Тетушка на своих матрасах спала долго, Вордсворт занимался уборкой, и я отправился побродить по городу. В городе велись приготовления к какому-то празднику. На углах улиц стояли разукрашенные машины, полные хорошеньких девушек. Между собором и военной академией, фасадами, обращенными друг к другу и к мемориальному танку, маршировали гусиным шагом взводы солдат. Повсюду висели изображения Генерала — то в военной форме, то в штатском; в последнем случае он походил на любезно улыбающегося разжиревшего хозяина баварской пивной. В Буэнос-Айресе ходили неприятные истории про начало его правления: его противников выбрасывали из самолетов над джунглями, на аргентинский берег из двух великих рек приносило трупы людей со связанными проволокой руками и ногами, но зато на улицах торговали дешевыми сигаретами, а в лавках дешевым вином, и не надо было платить, по словам тетушки, подоходный налог, и даже взятки не выходили из разумных пределов, если ты преуспевал и платил регулярно. И апельсины валялись под деревьями на земле, и не было смысла даже подбирать их, поскольку на рынке они шли по три пенса за дюжину, и повсюду в воздухе разливался аромат цветов. Я надеялся, что мистер Висконти на сей раз поместил капитал удачно. Это было не худшее из мест, где можно было доживать свой век.
На следующий вечер, когда я вернулся с прогулки, мистер Висконти по-прежнему отсутствовал, а тетушка и Вордсворт жестоко ссорились. Еще с лужайки я услыхал ее голос, он гулко раздавался в пустом холле над лестницей, подымающейся из сада.
— Я больше не твоя маленькая детка! Пойми ты это! Я нарочно отложила денег, чтобы отправить тебя в Европу…
— Вордсворт не хочет ваши деньги, — услышал я его голос.
— Раньше ты брал у меня деньги, много денег. Сколько одних дашбашей ты получил от меня и от моих друзей…
— Раньше Вордсворт брал деньги, потому что вы любил Вордсворт, спал с Вордсворт, нравился с Вордсворт прыг-прыг делать. Сейчас любить Вордсворт не хотите, спать с Вордсворт не хотите, Вордсворт не нада ваш чертовы деньги. Давайте их другой друг, он берет все деньги. Когда совсем все берет, идите к Вордсворт. Вордсворт для вас будет работать, спать будет, и вы будете Вордсворт опять любить и прыг-прыг делать, как в прежний время.
Я стоял внизу, под лестницей. Повернуться и уйти я уже не мог, они бы меня заметили.
— Как ты не понимаешь, Вордсворт, прежнее все кончилось, раз я нашла мистера Висконти. Мистер Висконти хочет, чтобы ты уехал, а я хочу того, чего хочет он.
— Пускай он боится Вордсворт.
— Милый, милый Вордсворт, это тебе надо бояться. Я хочу, чтобы ты уехал как можно скорее, сегодня же, понимаешь ты это?
— О'кей, — ответил он, — Вордсворт уезжает. Вы просили — Вордсворт уезжает. Вордсворт тот человек не боится. Вы не хотите спать с Вордсворт, и Вордсворт уезжает.
Тетушка сделала движение, как будто хотела обнять его, но он отвернулся и стал спускаться по лестнице. Он даже не заметил меня, хотя я стоял в двух шагах.
— Прощайте, Вордсворт, — сказал я и протянул ему руку. На ладони у меня лежала пятидесятидолларовая бумажка.
Вордсворт взглянул на деньги, но не взял их. Он торжественно произнес:
— Прощайте, мистер Пуллен. Густеет мрак, это верно, верно, она со мной не пребудь. — Он сжал мою левую руку, в которой не было денег, и пошел через сад прочь.
Тетушка вышла из холла поглядеть ему вслед.
— Как вы обойдетесь без него в этом огромном доме? — спросил я.
— Прислугу найти легко, и стоить она будет гораздо дешевле Вордсворта, со всеми его дашбашами. Нет, не думай, мне жаль бедного Вордсворта, но он был лишь суррогатом. Вся жизнь была суррогатом с тех пор, как мы расстались с мистером Висконти.
— Значит, вы очень любите Висконти… Заслуживает ли он такой любви?
