А на шее – что ужасней всего – алый бант повязан, как будто это и не жаба вовсе, а милый котенок. Погладь меня, Павлик. Слышишь, как я умею мурлыкать? Ур-р… ур-р…
Нужно было что-то срочно предпринимать, а Конягин лишь тупо глядел на свою отвратительную находку. Кошмарный сон продолжался. Только теперь не было ни швабры, чтобы обороняться, ни сил, чтобы вскочить на ноги и броситься наутек. Вот сейчас жаба разинет пасть и покажет свои острые зубы. Напружинится, прыгнет.
Бежать? Орать благим матом? Звать на помощь?
Все, на что оказался способен Конягин, так это с вывертом ущипнуть себя сначала за левую ляжку, потом за правую. Это было правильное решение. Во-первых, отвратительное видение тут же исчезло. Во-вторых, на шум не прибежала всполошившаяся челядь, так что не пришлось никому объяснять, что это за жаба такая, которую видит только хозяин дома.
Та самая. Белая горячка, которая на самом деле имеет у военного люда устойчивый цвет хаки. Марширующие чертики, похожие на оловянных солдатиков, всякая нечисть с противогазными харями, теперь вот – земноводное.
«Последний звонок, – мрачно подумал Конягин, утирая липкий пот, струящийся по лицу. – Пить больше нельзя, ни грамма. Иначе однажды исчезнет не привидившаяся тебе чертовщина, а ты сам».
Сделав несколько жадных глотков прямо из горлышка водочной бутылки, он встал, приблизился к зеркалу и взглянул на свое отражение, взглянул беспощадно и прямо, как прежде смотрел лишь на рядовых и младший офицерский состав. Старик из зазеркалья ответил ему точно таким же взглядом. Им было нечего скрывать друг от друга. Они оба знали правду, генерал Конягин и его отражение. Еще совсем немного – и стремительное падение с пьедестала. Впереди прощальные учения, пара газетных снимков с подретушированными подглазьями, десяток вымученных рапортов с просьбами не отправлять в отставку. Потом забвение и бессонные старческие ночи на необъятной кровати, под которой поселятся призраки прошлого. В качестве хеппи-энда – обширный инфаркт миокарда. Самое страшное, что поделать с этим ничего нельзя.
– Не хочу! – выкрикнул Конягин с отчаянием. – Помоги, а? Сотвори чудо, ну что тебе стоит?
Иконописный лик Христа, к которому он обратился, был темен и мрачен. Спаситель не спешил откликаться на суетные мольбы всяких похмельных генералов. Конягин-то в бога еще верил, да только к нему самому доверие было потеряно, вот в чем проблема.
Не дождавшись ответа на свой страстный призыв, Конягин обвел взглядом пустую комнату. Не на кого было надеяться, не у кого просить помощи. Хоть давай объявление в газету. Мол, так и так, готов продать душу хоть черту, хоть самому дьяволу в обмен на молодость и былое здоровье. Посредников прошу не беспокоиться…
– Обращаться в любое время, чем раньше, тем лучше, – закончил мысль Конягин, энергично приложившись к бутылочному горлышку.
Телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Водка полилась по подбородку на грудь, распространяя вокруг едкий запах. Перекосив лицо, Конягин уставился на трубку, чуть ли не подпрыгивающую от нетерпения. Уж очень ей хотелось огорошить хозяина какой-то новостью.
– Да, – бросил он в трубку, надеясь услышать короткий доклад майора Жгутова.
В ответ щелкнуло, грюкнуло, заскрежетало, потом протяжно завыло, словно там, в трубке, вовсю гулял ветер. Сразу сделалось зябко и неуютно. Так бывает, когда сидишь возле нерастопленного камина. Из него дует, а сырые дрова никак не желают заниматься.
– Слушаю! – рявкнул Конягин. Ему почудилось, что из телефонной трубки действительно тянет сквозняком, хотя, конечно же, ничего подобного не было и быть не могло.
– Але-у, – донеслось до слуха сквозь какофонию помех.
Голос принадлежал мужчине. Искаженный до неживого жестяного звучания, он показался Конягину абсолютно незнакомым, хотя свой номер он кому попало не давал.
