— Она произнесла это слово с испугом, как будто оно означало «враги».
— Так что, вы понимаете, — продолжала тетушка, — мы-то имеем определенные права.
Я не мог понять, отчего тетушка взяла такой резкий тон, и счел нужным вмешаться.
— С вашей стороны очень любезно приносить на могилу моего отца цветы. Вероятно, вам кажется странным, что я ни разу здесь не побывал…
— Это очень характерно для всех вас, — отозвалась мисс Патерсон, — для всех вас. Ваша мать даже не приехала на похороны. Была только я одна. Я и консьерж гостиницы. Добрый человек. — На глаза ей навернулись слезы. — Был дождливый, очень дождливый день, и консьерж взял с собой большой зонтик…
— Значит, вы знали моего отца. Вы были здесь, когда…
— Он тихо-тихо умер у меня на руках. — Мисс Патерсон имела обыкновение повторять слова, как будто она привыкла читать вслух детям.
— Очень холодно, — прервала нас тетушка. — Генри, венок ты уже положил, я возвращаюсь в гостиницу. Здесь не место для долгих бесед.
Она повернулась и пошла прочь; она словно признала свое поражение и теперь старалась отступить со всем возможным высокомерием, как какой-нибудь дог, который поворачивается спиной к беснующейся в дальнем углу жалкой шавке, делая вид, что просто не хочет размениваться по мелочам.
— Я должен проводить тетушку, — сказал я мисс Патерсон. — Не согласитесь ли вы зайти к нам сегодня вечером на чашку чаю? Я был совсем маленьким, когда умер отец, и, в сущности, не знал его. Мне бы следовало приехать сюда раньше, но, видите ли, мне казалось, что нынче никого не волнуют такие вещи.
— Я знаю, я старомодна, — сказала мисс Патерсон, — очень-очень старомодна.
— Но все-таки вы выпьете с нами чаю? В Мерис.
— Я приду, — испуганно, но с достоинством отвечала она. — Только скажите вашей тетушке… она вам тетушка?.. не надо на меня обижаться. Он умер так давно. Несправедливо ревновать ко мне, ведь мне до сих пор так больно, так больно.
Я в точности передал тетушке поручение мисс Патерсон, и тетя очень удивилась.
— Она в самом деле думает, что я ревную? Насколько я помню, я приревновала один раз в жизни Каррана, и этот случай навсегда отбил у меня охоту ревновать. Ты же знаешь, я не ревновала даже мсье Дамбреза…
— Вы можете передо мной не оправдываться, тетя Августа.
— Оправдываться? Нет, так низко я еще не пала. Просто я пытаюсь объяснить характер моих чувств, вот и все. Эта женщина и ее горе, по-моему, несовместимы. Не наливают хорошее вино в кофейную чашку. Она меня раздражает. И подумать только, именно она была возле твоего отца, когда он умирал.
— Очевидно, при этом еще был врач.
— Он бы не умер, не будь она такой курицей. Я в этом убеждена. Твоего отца всегда надо было встряхнуть как следует, чтобы привести в действие. Вся беда была в его внешности. Ричард был невероятно хорош собой. Ему не требовалось делать никаких усилий, чтобы покорить женщину. И он был слишком ленив, чтобы под конец оказать сопротивление. Будь с ним тогда я, уж он бы жил по сей день.
— По сей день?
— А что? Он был бы не намного старше мистера Висконти.
— Все-таки, тетя Августа, будьте с ней полюбезнее.
— Буду приторна, как патока, — пообещала она.
И я могу подтвердить, что в этот вечер она действительно старалась подавлять раздражение, какое вызывали у нее ужимки мисс Патерсон, а у нее их было еще много, помимо привычки повторять слова. У нее, к примеру, дергалась правая нога (в первый момент я решил, что тетушка ее пнула), а когда она глубоко задумывалась и надолго умолкала, то начинала постукивать зубами, как будто пробовала новые протезы. Мы пили чай в номере у тетушки, поскольку в этом миниатюрном небоскребе, стоявшем между двумя точно такими же близнецами, не было подобающей гостиной.
— Вам придется извинить нас, — сказала тетушка, — тут подают только индийский «Липтон».
— О, я люблю «Липтон», — запротестовала мисс Патерсон, — если позволите, один малюсенький-премалюсенький кусочек сахару.
