В том смысле, что я разыскиваю похищенное, устанавливаю подлинность и возвращаю владельцам их собственность. Мою клиентуру составляют частные лица, страховые компании, музеи – все, кто нуждается в моих услугах.
– Это включает и общение с похитителями?
– Порой приходится прибегать к этому, иначе страдает искусство.
– Ars gratia artis, – усмехнулась Финн. – Искусство ради искусства. И большого гонорара. – Она снова покачала головой. – Мы все еще далеко от моего отца.
– Не так уж далеко. Да и от твоей матери тоже.
– От мамы? Она маленькая старая леди.
– Она могла бы удивить тебя. Она настолько же глубоко увязла в этом, как и твой отец.
– В чем именно?
– Твоего отца убили не потому, что он пытался дестабилизировать режим какого-то коррумпированного диктатора в какой-то банановой республике. Его убили, потому что этот продажный диктатор, человек по имени Хосе Монти, вырезал целые деревни по всей Центральной Гватемале с одной лишь целью – тайно присвоить обнаруженные рядом с ними археологические ценности. Разумеется, это убийство совершил не он сам, а человек, возглавлявший один из его эскадронов смерти, – Ле Мано Бланко, Белая Рука. Его звали Хулио Роберто Альпирес. Их бизнес, связанный с продажей краденых артефактов, приносил им сто миллионов долларов в год. Твой отец встал у них на пути и, что еще хуже, начал поднимать шум, привлекая внимание к их делишкам.
– Что случилось с Альпиресом? – с трудом спросила Финн, побледнев больше обычного.
– Он умер, – сказал Валентайн.
– Как?
– Я убил его, – невозмутимо ответил Валентайн. – У него были апартаменты в Гватемала-Сити, зона четыре, за старой церковью Святого Августина на Аве-нида-Кватро-Сюр.
Валентайн сделал глоток из стоявшей перед ним на столе бутылки. Взгляд его был устремлен на Финн, но она могла поручиться, что он ее не видит.
– Когда я зашел в его квартиру, он спал, нанюхавшись кокаина и напившись лучшего виски двенадцатилетней выдержки. Я связал его скотчем по рукам и ногам, разбудил с помощью зажженной сигареты, несколько минут поговорил с ним, а потом обмотал его горло фортепианной проволокой, затянул потуже и отрезал ему голову. Похищения артефактов прекратились. Твой отец был моим учителем, наставником и другом, а я происхожу из семьи, члены которой, поколение за поколением, верили в святость отмщения.
Валентайн допил пиво и встал.
– Уже поздно. Я собираюсь лечь спать. Твоя комната в конце коридора.
Он улыбнулся ей, повернулся и вышел.
ГЛАВА 23
Резиденция кардинала архиепископа Нью-Йорка представляет собой красивый столетний особняк по адресу Мэдисон-авеню, 452, который находится непосредственно за собором Святого Патрика и связан с ним подземным переходом. Первый этаж особняка, обычно именуемый музеем, наполнен официальной антикварной мебелью и, как правило, используется для проведения различных приемов и иных мероприятий на высшем уровне по сбору средств. На втором этаже расположены офисы и личные комнаты архиепископского персонала, состоящего из повара, трех экономов, двух священников, которые служат в качестве секретарей, и монсиньора, выступающего в роли канцлера архиепископства. Два «секретаря», оба прекрасные стрелки, закончившие курсы по обращению с оружием и тактике охраны при ФБР в Квантико, обычно сопровождают кардинала архиепископа за пределы особняка или собора, имея при себе оружие.