— С моей точки зрения, да. Я люблю мужчин неуязвимых. Мне никогда не нравились мужчины, Генри, которые нуждались во мне. Нуждаться — значит притязать. Я думала, Вордсворту нужны были мои деньги и комфорт, который я ему дала в квартире над «Короной и якорем». Но здесь комфорта нет ни для кого, а он даже от дашбаша отказался, ты сам слышал. Вордсворт разочаровал меня. — Она добавила, как будто видела тут какую-то связь: — Твой отец тоже был довольно неуязвим.
— И тем не менее я нашел вашу карточку в «Роб Рое».
— Значит, он был недостаточно неуязвим, — заключила она и добавила не без яда: — Вспомни об учительше — «Долли! Куколка моя!», — все-таки он умер в ее объятьях.
Теперь, когда Вордсворт уехал и мы остались одни, дом совсем уж опустел. Мы отужинали почти в полном молчании, и я выпил слишком много густого сладкого, смахивающего на лекарство вина. Один раз послышался отдаленный звук машины, и тетушка сразу подошла к большим окнам, выходившим в сад. Свет одинокой лампочки под потолком огромной комнаты туда не достигал, и тетушка в своем темном платье выглядела тоненькой и юной, и я в этом полумраке ни за что не принял бы ее за старую женщину. С испуганной улыбкой она продекламировала:
Она сказала: "Ночь длинна;
Он верно не придет"
[цитата из стихотворения А.Теннисона «Мариана»].
Я знаю это от твоего отца, — добавила она.
— Да, я тоже… в каком-то смысле — он загнул на этих стихах страницу в Палгрейве.
— И он, несомненно, научил им Долли-Куколку, — продолжала она. — Представляешь, как она читает их над могилой в Булони вместо молитвы?
— А вот вас, тетя Августа, неуязвимой нельзя назвать.
— Поэтому мне и нужен неуязвимый мужчина. Если оба уязвимы — представляешь, в какой кошмар превратится жизнь: оба страдают, оба боятся говорить, боятся шагу ступить, боятся причинить боль. Жизнь переносима, когда страдает только один. Нетрудно привыкнуть к собственным страданиям, но невозможно выносить страдания другого. Мистеру Висконти я не боюсь причинить боль. Я не сумела бы, если бы даже очень постаралась. Поэтому у меня чудесное ощущение свободы. Я могу говорить все что угодно, ничто не проймет этого толстокожего даго [презрительная кличка итальянца, испанца, португальца].
— А если он заставит страдать вас?
— Так ведь это же ненадолго, Генри. Вот как сейчас. Когда он не возвращается и я не знаю, что его задерживает, и начинаю опасаться…
— Ничего серьезного случиться не могло. Если бы произошел несчастный случай, полиция бы вас известила.
— Дорогой мой, мы в Парагвае — именно полиции я и опасаюсь.
— В таком случае зачем вы здесь поселились?
— У мистера Висконти выбор не так уж велик. Насколько я знаю, он был бы в безопасности в Бразилии, будь у него деньги. Может быть, когда он разбогатеет, мы туда переедем. Мистеру Висконти всегда очень хотелось разбогатеть, и ему кажется, что здесь, наконец, ему это удастся. Он столько раз был на грани богатства. Сперва Саудовская Аравия, потом дела с немцами…
— Если он разбогатеет сейчас, ему уже недолго этим наслаждаться.
— Неважно, зато он умрет счастливым, в сознании, что наконец богат. Что он обладатель золотых слитков — он всегда имел пристрастие к золоту в слитках. А значит, он добился своего.
— Зачем вы меня вызвали, тетя Августа?
— Кроме тебя. Генри, у меня нет близких. И потом, ты можешь быть полезен мистеру Висконти.
Такая перспектива не очень-то меня обрадовала.
— Но я не знаю ни слова по-испански, — попробовал возразить я.
— Мистеру Висконти необходим кто-то, кому он мог бы доверить вести бухгалтерию. Финансовая отчетность всегда была у него слабым местом.
Я оглядел пустую комнату. Голая лампочка мигала в предчувствии грозы. Край ящика впивался мне в ляжку. Я вспомнил о двух матрасах и туалетном столике в тетушкиной спальне. И подумал, что вряд ли тут потребуется большое бухгалтерское искусство. Я сказал:
— Я намеревался только повидать вас и уехать.
— Уехать? Почему?
— Я подумывал, не пора ли мне наконец осесть.
