— Вы бросаете на ветер «Белый лошадь»? [марка дорогого виски]
— Выпейте за меня или поделитесь с дамами.
Я расплатился по счету, который показался мне непомерно большим — в него, должно быть, входила стоимость шоу среди столиков. Теперь танцевала голая негритянка в боа из белых перьев. Интересно, каким способом присутствующие здесь мужчины зарабатывают на жизнь? Я раньше и не представлял себе, что можно вот так сидеть и глазеть в разгар делового дня.
Вордсворт сказал:
— Давайте триста франков этот леди за приватный шоу.
— Цена, я вижу, растет.
— Вордсворт может сказать им — двести франков. Вордсворт все улаживать будет. О'кей?
Бесполезно было взывать к его морали.
— Вы, как человек, имеющий английский паспорт, должны знать, что англичанин не может вывезти из страны в валюте больше пятнадцати фунтов. Двести франков истощат весь мой запас.
Такого рода довод был доступен Вордсворту. Он с грустным пониманием поглядел на меня с высоты своего роста.
— Правительства все равно плохо делает, — сказал он.
— Приходится приносить жертвы. Оборона и социальное обеспечение обходятся дорого.
— А туристский чеки? — не задумываясь спросил он.
— Их можно разменивать только в банке, разменных пунктах или в гостинице, где есть такие пункты. Но в любом случае чеки понадобятся мне в Стамбуле.
— У ваш тетя много чеки есть.
— У нее тоже только пятнадцать дозволенных фунтов.
Я чувствовал всю несостоятельность своей аргументации, поскольку Вордсворт, проживший довольно долго с моей тетушкой, не мог не знать о ее способности прибегать ко всякого рода ухищрениям. Я почел за лучшее уйти от этой темы и перешел в наступление.
— О чем вы думали, Вордсворт, когда в урну с прахом моей матери насыпали каннабис? Какого черта вы это сделали?
Мысли его где-то блуждали. Он, очевидно, все еще размышлял о туристской валюте.
— Каннибалы в Англия нет, — сказал он рассеянно. — Сьерра-Леоне тоже нет.
— О каннибалах речи не было.
— Сьерра-Леоне только общество Леопарды есть. Они много людей убивают, но котлеты не делают.
— Каннабис, Вордсворт, не каннибалы. Травка. — Отвратительное слово почему-то вызвало воспоминание о школьном детстве. — Вы смешали травку с прахом моей матери.
Наконец мне удалось привести его в замешательство.
Он быстро допил виски.
— Вы отсюда уходите, — сказал он. — Вордсворт покажет лучше место, больше злачный. Идти надо улица Дуэ.
Я терзал его, пока мы поднимались по лестнице.
— Вы не имели права этого делать, Вордсворт. Пришла полиция и забрала урну.
— Отдали назад? — спросил он.
— Только пустую урну. Прах оказался смешанным с травкой, так что ничего уже нельзя было отделить.
— Старый Вордсворт не хотел ничего плохой делать, — сказал он, остановившись на тротуаре. — Это все чертов полиция.
Я обрадовался, увидев поблизости стоянку такси. Я боялся, что он попытается пойти со мной и обнаружит тетушкино убежище.
— В Менделенде, — сказал он, — кладут еда, когда хоронят ваша мама. А вы кладете травка. Это тот же самый вещь.
— Да моя мать даже сигарет не курила.
— А когда хоронят ваш папа, кладут самый лучший нож.
— А почему ему не кладут еды?
— Он идет охота, берет нож, еда приносит. Убивает куропатка.
Я сел в такси и уехал. Бросив взгляд через заднее стекло, я увидел Вордсворта — он стоял с растерянным видом на обочине тротуара, как человек на речном берегу, ожидающий парома. Он поднял в нерешительности руку, как будто не был уверен в моей реакции, не понимая, сержусь я на него или же мы расстались друзьями. Но тут нас разделил поток мчавшихся машин. Я пожалел, что не дал ему дашбаш побольше. В конце концов, он и правда не хотел ничего дурного. Большой и нелепый ребенок.

10
Я застал тетушку одну — она сидела посреди огромной обшарпанной гостиной, загроможденной множеством стульев с зеленой плюшевой обивкой и мраморными каминами. Она не потрудилась убрать пустой чемодан — раскрытый, он лежал перед ней на полу. На щеках у нее я заметил следы слез. Я зажег тусклый свет в лампочках покрытой пылью люстры, и тетушка улыбнулась мне слабой улыбкой.
