груди направленное на нее дуло автомата, легко вывернул оружие из рук солдатика и, прижав автоматом солдата к окну "купе", так надавил ему на грудь, что солдат умер почти мгновенно - осколки сломанных ребер пропороли легкие и сердце.
Самая сложная задача была у Грифа - надо было достать заточкой солдата, стоявшего с автоматом на изготовку в коридоре.
Вот почему он начал движение почти одновременно, с "Бурбоном" и Беней. Он протиснулся в дверь в тот момент, когда сержант и один из солдат уже вступили в контакт с заключенными, причем солдату в коридоре еще не было ясно, что там в "купе" происходит. И пока он из-за спины первого солдата пытался заглянуть внутрь "купе", Гриф успел трижды ударить его заточкой вбок - под сердце, в живот и, когда он повернулся спиной, словно пытаясь убежать от смерти, - еще раз, с силой - в почку, сзади...
Через пару секунд в живых оставался лишь сержант, руки которого сжимал Беня Ташкентский.
Каким-то чудом сержант сумел все же вырваться. Беня резко отпустил его руки, и сержант упал на сиденье в глубине "купе". Пока медленно соображающий Бурбон наваливался на него всей тушей, пока Беня скованными руками пытался перехватить суетящиеся кисти рук сержанта, тот успел выхватить пистолет и дважды нажать на курок.
Беня Ташкентский был убит наповал.
Он не успел даже понять, что, собственно, произошло.
Успел только цвет лица поменять - из сине-зеленого на белый.
Умер он со спокойным лицом, на котором даже запечатлелась некая радость от встречи с иным миром.
А Бурбон был ранен: пуля прошла по касательной, задев мышцу предплечья. Но, видно, перебила какой-то сосуд, потому что кровь хлынула ручьем.
Воспользовавшись секундной паузой, - сержант и сам был весьма обескуражен, что двумя выстрелами уложил двух матерых воров, - Гриф сделал шаг, наклонился и перерезал горло сержанту от уха до уха.
Гриф спокойно взял автомат, выпавший из рук убитого им солдатика, не снимая с себя наручники, прошел по коридору до караульного "купе" и расстрелял в упор рванувшихся навстречу ему остальных солдат.
Соскочить с идущего на полной скорости поезда - тоже непростая задача, тем более что Бурбон, с перетянутой жгутом рукой, был слаб и беспомощен.
И все-таки Гриф из последних сил тащил его потом по тайге.
Они соскочили, точнее, выпали из вагона на перегоне Барабинск-Каргат. До ближайшего населенного пункта - сотни километров.
Гриф тащил на себе вялое, но тяжелое тело Бурбона, понимая, что в тайге он без "консервов" долго не протянет. Торопясь выпрыгнуть, боясь, как бы стрельбу не услышали в соседнем вагоне, не вызвали ментов, не остановили поезд, он бросил в вагоне и оружие, и те немудреные солдатские харчи, которые в другой ситуации непременно бы прихватил с собой.
Вся надежда оставалась на "консервы".
Оклемавшись, Бурбон даже несколько километров прошел сам, опираясь на палку. А потом Гриф снова тащил его на себе. Вначале всего. А потом - по частям.
Всего Бурбона Грифу уже было не поднять. Он разрезал его на части острой заточкой, увязал куски мяса в робу Бурбона и тащил на себе этот сверток еще с сотню километров.
Через несколько дней мясо стало подтухать. Пахло оно отвратительно землей, пенициллином и дерьмом.
Но Гриф, давясь, испытывая мучительные спазмы в желудке, когда и рад бы, чтоб стошнило, но нечем, заставлял себя рвать зубами куски помельче и заглатывать их, не пытаясь разжевать.
Он выжил.
Вышел на какой-то дикий, заброшенный в Юго-Западной тайге полустанок, убил старика-стрелочника, переоделся в его одежду, помылся, наелся человеческой пищи. Первый же грузовой поезд с деловой древесиной чуть притормозил - видимо, потому, что не увидал машинист нужного знака, а какой знак надо подать, Гриф, естественно, не знал. Он вскочил на платформу, укрылся от ветра и впервые с той минуты, как вонзил заточку в мягкое тело солдатика в вагонзаке, заплакал.
От счастья.
Потому что они все умерли, а он, Гриф, жил.
Он готов был есть даже вонючую падаль, лишь бы жить.