Личные апартаменты архиепископа на третьем этаже особняка включают спальню, ванную комнату, маленькую кухню, гостиную и кабинет. Скромную обстановку гостиной составляют диван, несколько стульев, маленький, но хорошо укомплектованный бар и очень большой цветной телевизор. В кабинете несколько больших витражных окон, сводчатый потолок и длинный старый трапезный стол, который архиепископ использует как письменный. Спальня апартаментов находится между кабинетом и гостиной. Она маленькая, всего двенадцать на четырнадцать футов. Там стоит широкая кровать под бело-коричневым покрывалом, гармонирующим по цвету со шторами на единственном окне. Стекло за этими шторами пуленепробиваемое, ламинированное пластиком, предотвращающим разлет осколков в случае взрыва. Над изголовьем кровати находится довольно безвкусная картина, изображающая въезд Христа в Иерусалим на молодом осле, а на стене напротив висит большое золотое распятие четырнадцатого века, некогда являвшееся частью алтаря собора во Вроцлаве. В дальнем конце помещения находится высокий, сработанный из железного дерева гардероб, где хранятся священные облачения архиепископа: ризы, покровы, стихари, несколько пурпурно-черных мантий, окаймленных золотой нитью и опушенных горностаем, а также украшенный изумрудами золотой наперсный крест, приберегавшийся для вечерних месс, совершаемых по пятницам. Это единственный день, когда архиепископ совершает таинства лично.
Человек, известный как римский священник отец Рикардо Джентиле, агент Тактического отряда по возвращению произведений искусства Питер Руффино и сотрудник Министерства внутренней безопасности Лоуренс Маклин, бесшумно ступал по помещениям третьего этажа резиденции архиепископа, обутый в дешевые черные кроссовки «Найк». До того как в одиннадцать собор закрыли, он прятался в маленькой кладовке за ризницей, затем в соответствии с полученными указаниями проследовал в крипту, а оттуда по тайному проходу пробрался в особняк.
Для города и страны, столь недавно подвергшихся столь жестокому нападению, легкость, с которой он проник в личные покои его преосвященства кардинала Дэвида Баннермана, была поразительной. Американцы все еще оставались в таких делах не более чем любителями и со свойственной им наивностью отказывались признавать тот очевидный факт, что некоторые люди ненавидят их смертной ненавистью и готовы вредить им всеми возможными способами только за то, что они американцы. Между тем Ватикан направлял убийц, совершавших во имя Господа свою дьявольскую работу, уже около тысячи лет, а другие народы делали это и того дольше.
К двенадцатому столетию в Швейцарии уже было совершено больше политических убийств, чем в Соединенных Штатах за всю их историю. Единственной страной с меньшим количеством политических убийств была ближайшая соседка США – Канада, но даже этой малонаселенной стране снегов и льда довелось в свое время испытать немало «террористических атак». По мнению отца Джентиле, это было связано с категорической неспособностью американцев усваивать и осмысливать уроки истории, поскольку они считали, будто весь мир вращается вокруг их страны, как планеты вокруг Солнца. Для того чтобы заставить их взглянуть на себя и мир по-иному, наверное, потребуется не один богатый и фанатичный безумец вроде Усамы Бен Ладена, посылающий авиалайнеры, чтобы превращать небоскребы в кучу щебенки.
Отец Джентиле дошел до открытой двери спальни и остановился, чтобы навинтить глушитель на ствол безобразного маленького пистолета «беретта-кугуар», который он держал в правой руке. Он заглянул в комнату. Баннерман слегка похрапывал во сне, его густые седые волосы разметались по подушке. Кардинал лежал на спине точно в центре большой кровати, со сложенными на груди руками, как у покойника, натянув простыню до подбородка. Джентиле видел воротник его шелковой пижамы. Возможно, от Гаммарелли, чей салон за углом от Пантеона.
Он пересек комнату, присел на краешек кровати и мягко постучал холодным кончиком глушителя по переносице патрицианского ирландского носа кардинала-архиепископа.
– Проснитесь, – произнес он тихонько. Похрапывание Баннермана прервалось, и он что-то пробормотал. Отец Джентиле постучал по его носу сильнее. Глаза кардинала открылись, зрачки расширились, боль прорезала складку на его лбу.
– Какого черта?