— Вы ехали через Кале? — спросила тетушка, изо всех сил поддерживая светскую беседу. — Мы вчера именно так и приехали. Или вы ехали паромом?
— Нет-нет, — ответила мисс Патерсон. — Видите ли, я здесь живу. И жила здесь всегда, то есть со смерти Ричарда. — Она метнула на меня испуганный взгляд. — Я хотела сказать, мистера Пуллинга.
— Даже во время войны? — с сомнением осведомилась тетушка. Ей, я чувствовал, очень хотелось обнаружить хоть какой-то изъян в кристальной чистоте мисс Патерсон, хоть мельчайшую погрешность против правды.
— Это было время тяжелых лишений, — проговорила мисс Патерсон. — Быть может, бомбардировки казались мне не такими страшными оттого, что мне приходилось заботиться о детях.
— О детях? — воскликнула тетушка. — Неужели у Ричарда…
— Ах, нет, нет, нет, — прервала мисс Патерсон, — я говорила о детях, которых я учила. Я преподавала английский в лицее.
— И немцы вас не интернировали?
— Здешние жители очень хорошо ко мне отнеслись. Меня оберегали. Мэр выдал мне удостоверение личности. — Мисс Патерсон брыкнула ногой. — После войны меня даже наградили медалью.
— За преподавание английского? — с недоверием переспросила тетушка.
— И за все прочее. — Мисс Патерсон откинулась на спинку стула и застучала зубами. Мысли ее витали где-то далеко.
— Расскажите о моем отце, — попросил я. — Что привело его в Булонь?
— Он хотел устроить мне каникулы. Его беспокоило мое здоровье. Он считал, что мне будет полезно подышать морским воздухом. — Тетушка забренчала ложечкой, и я испугался, что терпение ее вот-вот лопнет. — Речь шла всего лишь об однодневной поездке, понимаете? Как и вы, мы тоже приплыли в Кале пароходом, он хотел показать мне, откуда взялись всем известные граждане Кале [имеется в виду скульптурная группа Огюста Родена, увековечившая подвиг шести граждан города Кале, которые, чтобы спасти город, осажденный англичанами, предложили казнить их, но пощадить город]. Там мы сели в автобус и приехали сюда — поглядеть на колонну Наполеона, он только что прочитал биографию Наполеона, написанную сэром Вальтером Скоттом. И тут мы обнаружили, что обратного парохода в тот же день из Булони нет.
— Надо полагать, для него это было неожиданностью?
Саркастичность вопроса не укрылась от меня, но осталась незамеченной мисс Патерсон.
— Да, — ответила она, — он ругал себя за непредусмотрительность. Но, к счастью, в маленькой-премаленькой гостинице в Верхнем городе на площади рядом с мэрией нашлись две опрятные комнаты.
— Надо думать, смежные, — вставила тетушка. Я не понимал причин ее ядовитости.
— Да, — ответила мисс Патерсон, — потому что я боялась.
— Чего?
— Я никогда раньше не бывала за границей. Мистер Пуллинг тоже, мне пришлось переводить ему.
— Значит, вы знаете французский.
— Я изучала его по методу Берлица [методика для самостоятельного изучения языков].
— Не удивляйтесь нашим расспросам, мисс Патерсон, — сказал я. — Дело в том, что я не знаком с подробностями смерти отца. Моя мать никогда не говорила об этом. Она всегда обрывала меня, когда я начинал задавать вопросы. Она мне сказала, что он умер во время деловой поездки, и я почему-то вообразил, будто он умер в Вулверхемптоне — он часто туда ездил.
— Как вы познакомились с моим зятем? — спросила тетушка Августа. — Можно вам налить еще?
— Да, будьте добры. Некрепкого, если вас не затруднит. Мы познакомились на верхнем этаже сорок девятого автобуса.
Рука тетушки, державшая кусок сахару, повисла в воздухе.
— Сорок девятого автобуса?
— Да, видите ли, я слышала, как он брал билет, но, когда мы подъезжали к нужной ему остановке, он крепко спал, так что мне пришлось разбудить его, но все равно он опоздал. Остановка была по требованию. Он был мне очень благодарен и доехал со мной до ратуши в Челси. Я тогда жила в цокольном этаже на Оукли-стрит, и он проводил меня до самого дома. Я помню все так ясно, так ясно, как будто это было вчера. У нас нашлось много общего. — Нога ее снова дернулась.