— Тетя Августа, что-нибудь случилось? — спросил я. Мне пришло в голову, что ее ограбил господин с баками, и я раскаивался, что оставил ее одну с такой крупной суммой денег.
— Все в порядке, Генри, — ответила она каким-то удивительно мягким тремоло. — В итоге я решила открыть счет в Берне. К какой пошлости вынуждают нас прибегать все их правила и инструкции.
Сейчас передо мной была утомленная старая женщина, какой и полагается быть в семьдесят пять лет.
— Вас что-то расстроило?
— Только воспоминания. С этим отелем у меня связано много воспоминаний, очень давних. Ты был тогда еще маленьким…
Меня вдруг охватила горячая нежность к тетушке. Может, именно такое минутное проявление женской слабости и вызывает у нас нежное чувство; я вспомнил, как дрогнули перебирающие кружевное плетение пальцы мисс Кин, когда она заговорила о незнакомой ей Южной Африке, — в тот момент я, как никогда, был близок к тому, чтобы сделать ей предложение.
— Воспоминания о чем, тетя Августа?
— О любви. Генри. Любви очень счастливой, пока она длилась.
— Расскажите мне.
Я был растроган, как бывал иногда растроган в театре при виде стариков, вспоминающих о прожитой жизни. Поблекшая роскошь комнаты казалась мне декорацией к спектаклю в Хеймаркете [один из лондонских театров]. На память пришли фотографии с Дорис Кин [известная английская актриса] в «Любовной истории» [пьеса Эдуарда Брусвера Шелдона, современника Дорис Кин] и с той актрисой в «Вехах» [пьеса Арнольда Беннета (1867-1931), опубликованная в 1919 г.] — забыл ее фамилию. Поскольку самому мне вспоминать было почти нечего, я как-то особенно ценил чувства у других.
Тетушка приложила платок к глазам.
— Тебе будет скучно. Генри. Недопитая бутылка шампанского, найденная случайно в старинном буфете, — игра ушла, вино выдохлось.
Эта банальная фраза сделала бы честь любому хеймаркетскому драматургу.
Я пододвинул стул и взял тетушкину руку в свою. Кожа была шелковистая на ощупь, и меня умилили маленькие коричневатые пятнышки, старческая крупка, которые ей не удалось запудрить.
— Расскажите, тетушка, прошу вас, — повторил я свою просьбу.
Мы оба замолчали, думая каждый о своем. Мне показалось, будто я на сцене играю какую-то роль в извлеченной на свет постановке «Вторая миссис Тэнкерей» [драма А.У.Пинеро (1855-1934), поставленная в Лондоне в 1893 г.]. Тетушкина жизнь была очень пестрой, в этом нет никаких сомнений, но когда-то здесь, в отеле «Сент-Джеймс и Олбани», она по-настоящему любила, и, кто знает, может быть, в ее прошлом кроется оправдание ее отношений с Вордсвортом… Гостиная в отеле напомнила мне другой отель «Олбани» в Лондоне, где жил капитан Тэнкерей.
— Дорогая тетя Августа, — сказал я, обняв ее за плечи. — Иногда становится легче, когда выговоришься. Знаю, я принадлежу к другому поколению, к поколению, у которого, быть может, больше условностей…
— История эта в общем-то постыдная, — сказала тетушка и опустила глаза со скромностью, которой я в ней раньше не замечал.
Я неожиданно для себя обнаружил, что как-то неловко стою перед ней на коленях, держа ее руку, но при этом одна нога у меня в чемодане.
— Доверьтесь мне, — сказал я.
— Я не полагаюсь на твое чувство юмора. Генри, я не могу тебе полностью доверять. Нам, я думаю, разное кажется смешным.
— Я ожидал услышать грустную историю, — сказал я с досадой, выбираясь из чемодана.
— Она и есть очень грустная, но по-своему. И в то же время довольно комичная, — сказала тетушка.
Я отпустил ее руку, и она повертела ею в разные стороны, будто примеряла перчатку в отделе удешевленных товаров.
— Надо завтра не забыть сделать маникюр, — сказала она.