– Просыпайтесь, – повторил Джентиле. – Нам нужно поговорить. Старайтесь не повышать голос. Поверьте мне: не в ваших интересах, чтобы нас прервали.
Глаза Баннермана сошлись к переносице, и лицо приобрело глуповатое выражение, когда его взгляд сфокусировался на глушителе, каковой в данный момент находился в четырех дюймах от его носа. Выстрел, произведенный с такого расстояния, бесспорно, раскидал бы кардинальские мозги по всему Иисусу и Его ослику.
– Кто вы? – спросил Баннерман.
Он был старым человеком, далеко за семьдесят, но голос его по-прежнему был тверд и силен.
– Vincit qui si vincit, – усмехнувшись, ответил священник.
«Победившего себя он побеждает».
Едва прозвучали эти слова, глаза Баннермана расширились, ибо он, как и каждый занимавший подобное положение, знал, что они значат. В этой короткой фразе и в отзыве на нее коренились семена проблемы невообразимых масштабов. Кардинал мгновенно понял, что это за человек, что дает ему такую власть и откуда эта власть проистекает. Он также понял, что будет покойником, если в течение ближайшей секунды не произнесет слова, которых от него ждут. Слова, касательно которых он никак не ожидал, что ему вообще когда-то придется их произносить.
– Verbum put sapient, – прошептал архиепископ. «Разумному достаточно слова».
– Вы разумный человек, ваше преосвященство? – спросил отец Джентиле.
– Я знаю, зачем вы здесь. Читать электронную почту секретного архива Ватикана я умею не хуже всякого другого.
– А если оставить в покое Archivo Secreto Vatica-по, то зачем, по-вашему, я здесь?
– Вы явились из-за убийства Александра Краули. Чтобы расследовать его смерть.
Кардинал расслабился на подушке, глядя на Джентиле в проникающем через окно спальни смутном свете.
– Лишь отчасти, ваше преосвященство. Мне поручено гораздо более сложное задание. Краули не более чем вершина айсберга, и, как вы прекрасно понимаете, его убийством дело не кончится. За ним последуют другие, а чем больше убийств, тем больше опасности для Церкви и ее репутации. Такого поворота событий допускать нельзя.
– Но какое отношение имею к этому я? – спросил Баннерман. – Меня это никак не должно затрагивать. То, что случилось, случилось более полувека назад и было делом рук Спеллмана – его и его проклятых подпевал. Он был другом Пачелли, а вовсе не я.
– Боюсь, однако, что вы унаследовали это после архиепископа Спеллмана вместе с его кафедрой. Получили вместе с пышной мантией, что хранится в вашей ризнице. Можно сказать, что это так же неотделимо от вашей епархии, как прихожане города Нью-Йорка.
Баннерман сел на кровати, четко осознавая, что ствол пистолета следует за его движениями, не отклоняясь от точки между его глазами, и осторожно присмотрелся к сидевшему рядом с ним человеку. Среднего возраста, в хорошей физической форме, обычное лицо.
Единственная приметная деталь – воротник священника.
«Интересно, – подумал кардинал, – он действительно священник или охранители из секретного архива Ватикана выбирают своих оперативников из кого угодно?» Впрочем, сейчас это значения не имело. Значение имело то, что в данный момент этот человек находился здесь, в его спальне, и с пушкой.
– Чего вы хотите?
– Я хочу получить как можно больше информации об этом мальчике.
– Ее очень мало. Все материалы, касавшиеся ребенка, были уничтожены, когда он приехал в эту страну. Такое условие являлось частью договоренности с теми, кто вообще согласился его принять.
– Это соглашение было заключено с преступниками. Оно было заключено по принуждению. Вы не хуже меня знаете, что подобные договоренности не имеют силы. Насколько я понимаю, сведения были сохранены и вы следили за ним все эти годы.
– Все это слишком опасно.
– Конечно опасно. Будь это, как говорят у вас в Америке, прогулка в парке, меня бы здесь не было.