— Это меня удивляет, — заметила тетушка.
— Ах! Сколько мы в тот день разговаривали!
— О чем же?
— Главным образом о сэре Вальтере Скотте. Я читала «Мармион», и больше почти ничего, но он знал все, что написал сэр Вальтер. Он читал наизусть… У него была чудесная память на стихи. — И она прошептала словно про себя:
Где упокоится злодей,
Избегнув гнева,
Невинной жертвой стала чьей
Младая дева?
В последней битве…
— Так, значит, все и началось, — нетерпеливо прервала тетушка. — А теперь злодей покоится в Булони.
Мисс Патерсон съежилась на стуле и энергично брыкнула ногой.
— Ничего не началось — в том смысле, какой вкладываете вы, — отпарировала она. — Ночью я услышала, как он постучал в дверь и позвал: «Долли! Куколка моя!»
— Куколка! ["Долли" в переводе на русский язык значит «куколка»] — повторила тетушка с таким отвращением, будто это была какая-то непристойность.
— Да. Так он называл меня. Мое полное имя Дороти.
— Вы, конечно, заперли дверь изнутри.
— И не подумала. Я ему полностью доверяла. Я крикнула: «Войдите!» Я знала, что он не стал бы будить меня по пустякам.
— Ну, я бы не назвала это пустяками, — заметила тетушка. — Продолжайте же.
Но мысли мисс Патерсон снова блуждали далеко, она стучала зубами не переставая. Перед ее взором возникло нечто, чего мы видеть не могли, глаза ее увлажнились. Я взял ее за локоть и сказал:
— Мисс Патерсон, не рассказывайте об этом, если вам это причиняет боль. — Я рассердился на тетушку: лицо ее было жестким, будто вычеканенное на монете.
Мисс Патерсон перевела на меня взгляд, и я увидел, как она постепенно возвращается из своего далека.
— Он вошел, — продолжала она, — прошептал «Долли! Куколка моя!» и упал. Я опустилась рядом на пол, положила его бедную-бедную голову к себе на колени, и больше он уже не сказал ни слова. Так я и не узнала, зачем он пришел и что хотел сказать мне.
— Можно догадаться зачем, — вставила тетушка.
И снова мисс Патерсон слегка отпрянула назад, как змея, а затем нанесла ответный удар. Грустное это было зрелище: две старые женщины препирались из-за того, что случилось давным-давно.
— Надеюсь, что вы правы, — проговорила мисс Патерсон. — Я отлично понимаю, на что вы намекаете, и надеюсь, что вы правы. Я согласилась бы на все, о чем бы он меня ни попросил, без всяких колебаний и сожалений. Я больше никогда никого не любила.
— Да и его-то вы едва ли успели полюбить, — заметила тетушка, — у вас не было такой возможности.
— А вот тут вы очень-очень ошибаетесь. Вероятно, вы просто не знаете, что значит любить. Я полюбила его с той минуты, как он сошел у ратуши в Челси, и люблю до сих пор. Когда он умер, я сделала для него все, что требовалось, все — больше некому было позаботиться о бедняжке: жена не захотела приехать. Пришлось производить вскрытие, и она написала в муниципалитет, прося похоронить его в Булони — она не пожелала забрать его бедное-бедное изуродованное тело. Только мы с консьержем…
— Вы удивительно постоянны, — проговорила тетушка, и замечание ее отнюдь не прозвучало как похвала.
— Никто меня больше так не называл — Долли, — добавила мисс Патерсон, — но во время войны, когда мне пришлось скрывать свое настоящее имя, я позволила называть меня Poupee [кукла (франц.)].
— Боже праведный, зачем вам понадобился псевдоним?
— Времена были тревожные, — ответила мисс Патерсон и принялась искать перчатки.
Меня возмутило поведение тетушки по отношению к мисс Патерсон, и в моей душе все еще горел медленный огонь глухого гнева, когда мы во второй, и последний, раз отправились обедать на безлюдный вокзал. Веселые, истрепанные морем рыбачьи суденышки лежали на пирсе, и у каждого на борту были краской выведены благочестивые изречения вроде «Dieu benit la Famille» [Бог благословил семью (франц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Так что, вы понимаете, — продолжала тетушка, — мы-то имеем определенные права.