— А что другое ты делал до сих пор? Ты слишком засиделся.
— И жениться, хотел я сказать.
— В твоем возрасте?
— Мне еще далеко до мистера Висконти.
Дождь хлестнул по стеклу. Я поведал тетушке про мисс Кин и про вечер, когда я чуть не сделал предложение.
— Тебе тоскливо от одиночества, — сказала тетушка. — Вот и все. Здесь ты не будешь чувствовать себя одиноким.
— Но я убежден, что мисс Кин меня немножко любит. Мне приятно сознавать, что я мог бы сделать ее счастливой. — Я возражал вяло, ожидая опровержения, почти надеясь на него.
— Ну и о чем вы через год будете с ней разговаривать? Она будет сидеть за своими кружевами — кстати, я и не знала, что в наше время кто-то еще плетет кружева, — а ты будешь читать каталоги по садоводству, и, когда молчание сделается невыносимым, она тебе расскажет про Коффифонтейн историю, которую ты слышал уже десятки раз. Знаешь, о чем ты будешь думать, лежа без сна в своей двуспальной кровати? Не о женщинах. Тебя они мало интересуют, иначе тебе бы и в голову не пришло жениться на мисс Кин. Нет, ты будешь думать о том, что каждый день приближает тебя к смерти. До нее будет рукой подать — как до стены спальни. И ты станешь все больше и больше бояться стены, так как ничто не остановит твое приближение к ней — из ночи в ночь, пока ты пытаешься заснуть, а мисс Кин читает. Что она читает?
— Быть может, вы и правы, тетушка Августа, но разве не ждет то же самое всех нас, где бы мы ни были, в нашем возрасте?
— Нет, здесь все по-другому. Завтра тебя может застрелить на улице полицейский, потому что ты не понимаешь гуарани, или тебя пырнут ножом в кантине потому, что ты не говоришь на испанском, а кто-то вообразит, что ты важничаешь. На следующей неделе мы обзаведемся своей «дакотой», и она может рухнуть вместе с тобой над Аргентиной. Мистер Висконти слишком стар, чтобы сопровождать пилота. Генри, дорогой мой, если ты останешься с нами, тебе не придется медленно, день за днем, продвигаться к своей стене. Стена сама найдет тебя, а каждый прожитый день будет казаться тебе своего рода победой. «На этот раз я ее перехитрил», — скажешь ты, ложась спать, и спать ты будешь превосходно. Надеюсь, что стена не настигла еще мистера Висконти, — добавила она. — В противном случае мне пришлось бы самой идти искать ее.

5
Наутро меня разбудил отдаленный рокот толпы. Сперва мне померещилось, что я снова в Брайтоне и море ворочает гальку. Тетушка была уже на ногах и успела приготовить завтрак, подав на стол также плоды грейпфрута, подобранные в саду. Из города урывками доносилась музыка.
— Что происходит?
— Сегодня День независимости. Вордсворт меня предупреждал, но я забыла. Если поедешь в город, возьми с собой что-нибудь красное.
— Зачем?
— Это цвет правящей партии. Цвет либералов синий, но носить синий небезопасно. Никто этого не делает.
— Но у меня нет ничего красного.
— У меня есть красный шарф.
— Не могу же я надеть женский шарф.
— Засунь его в нагрудный карман. Как будто носовой платок.
— А вы не пойдете со мной, тетя Августа?
— Нет. Я должна ждать мистера Висконти. Сегодня он наверняка появится. Или хотя бы даст о себе знать.
Как выяснилось, я зря стеснялся шарфа. У большинства мужчин красным шарфом была повязана шея, на многие шарфы нанесен портрет Генерала. Буржуа ограничивались красным носовым платком, а некоторые даже и платок не выставляли напоказ, а сжимали его в руке, так что он едва проглядывал между пальцами. Вероятно, они предпочли бы носить синий цвет. Повсюду развевались красные флаги. Можно было подумать, что в городе у власти коммунисты, однако красный здесь был цветом консерваторов. То и дело на перекрестках мне преграждали путь процессии женщин в красных шарфах, они несли портреты Генерала и лозунги в честь великой партии Колорадо. В город верхом въехали группы гаучо, поводья у них были алые. Какой-то пьяный вывалился из дверей таверны и лежал вниз лицом на мостовой; во всю спину у него улыбался Генерал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44