– Огласка одного лишь факта существования этого ребенка чревата самыми тяжкими последствиями. Церковь за последние годы прошла через множество тяжких испытаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Это включает и общение с похитителями?
– Порой приходится прибегать к этому, иначе страдает искусство.
– Ars gratia artis, – усмехнулась Финн. – Искусство ради искусства. И большого гонорара. – Она снова покачала головой. – Мы все еще далеко от моего отца.
– Не так уж далеко. Да и от твоей матери тоже.
– От мамы? Она маленькая старая леди.
– Она могла бы удивить тебя. Она настолько же глубоко увязла в этом, как и твой отец.
– В чем именно?
– Твоего отца убили не потому, что он пытался дестабилизировать режим какого-то коррумпированного диктатора в какой-то банановой республике. Его убили, потому что этот продажный диктатор, человек по имени Хосе Монти, вырезал целые деревни по всей Центральной Гватемале с одной лишь целью – тайно присвоить обнаруженные рядом с ними археологические ценности. Разумеется, это убийство совершил не он сам, а человек, возглавлявший один из его эскадронов смерти, – Ле Мано Бланко, Белая Рука. Его звали Хулио Роберто Альпирес. Их бизнес, связанный с продажей краденых артефактов, приносил им сто миллионов долларов в год. Твой отец встал у них на пути и, что еще хуже, начал поднимать шум, привлекая внимание к их делишкам.
– Что случилось с Альпиресом? – с трудом спросила Финн, побледнев больше обычного.
– Он умер, – сказал Валентайн.
– Как?
– Я убил его, – невозмутимо ответил Валентайн. – У него были апартаменты в Гватемала-Сити, зона четыре, за старой церковью Святого Августина на Аве-нида-Кватро-Сюр.
Валентайн сделал глоток из стоявшей перед ним на столе бутылки. Взгляд его был устремлен на Финн, но она могла поручиться, что он ее не видит.
– Когда я зашел в его квартиру, он спал, нанюхавшись кокаина и напившись лучшего виски двенадцатилетней выдержки. Я связал его скотчем по рукам и ногам, разбудил с помощью зажженной сигареты, несколько минут поговорил с ним, а потом обмотал его горло фортепианной проволокой, затянул потуже и отрезал ему голову. Похищения артефактов прекратились. Твой отец был моим учителем, наставником и другом, а я происхожу из семьи, члены которой, поколение за поколением, верили в святость отмщения.
Валентайн допил пиво и встал.
– Уже поздно. Я собираюсь лечь спать. Твоя комната в конце коридора.
Он улыбнулся ей, повернулся и вышел.
ГЛАВА 23
Резиденция кардинала архиепископа Нью-Йорка представляет собой красивый столетний особняк по адресу Мэдисон-авеню, 452, который находится непосредственно за собором Святого Патрика и связан с ним подземным переходом. Первый этаж особняка, обычно именуемый музеем, наполнен официальной антикварной мебелью и, как правило, используется для проведения различных приемов и иных мероприятий на высшем уровне по сбору средств. На втором этаже расположены офисы и личные комнаты архиепископского персонала, состоящего из повара, трех экономов, двух священников, которые служат в качестве секретарей, и монсиньора, выступающего в роли канцлера архиепископства. Два «секретаря», оба прекрасные стрелки, закончившие курсы по обращению с оружием и тактике охраны при ФБР в Квантико, обычно сопровождают кардинала архиепископа за пределы особняка или собора, имея при себе оружие.
