Скольких агентов пришлось выводить из дела, спасая от бандитского самосуда…
Гошев замолчал и вопросительно уставился на меня… Что не понравилось генералу? То, что агент прихрамывает или его волосы пучком?
— Все правильно, — успокоил я капитана. — Подготовился ты вполне профессионально… Постараюсь и я не подкачать…
Прибежала Наташа. «Скорой» все еще не было. По мнению жены, медики обязательно перепутают адреса, потеряют бумажку с записанным на ней нашим телефоном, заблудятся… Пробежала по комнатам, потрогала пылающий мой лоб, привычно поохала — растет температура, поудобней взбила подушку. И снова — к подъезду…
— Выпить хочешь? — осведомился я, заранее зная ответ. — Хороший коньячок, три звездочки, а тянет на КВ…
— Спасибо, това… Семен Семенович… Вы же знаете — не употребляю… Что вам принести в больницу? Бананы уважаете?
— В окно выкину. Вместе с тобой. Никаких передач, слышишь?
Наконец появилась «скорая».
Молоденькая врачиха с уставшими красными глазами и следами косметики на внешне безразличном лице потрогала наманикюренным пальчиком разбухшее бедро, измерила температуру, давление. Обязательный минимум, хоть при инфаркте, хоть при простуде. Такая же молоденькая сестричка с ногами, растущими, кажется, от шеи, сделала обезболивающий укол.
— Необходима немедленная госпитализация, — «диагноз» поставлен усталым голосом. По мнению Наташи — безнадежным.
— Операция? — шутливо ужаснулся я. — Снова резать?
— Сразу и операция, — равнодушно пожала плечиками докторша. — До чего же все стали пугливыми… Вас обследуют, проверят. Пройдете курс физиотерапии, поделают компрессики, примочки, укольчики…
Знаем эту «терапию»! Взглянет хирург мельком на бедро, отвернется и буркнет: «На стол его…» Какая ему разница, кого резать? Распялят голышом, обдурят наркозом, склонятся двое в белых «забралах» — повстречаешь после в коридоре, не узнаешь истязателей.
Наверно, и маски марлевые для того, чтобы остаться не узнанными.
Очухаешься в палате — не подняться, не пошевелиться. Типа букашки, наколотой на булавку и пристроенной в «коллекции» таких же порезанных букашек-таракашек…
Но, нужно собираться. Ибо добровольно согласился лечь в больницу. Не для лечения — оно второстепенно! — а для выполнения гошевского задания. Чувствую — меня купили. Самым примитивным методом — на всегдашнем стремлении работать, быть полезным… И все же горю желанием немедленно очутиться в больничной палате, рядом с… вором в законе.
Наташа, поминутно шмыгая припухшим носом, помогает мне натягивать спортивный костюм, собирает сумку. Врачиха, обрадованная тем, что ей не придется везти меня в больницу, бодро выписывает направление.
3
Дежурная лампочка у входа в палату почему-то мигала. Грустно и моляще. Будто лампада перед иконой, колеблемая порывистыми ударами ветра.
Мне стало жутко.
За какие грехи меня привели в стонущую на все лады палату? Что предстоит — обещанная врачом «скорой» терапия или новая операция? Одну — полостную — я недавно перенес. Воспоминание о ней сидело в моем сознании занозой.
Страшила, правда, не сама операция — наркоз погасил сознание, и сама «процедура» прошла, как говорится, без моего участия. Но ожидание в предоперационной и пребывание в реанимации вряд ли забудутся.
В этот момент, находясь на пороге больничной палаты, я, казалось, начисто позабыл о просьбе Гошева, о предстоящем выслеживании преступника, о жене, вообще обо всем…
В палате шесть коек, по три с каждой стороны. Заняты — четыре. Две койки свободны. Одна из них, видимо, предназначена для меня. На другой — смятая постель, откинутое одеяло. Наверно, ее обладатель отправился либо в туалет, либо на лестничную площадку покурить… Значит, ходячий.
А остальные?
Тоненькая сестричка в туго обтягивающем фигуру халатике и надвинутом на лоб колпаке торжественно препроводила новичка к месту у окна. Приглашающе похлопала бледной ручкой по одеялу. Ложитесь, мол, на свое тронное место, спите. На тумбочку поставлены три флакончика для лекарства: утро, день и вечер. Рядом — стакан с чайной ложкой.
