Как хранцузские мамзели ублажали Родьку-пулеметчика…
— Готово, Васильич, все готово. Пока выпьете, закусите — жареха поспеет… Милости просим, гостенек, проходьте в хату…
Я послушно перешагнул порог. На широком деревенском столе, накрытом скатертью, — винегрет, холодец, квашеная капуста, соленые огурцы и помидоры. Полный гостевой набор. Торжественно водрузил посредине, между селедкой и огурцами, две бутылки «Пшеничной». Полюбовался. Красиво получается, ничего не скажешь. Еще бы пару бутылочек лимонада для завершения натюрморта…
— Садитесь, гостенек, — волновалась хозяйка, передвигая тарелки с закусками в другой, по ее мнению, более привлекательный порядок. — Присаживайся, Васильич…
Но хозяин не торопился разливать водку. Он то и дело поглядывал в темное окно, прислушиваясь к собачьему бреху. Чего и кого он ожидает?
— Не обижайся, Димитрий, потерпи малость, Пригласил я на ужин Валеру с Серегой — вот-вот заявятся… Больше за столом народу — ядреней веселье… Люблю, когда полон стол и полно за столом. Пока послушай еще одну побасенку… Любил мой Родька веселье, ох, и любил же…
Кладовщик принялся разматывать очередной клубок еще одной истории. Рассказывал азартно, размахивая руками, смеясь над глупыми положениями, в которых оказывался его герой. Хозяйка неодобрительно поглядывала на мужа, но помалкивала — не годится женщине критиковать «самого», ставить его в неловкое положение перед гостем.
Я не слушал Никифора Васильевича. До чего же некстати сегодняшняя встреча с Курковым и Сичковым. Завтра — ради Бога, можно и повидаться и потолковать, но только не этим вечером, когда уже запланировано сближение с кладовщиком. И запланировано не только мною, но и Малеевым.
Трещат о нашем высоком уровне образования — по радио, телевизору, в газетах, журналах, в многочисленных докладах и выступлениях. Будто упорно вдалбливают: мы самые лучшие, мы самые, самые…
Не знаю, как в области точных наук, а вот в сфере человекознания все мы — сплошные неучи. И я, и Арамян, и Родилов, и все инженеры УНР, неважно, какие должности они занимают и сколько лет оттрубили на стройках.
В институтах накачали нас самыми передовыми знаниями в области инженерных наук… Отлично! Но на стройки мы пришли телятами, приученными питаться одним молоком из материнского вымени. Поэтому в первые годы и тыкались, будто слепые щенята, набивали себе синяки и шишки.
Лично у меня первой наукой стало исчезновение двух вагонов пиломатериалов. Взяли умные воришки, и накололи наивного мальчишку в звании мастера, сами поживились и преподали молокососу урок на будущее.
Спасибо им огромное! Именно с этой покражи я и начал проходить курс человекознания. В нашу быстроменяющуюся эпоху она, эта наука, важнее всех остальных, без нее на стройке, к примеру, делать нечего — быстро окажешься за решеткой или, испугавшись, переквалифицируешься в рубщика мяса либо дворника…
В основе строительного человекознания лежат три кита: хитрость, отсутствие брезгливости и нахальство. Все остальные детали — второстепенны.
Только сейчас я начал понимать, что в тридцать лет остался всего-навсего старшим лейтенантом только по одной причине — не научился великой науке человекознания. Тот же Дятел, моего возраста — уже майор, успешно пойдут дела на особом участке — станет подполковником. А я так и буду носить на погоне три крохотных звездочки, с ними меня, как офицера без перспективы, отправят в запас… Старлей запаса — как звучит, а? Со смеху помереть можно…
Но все эти рассуждения о своей наивности и глупости я привожу только в общем плане, без привязки, как говорит Анохин, к определенному ориентиру. Зато усвоил твердо: без «трех китов» человекознания сексота не может быть. Он либо откажется от «почетного звания», либо так испортит порученное ему дело, что его с треском вышибут прочь. Без выходного пособия и почетной грамоты.
Вот и я принадлежу к числу подобных глупцов. Какой же мне применить хитрый прием для того. чтобы втереться в доверие к Никифору Васильевичу?