Я не мог понять, отчего тетушка взяла такой резкий тон, и счел нужным вмешаться.
— С вашей стороны очень любезно приносить на могилу моего отца цветы. Вероятно, вам кажется странным, что я ни разу здесь не побывал…
— Это очень характерно для всех вас, — отозвалась мисс Патерсон, — для всех вас. Ваша мать даже не приехала на похороны. Была только я одна. Я и консьерж гостиницы. Добрый человек. — На глаза ей навернулись слезы. — Был дождливый, очень дождливый день, и консьерж взял с собой большой зонтик…
— Значит, вы знали моего отца. Вы были здесь, когда…
— Он тихо-тихо умер у меня на руках. — Мисс Патерсон имела обыкновение повторять слова, как будто она привыкла читать вслух детям.
— Очень холодно, — прервала нас тетушка. — Генри, венок ты уже положил, я возвращаюсь в гостиницу. Здесь не место для долгих бесед.
Она повернулась и пошла прочь; она словно признала свое поражение и теперь старалась отступить со всем возможным высокомерием, как какой-нибудь дог, который поворачивается спиной к беснующейся в дальнем углу жалкой шавке, делая вид, что просто не хочет размениваться по мелочам.
— Я должен проводить тетушку, — сказал я мисс Патерсон. — Не согласитесь ли вы зайти к нам сегодня вечером на чашку чаю? Я был совсем маленьким, когда умер отец, и, в сущности, не знал его. Мне бы следовало приехать сюда раньше, но, видите ли, мне казалось, что нынче никого не волнуют такие вещи.
— Я знаю, я старомодна, — сказала мисс Патерсон, — очень-очень старомодна.
— Но все-таки вы выпьете с нами чаю? В Мерис.
— Я приду, — испуганно, но с достоинством отвечала она. — Только скажите вашей тетушке… она вам тетушка?.. не надо на меня обижаться. Он умер так давно. Несправедливо ревновать ко мне, ведь мне до сих пор так больно, так больно.
Я в точности передал тетушке поручение мисс Патерсон, и тетя очень удивилась.
— Она в самом деле думает, что я ревную? Насколько я помню, я приревновала один раз в жизни Каррана, и этот случай навсегда отбил у меня охоту ревновать. Ты же знаешь, я не ревновала даже мсье Дамбреза…
— Вы можете передо мной не оправдываться, тетя Августа.
— Оправдываться? Нет, так низко я еще не пала. Просто я пытаюсь объяснить характер моих чувств, вот и все. Эта женщина и ее горе, по-моему, несовместимы. Не наливают хорошее вино в кофейную чашку. Она меня раздражает. И подумать только, именно она была возле твоего отца, когда он умирал.
— Очевидно, при этом еще был врач.
— Он бы не умер, не будь она такой курицей. Я в этом убеждена. Твоего отца всегда надо было встряхнуть как следует, чтобы привести в действие. Вся беда была в его внешности. Ричард был невероятно хорош собой. Ему не требовалось делать никаких усилий, чтобы покорить женщину. И он был слишком ленив, чтобы под конец оказать сопротивление. Будь с ним тогда я, уж он бы жил по сей день.
— По сей день?
— А что? Он был бы не намного старше мистера Висконти.
— Все-таки, тетя Августа, будьте с ней полюбезнее.
— Буду приторна, как патока, — пообещала она.
И я могу подтвердить, что в этот вечер она действительно старалась подавлять раздражение, какое вызывали у нее ужимки мисс Патерсон, а у нее их было еще много, помимо привычки повторять слова. У нее, к примеру, дергалась правая нога (в первый момент я решил, что тетушка ее пнула), а когда она глубоко задумывалась и надолго умолкала, то начинала постукивать зубами, как будто пробовала новые протезы. Мы пили чай в номере у тетушки, поскольку в этом миниатюрном небоскребе, стоявшем между двумя точно такими же близнецами, не было подобающей гостиной.
— Вам придется извинить нас, — сказала тетушка, — тут подают только индийский «Липтон».
— О, я люблю «Липтон», — запротестовала мисс Патерсон, — если позволите, один малюсенький-премалюсенький кусочек сахару.