...За окном роскошного "виповского" семиэтажного дома в тихом переулке в центре Москвы завыла "сирена". Она-то и избавила от кошмара.
Лицо Грифа было мокрым от слез. Он проснулся окончательно, но сон еще жил в его мозгу. Он еще был тем Грифом, который в глухой тайге терзал черно-бордовый кусок предплечья товарища, урча от удовольствия.
Аркадий Борисович Моров с трудом встал, втянул нервными ноздрями воздух - в комнате пахло старостью и немощью. Чуть приторный, сладковатый запах тлена. Он еще вполне здоров и крепок и надеется прожить много-много лет. Ну если и не много, то лет десять - точно. А вот жене определили срок с точностью до дня. Год и полтора месяца. Если будет принимать дорогие американские и швейцарские лекарства.
Ну, лекарства он ей, конечно, покупать будет любые. В конце концов, жизнь прожили. Не всегда друг друга понимали. Но Моров был ей благодарен за то, что терпела его взрывной, злой характер, его многочисленные увлечения, его жестокость в сексе. Все терпела.
А теперь она умирает.
Но и смерть может принести пользу. Сколько раз смерть других давала пищу ему, Аркаше Морову? Сколько раз? Да тысячи... На смерти других и строилась его жизнь.
Теперь вот умирает близкий человек. Грустно? Конечно... И все же.
Жизнь всяко может повернуться. Поменяется власть, проведут репреватизацию, отберут институт, дома, дачи, квартиры, роскошные машины... Может такое быть? Может. Их не спрячешь. А что можно спрятать? Верно. Драгоценности. Какие-то законы при любом раскладе останутся. Всегда можно было спасти часть, потеряв целое, если перевести какие-то ценности, скажем, на имя жены. Но в меру, в меру. Он перевел на имя жены два дома в Подмосковье, двухуровневую квартиру в тихом доме в старинном переулке в центре Москвы и оформил ее завещание на свое имя.
А еще он дарил жене драгоценности.
Раньше - дешевенькие вещицы, которые приносили ей милую радость.
С тех пор, как узнал о ее неминуемой близкой смерти - очень дорогие вещи.
- Ну зачем ты так на меня тратишься? - спрашивала жена, любуясь жемчужинами, сапфирами, изумрудами, рубинами и бриллиантами в изысканных модных оправах.
Почему-то у Аркадия Борисовича было предубеждение против антиквариата. Он считал, что старинные драгоценности несут в себе трагические судьбы своих умерших хозяев. И покупал или иным образом приобретал лишь работы современных российских мастеров. "Чистые", как он говорил, "без судьбы". Камней у жены теперь, наверное, на 6-7 миллионов долларов, работа сравнительно недорогая. Но камни... Камни дивные.
Жена спала в своей спальне, даже храпеть перестала в последние недели, - подумал Аркадий Борисович, без страха, спокойно, воспринимая сей факт как свидетельство приближения смерти супруги.
Ему захотелось посмотреть на камни еще раз.
Шкатулки с драгоценностями хранились в кабинете Аркадия Борисовича, в огромном стальном сейфе фирмы "Соломон Вовчик и "К". Фирма гарантировала, что кроме как атомной или водородной бомбой сейф вскрыть невозможно. А по расчетам Аркадия Борисовича, бомба в их тихий переулок могла залететь лишь случайно. В такие случайности он не верил.
Он раскрыл шкатулку, достал десять колец и перстней с наиболее крупными камнями и надел себе на пальцы. Размеры их были самые разные, что, казалось бы, было странным, учитывая, что дарились они одному человеку его жене.
Жена же, примерив то или иное новое подаренное ей кольцо и убедившись, что оно мало или велико, тем не менее всегда благодарно улыбалась и успокаивала мужа:
- Дa ничего, не огорчайся. Опять ты забыл мой размер. Но я ведь все равно их не ношу. А рассматривать, держать в руках эту прелесть приятно, вне зависимости от размеров. Да и куда мне в них ходить? Я нигде не бываю.
И это было истинной правдой. С тех пор как они переехали в новую квартиру в этом тихом переулке, она никуда не выходила: даже в булочную.
...Он любовался драгоценностями, изысканной работой современных ювелиров.
В криминальном мире давно существовала специализация: одни бригады держали антикварные лавки, другие - ювелирные магазины.
Так сложилось, что антикварные магазины вот уж несколько десятилетий держали кавказцы - армяне, грузины, азербайджанцы, золотом в основном занимались ингуши - как старинными изделиями, так и слитками.