Семилетнее пребывание на стройке помогло — всё же, я отыскал такой прием. Лишь бы запоздали неожиданные гости, лишь бы Курков, увлекшись любимой резьбой по дереву, перестал поглядывать на часы. Пусть Дятел примется в очередной раз воспитывать Сичкова — тогда раньше, чем к десяти вечера мастер не освободится…
— … осушил Родька пятый жбан пива и окосел Пиво, скажу я тебе, забористое у хранцузиков, особо, если потреблять его с коньячком…
— Умный мужик, наверно, был Родька! — перебил я рассказчика. Тянуть и дальше время было опасно, — Типа тех хитрецов, что вчерашней ночью подбирались к нашему складу…
Кладовщик так резко остановил свое повествование, что слова перестали вылетать из его рта, но губы всё ещё шевелились. Некоторое время он непонимающе оглядывал невинную мою физиономию, потом спросил:
— Енто, какие хитрецы, Данилыч? Неужто ограбили?
— Не успели. Джу помешал. Удирали так, что — пыль столбом. Их счастье — собака хромая, будь она здоровая — положила бы их рядышком…
— И кто енто был? Ты, небось, узнал?
В голосе — непонятная тревога. Словно кладовщик беспокоился не о сохранности порученного его заботам строительного добра, а о том — узнал ли я грабителей. В этом его беспокойстве, как это ни странно звучит, я не ощутил ничего непонятного — прежние мои подозрения всё больше и больше находили реальную почву.
— Темно было… Конечно, что-то знакомое в фигурах грабителей распознал, — подкинул я кладовщику тему для дальнейших размышлений. — Но точно сказать не могу. Ошибусь — обижу честных людей…
— Честных? Ты уж скажешь, Димитрий, — похоже, стал успокаиваться старик. Но тут же снова насторожился, Можеть слыхал, о чем трепались злодеи? Ночью-то голоса далеко разносятся…
— Так, немного… О какой-то лодке речь шла, .. Наверно, собрались на рыбалку, а на чем плыть не знали. Слава Богу, что ничего у грабителей не получилось. Я сегодня всех наших сторожей проинструктировал. Поэтому и вам сказал…
— Спасибо, Димитрий, век стану благодарить, старухе накажу поклоны за тебя перед иконой отбивать… Слышь, Дормидонтовна ?
— Слышу, слышу, Васильич. И свечечку во здравие в храме Божьем поставлю, и молитвы закажу…
Помолчали. Никифор Васильевич прошелся по горнице, подошел к окну, загородившись ладонью от света, оглядел подворье. Будто там, за кустами, спрятался Курков, а за бочкой для дождевой воды стоит Сичков… Смешно!
— И часто вы такие пиры задаете, — кивнул я на богато накрытый стол. — Небось, каждую субботу?
— По всякому, — доброжелательно ответил хозяин. — Бывает, что и в будни заглядывают гости… Помню, когда придушили Катьку-секретчицу, Валера пожаловал …
Я почувствовал — не хватает воздуха. Образ Никифора Васильевича начал светлеть, будто с него уже снято ложное обвинение, зато в моих ушах зазвенело: «Сичков, значит, все же, Сичков». Вот он, тот самый случай, за которым я так долго гонялся! Только бы не упустить, узнать детали. И не показать своей взволнованности…
— Неужели, был пьян… Сичков?
Кажется, я пытаюсь оправдать мастера. Если пьян, то не он виновен в убийстве Кати… Хотя мог выпить после ее удушения. Убить человека не так-то просто. Мастер, чтобы погасить в себе чувства страха, возьмет да зальет его водкой.
— Ан, нет — трезвехонек. Только малость взъерошен. Вихры — во все стороны, будто кто их выдирал, пиджак помятый… Возился с бабой на сеновале, что ли? Как Родька-пулеметчик, когда охаживал одну хранцузскую мамзельку, да напоролся на ейного мужика…
— Валерка ничего не говорил?