Я уже успел прийти в себя от непонятного «паралича». В конце концов, предстоит не просто лечение — обычная работа сыщика, в сравнении с которой все эти терапии-хирургии — едва заметные мелочи…
— Все лежачие? — шепотом спросил я, кивая на спящих больных.
— Смешанные, — хихикнула веселая сестрица. — Завтра разберетесь…
На кровати, стоящей возле двери, зашевелилась темная фигура, послышался недовольный, скрипучий голос:
— Чего разболтались? Дня мало, что ли? Вот напишу завтра жалобу начальнику — он те подкоротит язычок!
Сестра снова хихикнула и на цыпочках выбежала из палаты.
Я с трудом стянул с себя спортивный костюм. Будто отодрал кожу от мяса. Осторожно забрался под одеяло. Лишь бы обошлось без операции, а вора в законе мы с Николаем вычислим…
4
Заснул под самое утро. Будто в черную дыру провалился. Но этот провал не избавил меня от страшных сновидений. Поминутно вздрагивал, просыпался и снова нырял в «дыру»…
… Лежу на операционном столе. Над моим распростертым голым телом склонился Гошев. В марлевой повязке, оставившей открытыми одни глаза, с кухонным ножом в одной руке и чудовищных размеров вилкой — в другой.
Не пугайся, генерал, я тебе вырежу несколько ненужных нервишек — крепче спать станешь… Аккуратно сделаю, вежливо… Сестра, наркоз!»
Сестра… Да это же Наташа? Она подносит к моему лицу… противогаз… «Дыши, Семочка, глубже, сейчас полегчает… Тебе навредил американский антибиотик, сейчас мы выльем его…»
Я изо всех сил втягиваю в легкие какой-то отвратительный газ… Скорей бы окунуться в беспамятство… Но наркоз не действует! Пытаюсь сказать об этом жене — изо рта несутся шипящие звуки.
Гошев размахивается и втыкает нож в бедро… Господи, до чего же больно! «Пинцет… Зажим…» Кто-то подает хирургу инструменты… Кто? До боли в позвонках закидываю голову… Серегин? Откуда взялся бывший подполковник? Он же сейчас «парится» на зоне… Сбежал? Срочно позвонить — пусть пришлют оперативников…
«Не волнуйся, генерал, — шепчет на ухо еще один осужденный, бывший лейтенант Адилов. — Мы с Серегиным — профессионалы, сделаем все, как надо… Ты только дыши глубже…»
Адилов тоже сбежал из зоны? Получается, что и Гошев с ними заодно… Что же делать?
«Дышать глубже, — заботливо шепчет мне Наташа. — И ни о чем не думать…»
Пронзив бедро, нож с отвратительным скрежетом вонзается в операционный стол. Тот вздрагивает, будто травмированная живая плоть, наклоняется, и я соскальзываю с его вздрагивающей поверхности…
Спасите!!!
— Вот и все. Сейчас боль поутихнет…
Просыпаюсь весь в поту. Надо мной смешливая сестричка со шприцем в руке. Оказывается, по распоряжению дежурного врача она сделала мне инъекщию обезболивающего. Поэтому боль и отступила. Вернее, притаилась, готовая в удобный момент снова кусать и жалить…
Настроение улучшилось. Ночной кошмар испарился, будто мираж в пустыне. Огляделся, прислушался.
— Фарид снова к ней подался!
Знакомый скрипучий голос принадлежит худющему человеку с нервно подрагивающими мышцами костлявого лица. Он лежит на кровати возле входа в палату и подозрительно оглядывает смятую постель в противоположном конце комнаты. Будто простыни и одеяло — вещественные улики, позволившие ему вычислить преступника. В руке крепко зажата дымящаяся сигарета… Интересно, как реагируют врачи и сестры на курение в палате? Или здесь это не возбраняется?
— А куда же еще? Когда дежурит Мариам, нашего кобеля впору на цепь сажать… Вира и — помчался заниматься любовью! Появится дежурный врач — майна в палату…
До чего же гулкий голосина у этого плотного парня, лежащего на соседней с курякой койке. Только батареей в бою командовать. Судя по всему, такелажник. Отсюда любимые выражения — вира, майна. На стройке он выкрикивает их крановщику, аккомпанируя голосу движениями рук… Отсюда и привычка размахивать ими и гулкий бас.