– Кто говорит? – он приложил воющую трубку к другому уху.
– Я насчет командировки в Чечню, – сообщил мужчина, то ли умышленно игнорируя, то ли просто не расслышав заданный вопрос.
– Насчет… – Конягин опустился в кресло, потому что ноги у него сделались слабыми-слабыми. Особенно после того, как незнакомый голос проинформировал его про гибель вертолета «Ми-28», на котором майор Жгутов вылетел за компьютером.
Компьютер исчез. Вместе с Хватом. Вместе с сопровождавшей его девкой. Вместе с надеждами на благополучный исход операции.
Допив водку, Конягин тут же откупорил еще одну бутылку, поставил ее на стол. Положил рядом табельный пистолет «ПСМ». Взял в руки обманувший его ожидания телефон. Пробежался пальцем по клавишам, попискивающим так, словно это были сигналы о случившемся бедствии.
Прежде чем набрать последнюю цифру номера, он выпил водки и подмигнул внучке, улыбающейся ему с портрета в рамочке. Ларочкино изображение было мутным. Как слезы, выступившие на глазах ее пьяненького дедушки.
* * *
Бывший доходный дом Афремова на Садово-Спасской улице в Москве мало изменился с тех пор, когда его квартиры сдавались внаем на заре двадцатого века. Все те же восемь полноценных этажей с пилястрами, добротная кровля, робкие намеки на башенки. Но это чисто внешнее впечатление. Внутри же все давно стало совсем, совсем по-другому.
За сотню лет интерьер здешних квартир преобразился. Никаких тебе пережитков эпохи в виде этажерок, торшеров и абажуров, никаких пуховых перин или плюшевых скатертей с кистями, ни одного пузатого самовара и уж тем более – замызганного керогаза. Зато изобилие импортных телевизоров и видеомагнитофонов, пылесосов и компьютеров. В каждой квартире обязательная многорожковая люстра и фаянсовый унитаз. А пользуются всеми этими благами цивилизации не какие-то там замшелые учителя гимназий или коллежские асессоры, а вполне современные люди, следящие за курсом доллара и прогнозом погоды на завтра. Ни черта, ни дьявола не боящиеся, а одного лишь дефолта. Не задающиеся глупым вопросом «что делать?», поскольку ответ давно известен. Жить-быть, добра наживать, есть-пить, чтобы другим в рот не попало. Такие вот нынче пироги, такие вот конфетки-бараночки.
Прогресс – великая вещь. Выйдешь раньше на улицу, и что хорошего там увидишь? Сплошные кадеты с корнетами, семинаристы с гимназистами да кисейные барышни, способные лишь кадриль отплясывать или там польку-бабочку. Корсеты, лорнеты, эполеты, штиблеты. Скучно, господа. Взгляду не за что зацепиться.
На углу доходного дома усатый городовой с саблей мается или, в лучшем случае, пролетка с пьяненьким кучером на облучке. В подъезде какой-нибудь швейцар торчит, нахлебавшийся квасу с тараканами:
«Чего изволите-с?»
«А денег побольше изволим-с. Есть у тебя они, хрыч бородатый? Нет? Ну так не возникай. Исчезни, тень прошлого».
Нынче на Садово-Спасской благодать, раздолье. Сверкающие иномарки туда-сюда шастают, магазины от заморских товаров ломятся, повсюду раскрепощенная молодежь пиво на ходу хлещет. Ближе к ночи можно запросто проститутку недорогую подыскать, ближе к утру – пьяненького киноартиста встретить. Все тут имеется и для тела, и для души, буквально все. Потому-то и любят здешние обитатели свою улицу, гордятся ею.
Это вам не Мытищи какие-нибудь, не Балашиха. Обувь на прохожих преимущественно добротная, штаны у мужчин немнущиеся, женские наряды по причине жаркой погоды сведены к минимуму. Походки – деловитые. Взгляды – уверенные. Лица… Нет, в наше время на лица посторонних людей лучше не заглядываться, а то не так поймут. Давайте лучше близлежащими зданиями полюбуемся. Вот хотя бы вышеупомянутым доходным домом.