Когда Гриф возглавил крупную криминальную группировку, рынок был уже поделен.
И он взял "под себя" ювелирные магазины.
Лучшие вещицы после ограблений, лучшие вещи, переданные в качестве "дара" "крыше", оказывались в шкатулке в тихом Петровском переулке. Хотя была одна странность - он подбирал перстни с крупными камнями, не думая о цвете. А на пальцах его горели красными каплями одни рубины. Крупные красные капли напомнили ему его руки времен таежных "консервов" - кровь Бурбона, ошметки его мяса на пальцах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
- Художники среди вас есть? - спросил "сокамерников" Гриф.
- Чтоб расписаться на заборе, не надо быть Айвазовским, - ответил, криво улыбнувшись, Беня Ташкентский, известный крайне злобным и мстительным характером: на его руках была кровь как минимум двадцати человек, суд доказал одного...
- Хоть и не погода, а не встать ли на лыжи? - спросил Гриф третьего вора по кличке Бурбон, детину огромного роста и мощного телосложения. Тот не сразу врубился, на что намекает "попутчик".
- Что толку гонять порожняком? Дело говори.
Сговорились они быстро.
К вечеру, часу в седьмом, одному из заключенных стало плохо. Беня Ташкентский мастерски изобразил сердечный приступ.
Сквозь решетки отсека конвойным было видно, как задыхается еще не старый, но уже морщинистый и желтый лицом человек, как закатывает глаза, как посинел от нехватки кислорода.
- Что буркалы выкатили? Не видите, человек в бушлат играет. Открывайте ворота, суки позорные, концы откинет. Прокурору жалобу накатаем - всем по ушам дадут! - завопил Бурбон.
Гриф молчал. Он сжимал в ладони заточку и ждал момента... На зону ему страсть как не хотелось: перед самой отсидкой он увлекся одной дамой, врачом "скорой помощи", и ему сильно хотелось на воле продолжить роман.
- Ну, че ты бебики выпучил? - орал Бурбон. - Зови сержанта: дай цинк, что филень кончается от сердца.
Растерянный солдатик из конвойного взвода, пришедший на крик из "купе", был обескуражен не столько криком наглого вора, сколько зеленовато-синим лицом Бени Ташкентского. Уж очень тот натурально менял на глазах цвет своего лица. В воровском мире считается высоким шиком умение сбить с толку вертухаев.
Прибежал сержант с ключами от "купе".
- Ну, что у вас тут? - недовольно спросил он, с удивлением рассматривая красно-синюю рожу Бени Ташкентского и не беря в расчет молчавшего и вроде как дремавшего Грифа. - Может, фуфло засаживаете?
- Не крути поганку, начальник, - заорал Бурбон. - Ковырни серьгу дать лекарство; помрет кент - с тебя спрос.
Словно сомневаясь, сержант еще раз взглянул на дремлющего Грифа. Тот не внушал опасений. Бурбон был огромный и свирепый, но с его стороны вроде бы ничего не грозило: он ведь просто требовал оказать помощь его другу.
- Открывай, - кивнул сержант одному из солдат. Второго с автоматом поставил возле "купе", а сам со "стволом" в кобуре, с ключами от наручников в руках шагнул внутрь. Сержант протянул руки к наручникам Бени Taшкeнтского, второй солдатик приставил автомат к груди "Бypбoнa", тpeтий стоял в коридоре с автоматом на изготовку.
Вроде все учли.
Да все никогда не предусмотришь.
Протянутые к нему руки Беня схватил в железные тиски своих "граблей". От растерянности, что сине-зеленый зэк так легко ожил, сержант ослабел, ноги его стали ватными, и он начал валиться на бок - теперь ему самому уже не хватало воздуха.
Бурбон медленно отвел от груди направленное на нее дуло автомата, легко вывернул оружие из рук солдатика и, прижав автоматом солдата к окну "купе", так надавил ему на грудь, что солдат умер почти мгновенно - осколки сломанных ребер пропороли легкие и сердце.
Самая сложная задача была у Грифа - надо было достать заточкой солдата, стоявшего с автоматом на изготовку в коридоре.