— Да, наш Фаридка — знатный кобель. Такого искать и не найти, — проштемпелевал оценку соседа куряка. — Может, и в больнице держат его не для лечения язв, а для… размножения…
Сведения постепенно накапливались. Значит, в плотно заселенной больничной «келье» живет неизвестный пока мне Фарид, удравший к какой-то Мариам. Видимо, к медсестре либо санитарке.
Двое больных уже «приоткрыты», считай — наполовину знакомы. Третий, Фарид, на подходе. А остальные двое? Что они из себя представляют?
Привычка анализировать каждое слово, каждый жест сложилась за время многолетней работы в органах. О чем бы ни говорили окружающие меня люди, что бы ни обсуждали — ищу второй-третий смысл, подвожу внешне невинный, казалось бы, разговор под мерки сыска.
На работе эта привычка помогала, но в быту, особенно — в пенсионном, мешает… Но сейчас — не быт, самая настоящая работа…
Прищуренный взгляд курильщика прошелся по палате и встретился с моим, вопрошающим.
— Здоров же ты спать, батя, — проскрипел худой мужик насмешливо. — Я уж подумал грешным делом: не откинул ли новый страдалец копыта? А ты, похоже, дышишь… С какой болячкой к нам положен?
Слова вылетают изо рта в клубах табачного дыма. Правый глаз прищурен, будто спрашивающий прицелился в меня и вот-вот выстрелит из невидимого оружия…
— Сам толком не знаю… То ли осложнение после недавней операции, то ли заражение…
— Какая операция, какое заражение? В палате — одни мужики, баб не держим, потому можешь не стесняться…
Говорить о болезнях — будить уснувшую на время боль. Притаилась она в истерзанном теле, подавленная уколами и таблетками. Вспомнишь — поднимет зубастую голову и начинает рвать бедро на части.
Но отмалчиваться — не в моих интересах. В больницах люди обидчивы, с ними нужно обращаться осторожно, будто с легко бьющимися предметами. Спрячется тот же курильщик в свою скорлупу — как узнаешь подлинное его лицо?
А разузнать все досконально об однопалатниках — основная моя задача. Ибо, пусть я больной, пусть с температурой под сорок, но — сыщик. Лечиться мог бы и дома под присмотром все знающей и все умеющей жены.
— Чего молчишь, а? Брезгуешь разговаривать с простыми людьми?… Гляди, Петро, неужто интеллигента к нам подложили?
— Никакой я не интеллигент, — с деланной обидой возразил я, словно куряка произнес в мой адрес нечто непристойное. — Просто не хочется травить ни себя, ни вас… Но если настаиваете, могу рассказать… Перенес полостную операцию по поводу перитонита. Гною, говорили, откачали с бутылку. Внутренности наружу выволокли и отмывали… Вот и боюсь, как бы заражение на бедро не перекинулось… болит, и температура душит… Вообще-то, я в этом мало понимаю, медицине не обучен…
— Темнишь, батя. Не может человек не ведать, что у него повреждено, от какой части телес страдания принимает… Вот говоришь — бедро… Знаешь все же… Может, на работе накололся задницей на прут… Где работаешь?
— На пенсии…
— Обратно темнишь! На пенсионный достаток ныне разве за квартиру расплатиться… Сколь знаю, ни один пенсионер не отдыхает. Кто пустую посуду собирает, кто торгует всякой всячиной, а кто и ворует… Может, сел голым задом на разбитую бутылку — отсель и заражение…
— Не было, вроде, такого… Осмотрят врачи — скажут…
— А ты врачам не больно доверяй. Они такого наворочают — ахнешь. Окочуриться недолго. Лучше — к бабке-знахарке. Пошепчет, поплюёт — никакого тебе заражения… Вот и Гошке-кандидату каких-то наук советую — не слушается инвалид хренов… Так говорю, Гена?
— Не знаю… Может быть…
Это в «познавательную» беседу включился безногий, лежащий на первой в моём ряду кровати. Он вымолвил равнодушное «не знаю», глядя в потолок.