— Чего говорить-то? Спросил: самогон имеется? Я ему под нос — трехлитровую банку. Хошь — пей, хошь — умывайся. Валерка присосался, как телок к коровке — почти литру выхлестал. Не закусил — утерся рукавом, умелец, да подался от нас…
Значит, все же — Сичков! Никифор Васильевич врать не станет, не в его это интересах, понимает, небось, что вранье — дело опасное, особо, когда касается убийства. Нацелишь на другого преступника, а оно обернется на тебя… Слов нет, скользкий человек
этот кладовщик, много у меня на него имеется фактов и фактиков, да и Малеев, похоже, положил на него всевидящий глаз. Но сейчас ему можно верить…
Мои колени дрожат, в голове — сумятица. Впору бежать разыскивать Малеева или Рюмина. Пусть срочно созывают своих оперативников…
Нет, оперативников привлекать рановато. Нужно попробовать раскочегарить словоохотливого хозяина, авось, удастся выудить из него дополнительные подробности убийства.
Никифор Васильевич с любопытством смотрел мне в лицо. Будто подслушивал донимавшие гостя беспорядочные мысли и делал свои выводы…
Погоди, погоди, Димка, не торопись. А вдруг кладовщик, выводя меня на мастера, отводит подозрения в спой адрес? Какие подозрения? Если вдуматься, ничего я против Никифора Васильевича не имею. Единственная зацепка — встреча возле карьера. Да и Малеев не сказал ничего определенного, просто посоветовал присмотреться, сблизиться…
А как же быть с «ночными гостями», с подслушанной беседой, в которой — какая-то операция назначена на эту ночь? Именно на ту, когда я приглашаюсь кладовщиком для распития водки?
Отбросить в сторону продуманную версию и мчаться, сломя голову, за другой? Но пока я стану присматриваться к хитроумному Никифору Васильевичу, Сичков успеет скрыться. До границы близко, махнет на другую сторону — все дела.
Кладовщик — не преступник, он только, как любят говорить юристы, — подозреваемый. А Сичков, если верить хозяину, раскрытая фигура, убийца и, возможно, агент вражеской разведки… или пособник убийцы?
Так я метался, панически бросаясь из одной крайности в другую. В голове молоточками стучали два имени: Валера и Никифор Васильевич, Никифор Васильевич и Валера… Господи, когда окончатся мои сексотовские мучения? Где Малеев со своими хвалеными аналитиками и сыщиками? Почему он бросил своего секретного сотрудника без помощи и охраны?
Кладовщик продолжал с возрастающим любопытством взирать на гостя… Чего он от меня ожидает? Чтобы первым назвал Валерку убийцей? Или — попытался опровергнуть таинственные намеки на его причастность к преступлению?
Кстати, а почему я зациклился на этих двоих? Неизвестно, какую роль играет в происходящих событиях тот же Курков? Ведь если верить Оленьке, а я ей верю, в ту ночь ее отец провожал Валеру…
— А инструктор вместе с Валеркой не заявлялся?
— Серега-то? А чего ему в ночь заполночь ходить по гостям? Особо, к немощному старичку… Курков — человек семейный, ему гулять ночами не положено… Один был Валерка, один, не сумлевайся, Данилыч… К тому же Серега не шибко-то дружит с мастером. Единожды согрешил выпить с ним, было, скрывать не стану… А в ту злодейскую ноченьку прибежал один Валерка. Бледный, отдышаться не может, руки дрожат. Стал я ему для успокоения крутить байки про Родьку-пулеметчика, чую — не слышит ничего, только глазами моргает… После потребовал самогону…
Старик упрямо подводил меня к мысли о виновности Сичкова. Будто на рыбину, пойманную на крючок, которую боятся слишком быстро вытащить — как бы не сорвалась и не уплыла вглубь.
Подозрительно? Еще бы, конечно. Но меня занимала иная картинка. Вхожу я в кабинет Малеева, подталкивая стволом пистолета закованного в наручники Сичкова… Конец расследованию, товарищ подполковник. Перед вами — убийца Гордеевой и резидент вражеской разведки… Нелегко досталось мне его разоблачение, но, как видите, справился… Бывший майор, теперь — подполковник трясет мне руку, благодарит, обещает представить к награде.