Вот почему он начал движение почти одновременно, с "Бурбоном" и Беней. Он протиснулся в дверь в тот момент, когда сержант и один из солдат уже вступили в контакт с заключенными, причем солдату в коридоре еще не было ясно, что там в "купе" происходит. И пока он из-за спины первого солдата пытался заглянуть внутрь "купе", Гриф успел трижды ударить его заточкой вбок - под сердце, в живот и, когда он повернулся спиной, словно пытаясь убежать от смерти, - еще раз, с силой - в почку, сзади...
Через пару секунд в живых оставался лишь сержант, руки которого сжимал Беня Ташкентский.
Каким-то чудом сержант сумел все же вырваться. Беня резко отпустил его руки, и сержант упал на сиденье в глубине "купе". Пока медленно соображающий Бурбон наваливался на него всей тушей, пока Беня скованными руками пытался перехватить суетящиеся кисти рук сержанта, тот успел выхватить пистолет и дважды нажать на курок.
Беня Ташкентский был убит наповал.
Он не успел даже понять, что, собственно, произошло.
Успел только цвет лица поменять - из сине-зеленого на белый.
Умер он со спокойным лицом, на котором даже запечатлелась некая радость от встречи с иным миром.
А Бурбон был ранен: пуля прошла по касательной, задев мышцу предплечья. Но, видно, перебила какой-то сосуд, потому что кровь хлынула ручьем.
Воспользовавшись секундной паузой, - сержант и сам был весьма обескуражен, что двумя выстрелами уложил двух матерых воров, - Гриф сделал шаг, наклонился и перерезал горло сержанту от уха до уха.
Гриф спокойно взял автомат, выпавший из рук убитого им солдатика, не снимая с себя наручники, прошел по коридору до караульного "купе" и расстрелял в упор рванувшихся навстречу ему остальных солдат.
Соскочить с идущего на полной скорости поезда - тоже непростая задача, тем более что Бурбон, с перетянутой жгутом рукой, был слаб и беспомощен.
И все-таки Гриф из последних сил тащил его потом по тайге.
Они соскочили, точнее, выпали из вагона на перегоне Барабинск-Каргат. До ближайшего населенного пункта - сотни километров.
Гриф тащил на себе вялое, но тяжелое тело Бурбона, понимая, что в тайге он без "консервов" долго не протянет. Торопясь выпрыгнуть, боясь, как бы стрельбу не услышали в соседнем вагоне, не вызвали ментов, не остановили поезд, он бросил в вагоне и оружие, и те немудреные солдатские харчи, которые в другой ситуации непременно бы прихватил с собой.
Вся надежда оставалась на "консервы".
Оклемавшись, Бурбон даже несколько километров прошел сам, опираясь на палку. А потом Гриф снова тащил его на себе. Вначале всего. А потом - по частям.
Всего Бурбона Грифу уже было не поднять. Он разрезал его на части острой заточкой, увязал куски мяса в робу Бурбона и тащил на себе этот сверток еще с сотню километров.
Через несколько дней мясо стало подтухать. Пахло оно отвратительно землей, пенициллином и дерьмом.
Но Гриф, давясь, испытывая мучительные спазмы в желудке, когда и рад бы, чтоб стошнило, но нечем, заставлял себя рвать зубами куски помельче и заглатывать их, не пытаясь разжевать.
Он выжил.
Вышел на какой-то дикий, заброшенный в Юго-Западной тайге полустанок, убил старика-стрелочника, переоделся в его одежду, помылся, наелся человеческой пищи. Первый же грузовой поезд с деловой древесиной чуть притормозил - видимо, потому, что не увидал машинист нужного знака, а какой знак надо подать, Гриф, естественно, не знал. Он вскочил на платформу, укрылся от ветра и впервые с той минуты, как вонзил заточку в мягкое тело солдатика в вагонзаке, заплакал.
От счастья.
Потому что они все умерли, а он, Гриф, жил.
Он готов был есть даже вонючую падаль, лишь бы жить.
...За окном роскошного "виповского" семиэтажного дома в тихом переулке в центре Москвы завыла "сирена". Она-то и избавила от кошмара.
Лицо Грифа было мокрым от слез. Он проснулся окончательно, но сон еще жил в его мозгу. Он еще был тем Грифом, который в глухой тайге терзал черно-бордовый кусок предплечья товарища, урча от удовольствия.
Аркадий Борисович Моров с трудом встал, втянул нервными ноздрями воздух - в комнате пахло старостью и немощью. Чуть приторный, сладковатый запах тлена. Он еще вполне здоров и крепок и надеется прожить много-много лет. Ну если и не много, то лет десять - точно. А вот жене определили срок с точностью до дня. Год и полтора месяца. Если будет принимать дорогие американские и швейцарские лекарства.