— А как у вас с ногами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Гошев замолчал и вопросительно уставился на меня… Что не понравилось генералу? То, что агент прихрамывает или его волосы пучком?
— Все правильно, — успокоил я капитана. — Подготовился ты вполне профессионально… Постараюсь и я не подкачать…
Прибежала Наташа. «Скорой» все еще не было. По мнению жены, медики обязательно перепутают адреса, потеряют бумажку с записанным на ней нашим телефоном, заблудятся… Пробежала по комнатам, потрогала пылающий мой лоб, привычно поохала — растет температура, поудобней взбила подушку. И снова — к подъезду…
— Выпить хочешь? — осведомился я, заранее зная ответ. — Хороший коньячок, три звездочки, а тянет на КВ…
— Спасибо, това… Семен Семенович… Вы же знаете — не употребляю… Что вам принести в больницу? Бананы уважаете?
— В окно выкину. Вместе с тобой. Никаких передач, слышишь?
Наконец появилась «скорая».
Молоденькая врачиха с уставшими красными глазами и следами косметики на внешне безразличном лице потрогала наманикюренным пальчиком разбухшее бедро, измерила температуру, давление. Обязательный минимум, хоть при инфаркте, хоть при простуде. Такая же молоденькая сестричка с ногами, растущими, кажется, от шеи, сделала обезболивающий укол.
— Необходима немедленная госпитализация, — «диагноз» поставлен усталым голосом. По мнению Наташи — безнадежным.
— Операция? — шутливо ужаснулся я. — Снова резать?
— Сразу и операция, — равнодушно пожала плечиками докторша. — До чего же все стали пугливыми… Вас обследуют, проверят. Пройдете курс физиотерапии, поделают компрессики, примочки, укольчики…
Знаем эту «терапию»! Взглянет хирург мельком на бедро, отвернется и буркнет: «На стол его…» Какая ему разница, кого резать? Распялят голышом, обдурят наркозом, склонятся двое в белых «забралах» — повстречаешь после в коридоре, не узнаешь истязателей.
Наверно, и маски марлевые для того, чтобы остаться не узнанными.
Очухаешься в палате — не подняться, не пошевелиться. Типа букашки, наколотой на булавку и пристроенной в «коллекции» таких же порезанных букашек-таракашек…
Но, нужно собираться. Ибо добровольно согласился лечь в больницу. Не для лечения — оно второстепенно! — а для выполнения гошевского задания. Чувствую — меня купили. Самым примитивным методом — на всегдашнем стремлении работать, быть полезным… И все же горю желанием немедленно очутиться в больничной палате, рядом с… вором в законе.
Наташа, поминутно шмыгая припухшим носом, помогает мне натягивать спортивный костюм, собирает сумку. Врачиха, обрадованная тем, что ей не придется везти меня в больницу, бодро выписывает направление.
3
Дежурная лампочка у входа в палату почему-то мигала. Грустно и моляще. Будто лампада перед иконой, колеблемая порывистыми ударами ветра.
Мне стало жутко.
За какие грехи меня привели в стонущую на все лады палату? Что предстоит — обещанная врачом «скорой» терапия или новая операция? Одну — полостную — я недавно перенес. Воспоминание о ней сидело в моем сознании занозой.
Страшила, правда, не сама операция — наркоз погасил сознание, и сама «процедура» прошла, как говорится, без моего участия. Но ожидание в предоперационной и пребывание в реанимации вряд ли забудутся.
В этот момент, находясь на пороге больничной палаты, я, казалось, начисто позабыл о просьбе Гошева, о предстоящем выслеживании преступника, о жене, вообще обо всем…
В палате шесть коек, по три с каждой стороны. Заняты — четыре. Две койки свободны. Одна из них, видимо, предназначена для меня. На другой — смятая постель, откинутое одеяло. Наверно, ее обладатель отправился либо в туалет, либо на лестничную площадку покурить… Значит, ходячий.
А остальные?
Тоненькая сестричка в туго обтягивающем фигуру халатике и надвинутом на лоб колпаке торжественно препроводила новичка к месту у окна. Приглашающе похлопала бледной ручкой по одеялу. Ложитесь, мол, на свое тронное место, спите. На тумбочку поставлены три флакончика для лекарства: утро, день и вечер. Рядом — стакан с чайной ложкой.