На фоне этого видения образ преступника-кладовщика все более мерк, и, наоборот, все более прояснялся образ преступника-мастера. Факты, обращенные против Никифора Васильевича, находили свое оправдание, представлялись ложными либо поверхностными, зато подозрения в адрес;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Готово, Васильич, все готово. Пока выпьете, закусите — жареха поспеет… Милости просим, гостенек, проходьте в хату…
Я послушно перешагнул порог. На широком деревенском столе, накрытом скатертью, — винегрет, холодец, квашеная капуста, соленые огурцы и помидоры. Полный гостевой набор. Торжественно водрузил посредине, между селедкой и огурцами, две бутылки «Пшеничной». Полюбовался. Красиво получается, ничего не скажешь. Еще бы пару бутылочек лимонада для завершения натюрморта…
— Садитесь, гостенек, — волновалась хозяйка, передвигая тарелки с закусками в другой, по ее мнению, более привлекательный порядок. — Присаживайся, Васильич…
Но хозяин не торопился разливать водку. Он то и дело поглядывал в темное окно, прислушиваясь к собачьему бреху. Чего и кого он ожидает?
— Не обижайся, Димитрий, потерпи малость, Пригласил я на ужин Валеру с Серегой — вот-вот заявятся… Больше за столом народу — ядреней веселье… Люблю, когда полон стол и полно за столом. Пока послушай еще одну побасенку… Любил мой Родька веселье, ох, и любил же…
Кладовщик принялся разматывать очередной клубок еще одной истории. Рассказывал азартно, размахивая руками, смеясь над глупыми положениями, в которых оказывался его герой. Хозяйка неодобрительно поглядывала на мужа, но помалкивала — не годится женщине критиковать «самого», ставить его в неловкое положение перед гостем.
Я не слушал Никифора Васильевича. До чего же некстати сегодняшняя встреча с Курковым и Сичковым. Завтра — ради Бога, можно и повидаться и потолковать, но только не этим вечером, когда уже запланировано сближение с кладовщиком. И запланировано не только мною, но и Малеевым.
Трещат о нашем высоком уровне образования — по радио, телевизору, в газетах, журналах, в многочисленных докладах и выступлениях. Будто упорно вдалбливают: мы самые лучшие, мы самые, самые…
Не знаю, как в области точных наук, а вот в сфере человекознания все мы — сплошные неучи. И я, и Арамян, и Родилов, и все инженеры УНР, неважно, какие должности они занимают и сколько лет оттрубили на стройках.
В институтах накачали нас самыми передовыми знаниями в области инженерных наук… Отлично! Но на стройки мы пришли телятами, приученными питаться одним молоком из материнского вымени. Поэтому в первые годы и тыкались, будто слепые щенята, набивали себе синяки и шишки.
Лично у меня первой наукой стало исчезновение двух вагонов пиломатериалов. Взяли умные воришки, и накололи наивного мальчишку в звании мастера, сами поживились и преподали молокососу урок на будущее.
Спасибо им огромное! Именно с этой покражи я и начал проходить курс человекознания. В нашу быстроменяющуюся эпоху она, эта наука, важнее всех остальных, без нее на стройке, к примеру, делать нечего — быстро окажешься за решеткой или, испугавшись, переквалифицируешься в рубщика мяса либо дворника…
В основе строительного человекознания лежат три кита: хитрость, отсутствие брезгливости и нахальство. Все остальные детали — второстепенны.
Только сейчас я начал понимать, что в тридцать лет остался всего-навсего старшим лейтенантом только по одной причине — не научился великой науке человекознания. Тот же Дятел, моего возраста — уже майор, успешно пойдут дела на особом участке — станет подполковником. А я так и буду носить на погоне три крохотных звездочки, с ними меня, как офицера без перспективы, отправят в запас… Старлей запаса — как звучит, а? Со смеху помереть можно…
Но все эти рассуждения о своей наивности и глупости я привожу только в общем плане, без привязки, как говорит Анохин, к определенному ориентиру. Зато усвоил твердо: без «трех китов» человекознания сексота не может быть. Он либо откажется от «почетного звания», либо так испортит порученное ему дело, что его с треском вышибут прочь. Без выходного пособия и почетной грамоты.
Вот и я принадлежу к числу подобных глупцов. Какой же мне применить хитрый прием для того. чтобы втереться в доверие к Никифору Васильевичу?