Ну, лекарства он ей, конечно, покупать будет любые. В конце концов, жизнь прожили. Не всегда друг друга понимали. Но Моров был ей благодарен за то, что терпела его взрывной, злой характер, его многочисленные увлечения, его жестокость в сексе. Все терпела.
А теперь она умирает.
Но и смерть может принести пользу. Сколько раз смерть других давала пищу ему, Аркаше Морову? Сколько раз? Да тысячи... На смерти других и строилась его жизнь.
Теперь вот умирает близкий человек. Грустно? Конечно... И все же.
Жизнь всяко может повернуться. Поменяется власть, проведут репреватизацию, отберут институт, дома, дачи, квартиры, роскошные машины... Может такое быть? Может. Их не спрячешь. А что можно спрятать? Верно. Драгоценности. Какие-то законы при любом раскладе останутся. Всегда можно было спасти часть, потеряв целое, если перевести какие-то ценности, скажем, на имя жены. Но в меру, в меру. Он перевел на имя жены два дома в Подмосковье, двухуровневую квартиру в тихом доме в старинном переулке в центре Москвы и оформил ее завещание на свое имя.
А еще он дарил жене драгоценности.
Раньше - дешевенькие вещицы, которые приносили ей милую радость.
С тех пор, как узнал о ее неминуемой близкой смерти - очень дорогие вещи.
- Ну зачем ты так на меня тратишься? - спрашивала жена, любуясь жемчужинами, сапфирами, изумрудами, рубинами и бриллиантами в изысканных модных оправах.
Почему-то у Аркадия Борисовича было предубеждение против антиквариата. Он считал, что старинные драгоценности несут в себе трагические судьбы своих умерших хозяев. И покупал или иным образом приобретал лишь работы современных российских мастеров. "Чистые", как он говорил, "без судьбы". Камней у жены теперь, наверное, на 6-7 миллионов долларов, работа сравнительно недорогая. Но камни... Камни дивные.
Жена спала в своей спальне, даже храпеть перестала в последние недели, - подумал Аркадий Борисович, без страха, спокойно, воспринимая сей факт как свидетельство приближения смерти супруги.
Ему захотелось посмотреть на камни еще раз.
Шкатулки с драгоценностями хранились в кабинете Аркадия Борисовича, в огромном стальном сейфе фирмы "Соломон Вовчик и "К". Фирма гарантировала, что кроме как атомной или водородной бомбой сейф вскрыть невозможно. А по расчетам Аркадия Борисовича, бомба в их тихий переулок могла залететь лишь случайно. В такие случайности он не верил.
Он раскрыл шкатулку, достал десять колец и перстней с наиболее крупными камнями и надел себе на пальцы. Размеры их были самые разные, что, казалось бы, было странным, учитывая, что дарились они одному человеку его жене.
Жена же, примерив то или иное новое подаренное ей кольцо и убедившись, что оно мало или велико, тем не менее всегда благодарно улыбалась и успокаивала мужа:
- Дa ничего, не огорчайся. Опять ты забыл мой размер. Но я ведь все равно их не ношу. А рассматривать, держать в руках эту прелесть приятно, вне зависимости от размеров. Да и куда мне в них ходить? Я нигде не бываю.
И это было истинной правдой. С тех пор как они переехали в новую квартиру в этом тихом переулке, она никуда не выходила: даже в булочную.
...Он любовался драгоценностями, изысканной работой современных ювелиров.
В криминальном мире давно существовала специализация: одни бригады держали антикварные лавки, другие - ювелирные магазины.
Так сложилось, что антикварные магазины вот уж несколько десятилетий держали кавказцы - армяне, грузины, азербайджанцы, золотом в основном занимались ингуши - как старинными изделиями, так и слитками.
Когда Гриф возглавил крупную криминальную группировку, рынок был уже поделен.
И он взял "под себя" ювелирные магазины.
Лучшие вещицы после ограблений, лучшие вещи, переданные в качестве "дара" "крыше", оказывались в шкатулке в тихом Петровском переулке. Хотя была одна странность - он подбирал перстни с крупными камнями, не думая о цвете. А на пальцах его горели красными каплями одни рубины. Крупные красные капли напомнили ему его руки времен таежных "консервов" - кровь Бурбона, ошметки его мяса на пальцах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69