Я был раздражен такой быстрой сменой настроений. Меня предательски заманили, и я поддался эмоциям, что мне было совсем не свойственно.
— Я только что видел Вордсворта, — сказал я, желая привести ее в замешательство.
— Вордсворта? Здесь, в отеле?
— Как это ни прискорбно, но я должен вас разочаровать — не в отеле. Я его встретил на улице.
— Где он живет?
— Я не спросил. И не дал вашего адреса. Мне в голову не пришло, что вам так не терпится его увидеть.
— Ты злой, Генри.
— Не злой, тетя Августа. Просто благоразумный.
— Не знаю, от кого в семье ты унаследовал благоразумие. Твой отец был человек ленивый, но благоразумным его уж никак не назовешь.
— А моя мать? — спросил я с надеждой поймать тетушку на слове.
— Будь она благоразумной, тебя бы здесь не было.
Она подошла к окну и стала смотреть через дорогу на сад Тюильри.
— Сплошные няньки с колясками, — сказала она и вздохнула. И снова при дневном свете она показалась мне старой и беззащитной.
— А вам никогда не хотелось иметь ребенка, тетя Августа?
— Для этого не было подходящих обстоятельств, — сказала она. — Из Каррана отец вышел бы очень ненадежный, а к тому времени, как мы познакомились с мистером Висконти, было поздновато — не совсем, конечно, поздно, но ребенок нужен на заре жизни, а мистер Висконти появился, когда солнце уже не было в зените. В любом случае мать из меня, надо признать, никудышная. Я бы таскала этого несчастного ребенка повсюду за собой, одному богу известно куда, но ведь могло случиться, что из него вырос бы человек вполне респектабельный.
— Как я, например.
— Что до тебя — я еще не совсем отчаялась, — сказала тетушка. — По отношению к бедному Вордсворту ты проявил достаточно благородства. Ты прав, что не дал ему моего адреса. Он был бы не совсем на месте здесь, в «Сент-Джеймс и Олбани». Жаль, что прошли времена рабства. Я могла бы сделать вид, что он у меня в услужении, и тогда его можно было бы поселить в «Сент-Джеймсе», по ту сторону садика. — Она улыбнулась своим воспоминаниям. — Все же я расскажу тебе про мсье Дамбреза. Я очень его любила, и если у нас не было ребенка, то только потому, что это была поздняя любовь. Я не принимала никаких предохранительных мер, абсолютно никаких.
— Это вы о нем думали, когда я вошел?
— Да. Шесть счастливейших месяцев моей жизни, и прожили мы их здесь, в «Олбани». Мы впервые встретились вечером в понедельник возле Фуке. Он пригласил меня выпить с ним чашечку кофе, а в четверг мы уже поселились в «Олбани» — все очень естественно, любящая пара, у нас сразу же установились прекрасные отношения со швейцаром и горничной. Меня ничуть не беспокоило, что мсье Дамбрез женат: я ведь начисто лишена чувства ревности и, кроме того, мне доставалась львиная доля его любви — так, во всяком случае, я тогда думала. Он рассказал мне, что у него есть загородный дом под Тулузой, где живет его жена с шестью детьми — она вполне счастлива и поглощена семейными хлопотами и потому не требует к себе внимания с его стороны. Он уходил от меня утром в субботу после завтрака и возвращался вечером в понедельник, как раз перед сном. Очевидно, для того чтобы доказать мне свою преданность, он был особенно любящим в эту ночь с понедельника на вторник, так что середина недели проходила спокойно. Это соответствовало моему темпераменту — я всегда предпочитала редкие вакханалии еженощной рутине. Я действительно любила мсье Дамбреза — быть может, без той нежности, какую я испытывала к Каррану, но зато беззаботно, чего никогда не бывало с мистером Висконти. Самая сильная любовь не значит самая беззаботная. Сколько мы хохотали с мсье Дамбрезом! Потом-то я, конечно, поняла, что ему было над чем посмеяться.
Почему меня так неотвязно преследовала мысль о мисс Кин во время тетушкиного рассказа?
— Вам никогда не доводилось бывать в Коффифонтейне? — спросил я ее.
— Нет, никогда. А что? Где он находится?
— На краю света…
— Весь ужас заключался в том, что мсье Дамбрез никуда далеко не уезжал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44