— Вы ехали через Кале? — спросила тетушка, изо всех сил поддерживая светскую беседу. — Мы вчера именно так и приехали. Или вы ехали паромом?
— Нет-нет, — ответила мисс Патерсон. — Видите ли, я здесь живу. И жила здесь всегда, то есть со смерти Ричарда. — Она метнула на меня испуганный взгляд. — Я хотела сказать, мистера Пуллинга.
— Даже во время войны? — с сомнением осведомилась тетушка. Ей, я чувствовал, очень хотелось обнаружить хоть какой-то изъян в кристальной чистоте мисс Патерсон, хоть мельчайшую погрешность против правды.
— Это было время тяжелых лишений, — проговорила мисс Патерсон. — Быть может, бомбардировки казались мне не такими страшными оттого, что мне приходилось заботиться о детях.
— О детях? — воскликнула тетушка. — Неужели у Ричарда…
— Ах, нет, нет, нет, — прервала мисс Патерсон, — я говорила о детях, которых я учила. Я преподавала английский в лицее.
— И немцы вас не интернировали?
— Здешние жители очень хорошо ко мне отнеслись. Меня оберегали. Мэр выдал мне удостоверение личности. — Мисс Патерсон брыкнула ногой. — После войны меня даже наградили медалью.
— За преподавание английского? — с недоверием переспросила тетушка.
— И за все прочее. — Мисс Патерсон откинулась на спинку стула и застучала зубами. Мысли ее витали где-то далеко.
— Расскажите о моем отце, — попросил я. — Что привело его в Булонь?
— Он хотел устроить мне каникулы. Его беспокоило мое здоровье. Он считал, что мне будет полезно подышать морским воздухом. — Тетушка забренчала ложечкой, и я испугался, что терпение ее вот-вот лопнет. — Речь шла всего лишь об однодневной поездке, понимаете? Как и вы, мы тоже приплыли в Кале пароходом, он хотел показать мне, откуда взялись всем известные граждане Кале [имеется в виду скульптурная группа Огюста Родена, увековечившая подвиг шести граждан города Кале, которые, чтобы спасти город, осажденный англичанами, предложили казнить их, но пощадить город]. Там мы сели в автобус и приехали сюда — поглядеть на колонну Наполеона, он только что прочитал биографию Наполеона, написанную сэром Вальтером Скоттом. И тут мы обнаружили, что обратного парохода в тот же день из Булони нет.
— Надо полагать, для него это было неожиданностью?
Саркастичность вопроса не укрылась от меня, но осталась незамеченной мисс Патерсон.
— Да, — ответила она, — он ругал себя за непредусмотрительность. Но, к счастью, в маленькой-премаленькой гостинице в Верхнем городе на площади рядом с мэрией нашлись две опрятные комнаты.
— Надо думать, смежные, — вставила тетушка. Я не понимал причин ее ядовитости.
— Да, — ответила мисс Патерсон, — потому что я боялась.
— Чего?
— Я никогда раньше не бывала за границей. Мистер Пуллинг тоже, мне пришлось переводить ему.
— Значит, вы знаете французский.
— Я изучала его по методу Берлица [методика для самостоятельного изучения языков].
— Не удивляйтесь нашим расспросам, мисс Патерсон, — сказал я. — Дело в том, что я не знаком с подробностями смерти отца. Моя мать никогда не говорила об этом. Она всегда обрывала меня, когда я начинал задавать вопросы. Она мне сказала, что он умер во время деловой поездки, и я почему-то вообразил, будто он умер в Вулверхемптоне — он часто туда ездил.
— Как вы познакомились с моим зятем? — спросила тетушка Августа. — Можно вам налить еще?
— Да, будьте добры. Некрепкого, если вас не затруднит. Мы познакомились на верхнем этаже сорок девятого автобуса.
Рука тетушки, державшая кусок сахару, повисла в воздухе.
— Сорок девятого автобуса?
— Да, видите ли, я слышала, как он брал билет, но, когда мы подъезжали к нужной ему остановке, он крепко спал, так что мне пришлось разбудить его, но все равно он опоздал. Остановка была по требованию. Он был мне очень благодарен и доехал со мной до ратуши в Челси. Я тогда жила в цокольном этаже на Оукли-стрит, и он проводил меня до самого дома. Я помню все так ясно, так ясно, как будто это было вчера. У нас нашлось много общего. — Нога ее снова дернулась.