Семилетнее пребывание на стройке помогло — всё же, я отыскал такой прием. Лишь бы запоздали неожиданные гости, лишь бы Курков, увлекшись любимой резьбой по дереву, перестал поглядывать на часы. Пусть Дятел примется в очередной раз воспитывать Сичкова — тогда раньше, чем к десяти вечера мастер не освободится…
— … осушил Родька пятый жбан пива и окосел Пиво, скажу я тебе, забористое у хранцузиков, особо, если потреблять его с коньячком…
— Умный мужик, наверно, был Родька! — перебил я рассказчика. Тянуть и дальше время было опасно, — Типа тех хитрецов, что вчерашней ночью подбирались к нашему складу…
Кладовщик так резко остановил свое повествование, что слова перестали вылетать из его рта, но губы всё ещё шевелились. Некоторое время он непонимающе оглядывал невинную мою физиономию, потом спросил:
— Енто, какие хитрецы, Данилыч? Неужто ограбили?
— Не успели. Джу помешал. Удирали так, что — пыль столбом. Их счастье — собака хромая, будь она здоровая — положила бы их рядышком…
— И кто енто был? Ты, небось, узнал?
В голосе — непонятная тревога. Словно кладовщик беспокоился не о сохранности порученного его заботам строительного добра, а о том — узнал ли я грабителей. В этом его беспокойстве, как это ни странно звучит, я не ощутил ничего непонятного — прежние мои подозрения всё больше и больше находили реальную почву.
— Темно было… Конечно, что-то знакомое в фигурах грабителей распознал, — подкинул я кладовщику тему для дальнейших размышлений. — Но точно сказать не могу. Ошибусь — обижу честных людей…
— Честных? Ты уж скажешь, Димитрий, — похоже, стал успокаиваться старик. Но тут же снова насторожился, Можеть слыхал, о чем трепались злодеи? Ночью-то голоса далеко разносятся…
— Так, немного… О какой-то лодке речь шла, .. Наверно, собрались на рыбалку, а на чем плыть не знали. Слава Богу, что ничего у грабителей не получилось. Я сегодня всех наших сторожей проинструктировал. Поэтому и вам сказал…
— Спасибо, Димитрий, век стану благодарить, старухе накажу поклоны за тебя перед иконой отбивать… Слышь, Дормидонтовна ?
— Слышу, слышу, Васильич. И свечечку во здравие в храме Божьем поставлю, и молитвы закажу…
Помолчали. Никифор Васильевич прошелся по горнице, подошел к окну, загородившись ладонью от света, оглядел подворье. Будто там, за кустами, спрятался Курков, а за бочкой для дождевой воды стоит Сичков… Смешно!
— И часто вы такие пиры задаете, — кивнул я на богато накрытый стол. — Небось, каждую субботу?
— По всякому, — доброжелательно ответил хозяин. — Бывает, что и в будни заглядывают гости… Помню, когда придушили Катьку-секретчицу, Валера пожаловал …
Я почувствовал — не хватает воздуха. Образ Никифора Васильевича начал светлеть, будто с него уже снято ложное обвинение, зато в моих ушах зазвенело: «Сичков, значит, все же, Сичков». Вот он, тот самый случай, за которым я так долго гонялся! Только бы не упустить, узнать детали. И не показать своей взволнованности…
— Неужели, был пьян… Сичков?
Кажется, я пытаюсь оправдать мастера. Если пьян, то не он виновен в убийстве Кати… Хотя мог выпить после ее удушения. Убить человека не так-то просто. Мастер, чтобы погасить в себе чувства страха, возьмет да зальет его водкой.
— Ан, нет — трезвехонек. Только малость взъерошен. Вихры — во все стороны, будто кто их выдирал, пиджак помятый… Возился с бабой на сеновале, что ли? Как Родька-пулеметчик, когда охаживал одну хранцузскую мамзельку, да напоролся на ейного мужика…
— Валерка ничего не говорил?