Личные апартаменты архиепископа на третьем этаже особняка включают спальню, ванную комнату, маленькую кухню, гостиную и кабинет. Скромную обстановку гостиной составляют диван, несколько стульев, маленький, но хорошо укомплектованный бар и очень большой цветной телевизор. В кабинете несколько больших витражных окон, сводчатый потолок и длинный старый трапезный стол, который архиепископ использует как письменный. Спальня апартаментов находится между кабинетом и гостиной. Она маленькая, всего двенадцать на четырнадцать футов. Там стоит широкая кровать под бело-коричневым покрывалом, гармонирующим по цвету со шторами на единственном окне. Стекло за этими шторами пуленепробиваемое, ламинированное пластиком, предотвращающим разлет осколков в случае взрыва. Над изголовьем кровати находится довольно безвкусная картина, изображающая въезд Христа в Иерусалим на молодом осле, а на стене напротив висит большое золотое распятие четырнадцатого века, некогда являвшееся частью алтаря собора во Вроцлаве. В дальнем конце помещения находится высокий, сработанный из железного дерева гардероб, где хранятся священные облачения архиепископа: ризы, покровы, стихари, несколько пурпурно-черных мантий, окаймленных золотой нитью и опушенных горностаем, а также украшенный изумрудами золотой наперсный крест, приберегавшийся для вечерних месс, совершаемых по пятницам. Это единственный день, когда архиепископ совершает таинства лично.
Человек, известный как римский священник отец Рикардо Джентиле, агент Тактического отряда по возвращению произведений искусства Питер Руффино и сотрудник Министерства внутренней безопасности Лоуренс Маклин, бесшумно ступал по помещениям третьего этажа резиденции архиепископа, обутый в дешевые черные кроссовки «Найк». До того как в одиннадцать собор закрыли, он прятался в маленькой кладовке за ризницей, затем в соответствии с полученными указаниями проследовал в крипту, а оттуда по тайному проходу пробрался в особняк.
Для города и страны, столь недавно подвергшихся столь жестокому нападению, легкость, с которой он проник в личные покои его преосвященства кардинала Дэвида Баннермана, была поразительной. Американцы все еще оставались в таких делах не более чем любителями и со свойственной им наивностью отказывались признавать тот очевидный факт, что некоторые люди ненавидят их смертной ненавистью и готовы вредить им всеми возможными способами только за то, что они американцы. Между тем Ватикан направлял убийц, совершавших во имя Господа свою дьявольскую работу, уже около тысячи лет, а другие народы делали это и того дольше.
К двенадцатому столетию в Швейцарии уже было совершено больше политических убийств, чем в Соединенных Штатах за всю их историю. Единственной страной с меньшим количеством политических убийств была ближайшая соседка США – Канада, но даже этой малонаселенной стране снегов и льда довелось в свое время испытать немало «террористических атак». По мнению отца Джентиле, это было связано с категорической неспособностью американцев усваивать и осмысливать уроки истории, поскольку они считали, будто весь мир вращается вокруг их страны, как планеты вокруг Солнца. Для того чтобы заставить их взглянуть на себя и мир по-иному, наверное, потребуется не один богатый и фанатичный безумец вроде Усамы Бен Ладена, посылающий авиалайнеры, чтобы превращать небоскребы в кучу щебенки.
Отец Джентиле дошел до открытой двери спальни и остановился, чтобы навинтить глушитель на ствол безобразного маленького пистолета «беретта-кугуар», который он держал в правой руке. Он заглянул в комнату. Баннерман слегка похрапывал во сне, его густые седые волосы разметались по подушке. Кардинал лежал на спине точно в центре большой кровати, со сложенными на груди руками, как у покойника, натянув простыню до подбородка. Джентиле видел воротник его шелковой пижамы. Возможно, от Гаммарелли, чей салон за углом от Пантеона.
Он пересек комнату, присел на краешек кровати и мягко постучал холодным кончиком глушителя по переносице патрицианского ирландского носа кардинала-архиепископа.
– Проснитесь, – произнес он тихонько. Похрапывание Баннермана прервалось, и он что-то пробормотал. Отец Джентиле постучал по его носу сильнее. Глаза кардинала открылись, зрачки расширились, боль прорезала складку на его лбу.
– Какого черта?
– Просыпайтесь, – повторил Джентиле. – Нам нужно поговорить. Старайтесь не повышать голос. Поверьте мне: не в ваших интересах, чтобы нас прервали.