Я уже успел прийти в себя от непонятного «паралича». В конце концов, предстоит не просто лечение — обычная работа сыщика, в сравнении с которой все эти терапии-хирургии — едва заметные мелочи…
— Все лежачие? — шепотом спросил я, кивая на спящих больных.
— Смешанные, — хихикнула веселая сестрица. — Завтра разберетесь…
На кровати, стоящей возле двери, зашевелилась темная фигура, послышался недовольный, скрипучий голос:
— Чего разболтались? Дня мало, что ли? Вот напишу завтра жалобу начальнику — он те подкоротит язычок!
Сестра снова хихикнула и на цыпочках выбежала из палаты.
Я с трудом стянул с себя спортивный костюм. Будто отодрал кожу от мяса. Осторожно забрался под одеяло. Лишь бы обошлось без операции, а вора в законе мы с Николаем вычислим…
4
Заснул под самое утро. Будто в черную дыру провалился. Но этот провал не избавил меня от страшных сновидений. Поминутно вздрагивал, просыпался и снова нырял в «дыру»…
… Лежу на операционном столе. Над моим распростертым голым телом склонился Гошев. В марлевой повязке, оставившей открытыми одни глаза, с кухонным ножом в одной руке и чудовищных размеров вилкой — в другой.
Не пугайся, генерал, я тебе вырежу несколько ненужных нервишек — крепче спать станешь… Аккуратно сделаю, вежливо… Сестра, наркоз!»
Сестра… Да это же Наташа? Она подносит к моему лицу… противогаз… «Дыши, Семочка, глубже, сейчас полегчает… Тебе навредил американский антибиотик, сейчас мы выльем его…»
Я изо всех сил втягиваю в легкие какой-то отвратительный газ… Скорей бы окунуться в беспамятство… Но наркоз не действует! Пытаюсь сказать об этом жене — изо рта несутся шипящие звуки.
Гошев размахивается и втыкает нож в бедро… Господи, до чего же больно! «Пинцет… Зажим…» Кто-то подает хирургу инструменты… Кто? До боли в позвонках закидываю голову… Серегин? Откуда взялся бывший подполковник? Он же сейчас «парится» на зоне… Сбежал? Срочно позвонить — пусть пришлют оперативников…
«Не волнуйся, генерал, — шепчет на ухо еще один осужденный, бывший лейтенант Адилов. — Мы с Серегиным — профессионалы, сделаем все, как надо… Ты только дыши глубже…»
Адилов тоже сбежал из зоны? Получается, что и Гошев с ними заодно… Что же делать?
«Дышать глубже, — заботливо шепчет мне Наташа. — И ни о чем не думать…»
Пронзив бедро, нож с отвратительным скрежетом вонзается в операционный стол. Тот вздрагивает, будто травмированная живая плоть, наклоняется, и я соскальзываю с его вздрагивающей поверхности…
Спасите!!!
— Вот и все. Сейчас боль поутихнет…
Просыпаюсь весь в поту. Надо мной смешливая сестричка со шприцем в руке. Оказывается, по распоряжению дежурного врача она сделала мне инъекщию обезболивающего. Поэтому боль и отступила. Вернее, притаилась, готовая в удобный момент снова кусать и жалить…
Настроение улучшилось. Ночной кошмар испарился, будто мираж в пустыне. Огляделся, прислушался.
— Фарид снова к ней подался!
Знакомый скрипучий голос принадлежит худющему человеку с нервно подрагивающими мышцами костлявого лица. Он лежит на кровати возле входа в палату и подозрительно оглядывает смятую постель в противоположном конце комнаты. Будто простыни и одеяло — вещественные улики, позволившие ему вычислить преступника. В руке крепко зажата дымящаяся сигарета… Интересно, как реагируют врачи и сестры на курение в палате? Или здесь это не возбраняется?
— А куда же еще? Когда дежурит Мариам, нашего кобеля впору на цепь сажать… Вира и — помчался заниматься любовью! Появится дежурный врач — майна в палату…
До чего же гулкий голосина у этого плотного парня, лежащего на соседней с курякой койке. Только батареей в бою командовать. Судя по всему, такелажник. Отсюда любимые выражения — вира, майна. На стройке он выкрикивает их крановщику, аккомпанируя голосу движениями рук… Отсюда и привычка размахивать ими и гулкий бас.