Его глухая боковая стена громадным рекламным щитом украшена: загорелые тетенька с дяденькой нечто импортное курят, и зубы у обоих при этом все равно почему-то белые, а у кого из них рак легких, не указано. На фасаде скромная мемориальная доска: здесь, мол, в 1932–1933 гг. размещалась Группа изучения реактивного движения. Ну и кому это теперь нужно? И кто помнит, что в 1904 году здание архитектора Шишковского считалось одним из самых высоких в Москве? Где сейчас этот самый Шишковский О. О. или тот же Афремов Ф. А., для которого он дом отгрохал? В точности не известно, но наверняка там ни нового телесериала не увидишь, ни на презентацию не попадешь, ни даже самым паршивеньким пейджером не обзаведешься, чтобы принимать сообщения от родных и близких. Да и кто станет слать сообщения на тот свет, скажите на милость? Помер так помер. Был да сплыл.
Так что давайте наслаждаться жизнью, пока есть такая возможность. Особенно если для того имеются все предпосылки. Вот как у обитателя трехкомнатной холостяцкой квартиры на восьмом этаже, славно погулявшего накануне по поводу своего отъезда на Волгу, куда он якобы убыл, да не прибыл. На то имеется мобильная связь, чтобы держать свое истинное местонахождение в тайне – от жены, от подчиненных, от вышестоящего начальства. Именно для этих целей была куплена московская квартира, о существовании которой не знал никто…
Кроме непосредственного хозяина, генерал-майора Завадского, который в ней поутру и проснулся, а теперь в нетерпении бродил по комнатам в темно-бордовом бархатном халате на голое тело. То, ради чего он укатил в столицу, получалось у него только по утрам. Возраст. Но зато как получалось! Истраченные деньги того стоили.
Мелодичный призыв допотопного звонка заставил Завадского вздрогнуть и поспешно направиться к двери. Это могла быть только долгожданная девушка по вызову, каких в Москве тьма-тьмущая, а в Поволжье – днем с огнем не сыщешь.
Заглянув в глазок, Завадский нервно заскрежетал замками и приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы пропустить гостью. Это была уже знакомая ему проститутка Марина, пришедшая, чтобы познать свою тридцатую профессиональную любовь за неполные трое суток. Пожилой клиент с Садово-Спасской был для нее лишь эпизодом в непрерывной цепи встреч и расставаний. Еще в июне Марина была выпускницей филологического факультета, отличницей, без пяти минут учительницей французского языка. Теперь внутри ее постоянно хлюпало, а трусы приходилось менять чаще, чем это делают привередливые топ-модели в ходе многочасовых фотосессий. Настроение это не поднимало. Как и свекольная физиономия Завадского с подвижным носом.
– Привет, котеночек, – поздоровался он светским тоном. – Милости прошу к моему шалашу.
Во время предыдущей встречи он представился Марине супермодным писателем Балаболиным, понятия не имея, что физиономия этого типа прекрасно известна всему столичному бомонду, включающему девочек по вызову. Слишком много скандалов возникало вокруг имени Балаболина, слишком спорной была каждая его книга. Генерал с малиновыми щеками на писателя не тянул, но Марина притворялась, что верит ему, и даже попросила у него автограф, который потом выбросила в подъезде.
– Как продвигается ваша работа? – вежливо спросила она, проскальзывая в гостиную.
– Трудно, – признался Завадский, ввинчивая мизинец в левое ухо. – Мыслей, как перьев в подушке. Вот, решил развеяться.
– И правильно. – Марина достала из сумочки упаковку презервативов «Пинкертон», выложила их на стол, стянула через голову платье.
– Что происходит в большом мире? Как погода? Как дышится?
Улыбаясь и разглядывая распахнувшего халат Завадского, Марина молчала. Она ненавидела всех клиентов, но больше всего – разговорчивых.
Добралась она быстро – на такси, погода была летняя, а дышалось в Москве, как всегда, тяжело. Стоило ли открывать рот, чтобы разглагольствовать об этом?
– Ты смотришь на меня как какая-то Калигула, – проговорил Завадский, роняя халат на пол. – В точности не знаю, чем она была знаменита, но, по-моему, эта особа превращала мужиков в соляные столбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53