— Это меня удивляет, — заметила тетушка.
— Ах! Сколько мы в тот день разговаривали!
— О чем же?
— Главным образом о сэре Вальтере Скотте. Я читала «Мармион», и больше почти ничего, но он знал все, что написал сэр Вальтер. Он читал наизусть… У него была чудесная память на стихи. — И она прошептала словно про себя:
Где упокоится злодей,
Избегнув гнева,
Невинной жертвой стала чьей
Младая дева?
В последней битве…
— Так, значит, все и началось, — нетерпеливо прервала тетушка. — А теперь злодей покоится в Булони.
Мисс Патерсон съежилась на стуле и энергично брыкнула ногой.
— Ничего не началось — в том смысле, какой вкладываете вы, — отпарировала она. — Ночью я услышала, как он постучал в дверь и позвал: «Долли! Куколка моя!»
— Куколка! ["Долли" в переводе на русский язык значит «куколка»] — повторила тетушка с таким отвращением, будто это была какая-то непристойность.
— Да. Так он называл меня. Мое полное имя Дороти.
— Вы, конечно, заперли дверь изнутри.
— И не подумала. Я ему полностью доверяла. Я крикнула: «Войдите!» Я знала, что он не стал бы будить меня по пустякам.
— Ну, я бы не назвала это пустяками, — заметила тетушка. — Продолжайте же.
Но мысли мисс Патерсон снова блуждали далеко, она стучала зубами не переставая. Перед ее взором возникло нечто, чего мы видеть не могли, глаза ее увлажнились. Я взял ее за локоть и сказал:
— Мисс Патерсон, не рассказывайте об этом, если вам это причиняет боль. — Я рассердился на тетушку: лицо ее было жестким, будто вычеканенное на монете.
Мисс Патерсон перевела на меня взгляд, и я увидел, как она постепенно возвращается из своего далека.
— Он вошел, — продолжала она, — прошептал «Долли! Куколка моя!» и упал. Я опустилась рядом на пол, положила его бедную-бедную голову к себе на колени, и больше он уже не сказал ни слова. Так я и не узнала, зачем он пришел и что хотел сказать мне.
— Можно догадаться зачем, — вставила тетушка.
И снова мисс Патерсон слегка отпрянула назад, как змея, а затем нанесла ответный удар. Грустное это было зрелище: две старые женщины препирались из-за того, что случилось давным-давно.
— Надеюсь, что вы правы, — проговорила мисс Патерсон. — Я отлично понимаю, на что вы намекаете, и надеюсь, что вы правы. Я согласилась бы на все, о чем бы он меня ни попросил, без всяких колебаний и сожалений. Я больше никогда никого не любила.
— Да и его-то вы едва ли успели полюбить, — заметила тетушка, — у вас не было такой возможности.
— А вот тут вы очень-очень ошибаетесь. Вероятно, вы просто не знаете, что значит любить. Я полюбила его с той минуты, как он сошел у ратуши в Челси, и люблю до сих пор. Когда он умер, я сделала для него все, что требовалось, все — больше некому было позаботиться о бедняжке: жена не захотела приехать. Пришлось производить вскрытие, и она написала в муниципалитет, прося похоронить его в Булони — она не пожелала забрать его бедное-бедное изуродованное тело. Только мы с консьержем…
— Вы удивительно постоянны, — проговорила тетушка, и замечание ее отнюдь не прозвучало как похвала.
— Никто меня больше так не называл — Долли, — добавила мисс Патерсон, — но во время войны, когда мне пришлось скрывать свое настоящее имя, я позволила называть меня Poupee [кукла (франц.)].
— Боже праведный, зачем вам понадобился псевдоним?
— Времена были тревожные, — ответила мисс Патерсон и принялась искать перчатки.
Меня возмутило поведение тетушки по отношению к мисс Патерсон, и в моей душе все еще горел медленный огонь глухого гнева, когда мы во второй, и последний, раз отправились обедать на безлюдный вокзал. Веселые, истрепанные морем рыбачьи суденышки лежали на пирсе, и у каждого на борту были краской выведены благочестивые изречения вроде «Dieu benit la Famille» [Бог благословил семью (франц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44