— Да, наш Фаридка — знатный кобель. Такого искать и не найти, — проштемпелевал оценку соседа куряка. — Может, и в больнице держат его не для лечения язв, а для… размножения…
Сведения постепенно накапливались. Значит, в плотно заселенной больничной «келье» живет неизвестный пока мне Фарид, удравший к какой-то Мариам. Видимо, к медсестре либо санитарке.
Двое больных уже «приоткрыты», считай — наполовину знакомы. Третий, Фарид, на подходе. А остальные двое? Что они из себя представляют?
Привычка анализировать каждое слово, каждый жест сложилась за время многолетней работы в органах. О чем бы ни говорили окружающие меня люди, что бы ни обсуждали — ищу второй-третий смысл, подвожу внешне невинный, казалось бы, разговор под мерки сыска.
На работе эта привычка помогала, но в быту, особенно — в пенсионном, мешает… Но сейчас — не быт, самая настоящая работа…
Прищуренный взгляд курильщика прошелся по палате и встретился с моим, вопрошающим.
— Здоров же ты спать, батя, — проскрипел худой мужик насмешливо. — Я уж подумал грешным делом: не откинул ли новый страдалец копыта? А ты, похоже, дышишь… С какой болячкой к нам положен?
Слова вылетают изо рта в клубах табачного дыма. Правый глаз прищурен, будто спрашивающий прицелился в меня и вот-вот выстрелит из невидимого оружия…
— Сам толком не знаю… То ли осложнение после недавней операции, то ли заражение…
— Какая операция, какое заражение? В палате — одни мужики, баб не держим, потому можешь не стесняться…
Говорить о болезнях — будить уснувшую на время боль. Притаилась она в истерзанном теле, подавленная уколами и таблетками. Вспомнишь — поднимет зубастую голову и начинает рвать бедро на части.
Но отмалчиваться — не в моих интересах. В больницах люди обидчивы, с ними нужно обращаться осторожно, будто с легко бьющимися предметами. Спрячется тот же курильщик в свою скорлупу — как узнаешь подлинное его лицо?
А разузнать все досконально об однопалатниках — основная моя задача. Ибо, пусть я больной, пусть с температурой под сорок, но — сыщик. Лечиться мог бы и дома под присмотром все знающей и все умеющей жены.
— Чего молчишь, а? Брезгуешь разговаривать с простыми людьми?… Гляди, Петро, неужто интеллигента к нам подложили?
— Никакой я не интеллигент, — с деланной обидой возразил я, словно куряка произнес в мой адрес нечто непристойное. — Просто не хочется травить ни себя, ни вас… Но если настаиваете, могу рассказать… Перенес полостную операцию по поводу перитонита. Гною, говорили, откачали с бутылку. Внутренности наружу выволокли и отмывали… Вот и боюсь, как бы заражение на бедро не перекинулось… болит, и температура душит… Вообще-то, я в этом мало понимаю, медицине не обучен…
— Темнишь, батя. Не может человек не ведать, что у него повреждено, от какой части телес страдания принимает… Вот говоришь — бедро… Знаешь все же… Может, на работе накололся задницей на прут… Где работаешь?
— На пенсии…
— Обратно темнишь! На пенсионный достаток ныне разве за квартиру расплатиться… Сколь знаю, ни один пенсионер не отдыхает. Кто пустую посуду собирает, кто торгует всякой всячиной, а кто и ворует… Может, сел голым задом на разбитую бутылку — отсель и заражение…
— Не было, вроде, такого… Осмотрят врачи — скажут…
— А ты врачам не больно доверяй. Они такого наворочают — ахнешь. Окочуриться недолго. Лучше — к бабке-знахарке. Пошепчет, поплюёт — никакого тебе заражения… Вот и Гошке-кандидату каких-то наук советую — не слушается инвалид хренов… Так говорю, Гена?
— Не знаю… Может быть…
Это в «познавательную» беседу включился безногий, лежащий на первой в моём ряду кровати. Он вымолвил равнодушное «не знаю», глядя в потолок.
— А как у вас с ногами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24