— Чего говорить-то? Спросил: самогон имеется? Я ему под нос — трехлитровую банку. Хошь — пей, хошь — умывайся. Валерка присосался, как телок к коровке — почти литру выхлестал. Не закусил — утерся рукавом, умелец, да подался от нас…
Значит, все же — Сичков! Никифор Васильевич врать не станет, не в его это интересах, понимает, небось, что вранье — дело опасное, особо, когда касается убийства. Нацелишь на другого преступника, а оно обернется на тебя… Слов нет, скользкий человек
этот кладовщик, много у меня на него имеется фактов и фактиков, да и Малеев, похоже, положил на него всевидящий глаз. Но сейчас ему можно верить…
Мои колени дрожат, в голове — сумятица. Впору бежать разыскивать Малеева или Рюмина. Пусть срочно созывают своих оперативников…
Нет, оперативников привлекать рановато. Нужно попробовать раскочегарить словоохотливого хозяина, авось, удастся выудить из него дополнительные подробности убийства.
Никифор Васильевич с любопытством смотрел мне в лицо. Будто подслушивал донимавшие гостя беспорядочные мысли и делал свои выводы…
Погоди, погоди, Димка, не торопись. А вдруг кладовщик, выводя меня на мастера, отводит подозрения в спой адрес? Какие подозрения? Если вдуматься, ничего я против Никифора Васильевича не имею. Единственная зацепка — встреча возле карьера. Да и Малеев не сказал ничего определенного, просто посоветовал присмотреться, сблизиться…
А как же быть с «ночными гостями», с подслушанной беседой, в которой — какая-то операция назначена на эту ночь? Именно на ту, когда я приглашаюсь кладовщиком для распития водки?
Отбросить в сторону продуманную версию и мчаться, сломя голову, за другой? Но пока я стану присматриваться к хитроумному Никифору Васильевичу, Сичков успеет скрыться. До границы близко, махнет на другую сторону — все дела.
Кладовщик — не преступник, он только, как любят говорить юристы, — подозреваемый. А Сичков, если верить хозяину, раскрытая фигура, убийца и, возможно, агент вражеской разведки… или пособник убийцы?
Так я метался, панически бросаясь из одной крайности в другую. В голове молоточками стучали два имени: Валера и Никифор Васильевич, Никифор Васильевич и Валера… Господи, когда окончатся мои сексотовские мучения? Где Малеев со своими хвалеными аналитиками и сыщиками? Почему он бросил своего секретного сотрудника без помощи и охраны?
Кладовщик продолжал с возрастающим любопытством взирать на гостя… Чего он от меня ожидает? Чтобы первым назвал Валерку убийцей? Или — попытался опровергнуть таинственные намеки на его причастность к преступлению?
Кстати, а почему я зациклился на этих двоих? Неизвестно, какую роль играет в происходящих событиях тот же Курков? Ведь если верить Оленьке, а я ей верю, в ту ночь ее отец провожал Валеру…
— А инструктор вместе с Валеркой не заявлялся?
— Серега-то? А чего ему в ночь заполночь ходить по гостям? Особо, к немощному старичку… Курков — человек семейный, ему гулять ночами не положено… Один был Валерка, один, не сумлевайся, Данилыч… К тому же Серега не шибко-то дружит с мастером. Единожды согрешил выпить с ним, было, скрывать не стану… А в ту злодейскую ноченьку прибежал один Валерка. Бледный, отдышаться не может, руки дрожат. Стал я ему для успокоения крутить байки про Родьку-пулеметчика, чую — не слышит ничего, только глазами моргает… После потребовал самогону…
Старик упрямо подводил меня к мысли о виновности Сичкова. Будто на рыбину, пойманную на крючок, которую боятся слишком быстро вытащить — как бы не сорвалась и не уплыла вглубь.
Подозрительно? Еще бы, конечно. Но меня занимала иная картинка. Вхожу я в кабинет Малеева, подталкивая стволом пистолета закованного в наручники Сичкова… Конец расследованию, товарищ подполковник. Перед вами — убийца Гордеевой и резидент вражеской разведки… Нелегко досталось мне его разоблачение, но, как видите, справился… Бывший майор, теперь — подполковник трясет мне руку, благодарит, обещает представить к награде.
На фоне этого видения образ преступника-кладовщика все более мерк, и, наоборот, все более прояснялся образ преступника-мастера. Факты, обращенные против Никифора Васильевича, находили свое оправдание, представлялись ложными либо поверхностными, зато подозрения в адрес;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37