Глаза Баннермана сошлись к переносице, и лицо приобрело глуповатое выражение, когда его взгляд сфокусировался на глушителе, каковой в данный момент находился в четырех дюймах от его носа. Выстрел, произведенный с такого расстояния, бесспорно, раскидал бы кардинальские мозги по всему Иисусу и Его ослику.
– Кто вы? – спросил Баннерман.
Он был старым человеком, далеко за семьдесят, но голос его по-прежнему был тверд и силен.
– Vincit qui si vincit, – усмехнувшись, ответил священник.
«Победившего себя он побеждает».
Едва прозвучали эти слова, глаза Баннермана расширились, ибо он, как и каждый занимавший подобное положение, знал, что они значат. В этой короткой фразе и в отзыве на нее коренились семена проблемы невообразимых масштабов. Кардинал мгновенно понял, что это за человек, что дает ему такую власть и откуда эта власть проистекает. Он также понял, что будет покойником, если в течение ближайшей секунды не произнесет слова, которых от него ждут. Слова, касательно которых он никак не ожидал, что ему вообще когда-то придется их произносить.
– Verbum put sapient, – прошептал архиепископ. «Разумному достаточно слова».
– Вы разумный человек, ваше преосвященство? – спросил отец Джентиле.
– Я знаю, зачем вы здесь. Читать электронную почту секретного архива Ватикана я умею не хуже всякого другого.
– А если оставить в покое Archivo Secreto Vatica-по, то зачем, по-вашему, я здесь?
– Вы явились из-за убийства Александра Краули. Чтобы расследовать его смерть.
Кардинал расслабился на подушке, глядя на Джентиле в проникающем через окно спальни смутном свете.
– Лишь отчасти, ваше преосвященство. Мне поручено гораздо более сложное задание. Краули не более чем вершина айсберга, и, как вы прекрасно понимаете, его убийством дело не кончится. За ним последуют другие, а чем больше убийств, тем больше опасности для Церкви и ее репутации. Такого поворота событий допускать нельзя.
– Но какое отношение имею к этому я? – спросил Баннерман. – Меня это никак не должно затрагивать. То, что случилось, случилось более полувека назад и было делом рук Спеллмана – его и его проклятых подпевал. Он был другом Пачелли, а вовсе не я.
– Боюсь, однако, что вы унаследовали это после архиепископа Спеллмана вместе с его кафедрой. Получили вместе с пышной мантией, что хранится в вашей ризнице. Можно сказать, что это так же неотделимо от вашей епархии, как прихожане города Нью-Йорка.
Баннерман сел на кровати, четко осознавая, что ствол пистолета следует за его движениями, не отклоняясь от точки между его глазами, и осторожно присмотрелся к сидевшему рядом с ним человеку. Среднего возраста, в хорошей физической форме, обычное лицо.
Единственная приметная деталь – воротник священника.
«Интересно, – подумал кардинал, – он действительно священник или охранители из секретного архива Ватикана выбирают своих оперативников из кого угодно?» Впрочем, сейчас это значения не имело. Значение имело то, что в данный момент этот человек находился здесь, в его спальне, и с пушкой.
– Чего вы хотите?
– Я хочу получить как можно больше информации об этом мальчике.
– Ее очень мало. Все материалы, касавшиеся ребенка, были уничтожены, когда он приехал в эту страну. Такое условие являлось частью договоренности с теми, кто вообще согласился его принять.
– Это соглашение было заключено с преступниками. Оно было заключено по принуждению. Вы не хуже меня знаете, что подобные договоренности не имеют силы. Насколько я понимаю, сведения были сохранены и вы следили за ним все эти годы.
– Все это слишком опасно.
– Конечно опасно. Будь это, как говорят у вас в Америке, прогулка в парке, меня бы здесь не было.
– Огласка одного лишь факта существования этого ребенка чревата самыми тяжкими последствиями. Церковь за последние годы прошла через множество тяжких испытаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39