Хотя она была постарше, ей уже было за тридцать… Она была счастлива, просто счастлива, любила мужа, любила дочку, любила работу… Все рухнуло в один миг… Скажите мне вот что, могли бы вы убить человека, женщину, короче говоря, вашу соперницу в любви?
— Не знаю, наверное, нет, — тихо произнесла Алиса.
— Наверняка, совсем недавно, если бы вас спросили, в состоянии ли вы перенести такое горе, какое обрушилось на вас сейчас, вы бы тоже ответили отрицательно. Однако, переносите с честью. Кто знает, на какие поступки мы способны в критические минуты… Мы и сами этого порой не предполагаем. Короче говоря, эта женщина, чистая, любящая, открытая душой сначала была оклеветана одним мерзавцем, которого вы, кстати хорошо знаете, а затем предана своим любимым мужем… Она в порыве ярости зарезала свою соперницу и получила восемь лет тюрьмы. Вы представляете, что такое ВОСЕМЬ лет тюрьмы?
— Вряд ли, — покачала головой Алиса.
— Она отсидела их от звонка до звонка… Выдержала с честью все испытания. А потом надела на себя маску… Она могла бы заняться чем-нибудь другим, но она слишком презирала этот мир. Она стала глумиться, лицедействовать над этой жизнью. Побиралась по электричкам, пела, играла на гармошке, жила в глуши… И кто знает, сколько времени она бы вела такой образ жизни, если бы однажды в электричке не встретила… Знаете кого? Точную копию своего заклятого врага…
— Это…, — побледнела Алиса. — Я, кажется, начинаю что-то понимать… Неужели?
— Это все ерунда, Алиса Павловна. Пока все это ерунда. Ну встретила и встретила человека, как две капли воды похожего на своего отца. Важно другое, зачем этот человек ехал поздно вечером на электричке в далекую глушь, какие у него были планы…
— Ну и какие же у него были планы?
— Самые страшные… Чудовищные планы… Впрочем, они были продиктованы весьма благородной целью.
— Благородной?!
— Да, благородной. Женитьбой на женщине, которая ждет от него ребенка.
— То есть, на мне?
— Да, на вас. Только для этого надо было устранить другую женщину. Которая тоже ждала от него ребенка…
— Боже мой, боже мой, — Алиса закрыла руками лицо. — Этого не может быть…
— Не может, вы правы, — вздохнул Роман. — Только, к сожалению, было.
— Ну и что?! — Алиса отняла руки от лица и приподнялась с плетеного кресла. — Он сделал это?
— Он сам был не в состоянии сделать это. Это должен был сделать другой…
11.
— Это ты?! — закричал Рыльцев. — Ты какого черта здесь делаешь?
Бледный, сгорбленный, трясущийся с похмелья Вадим Навроцкий в этот момент вовсе не был похож на героя-любовника фильмов шестидесятых-семидесятых годов и любимца публики. Он испуганно озирался по сторонам, а затем взгляд его остановился на совершенно обнаженном мэтре, который брезговал снимать его в своих шедеврах, считая его появление на съемочной площадке дурной приметой. Навроцкий тупо уставился на это странное и неприятное зрелище. Ника в это время стояла, повернувшись к Навроцкому спиной.
— Эге, — прохрипел Навроцкий. — Игнат Константинович… Это вы? Какими судьбами? Какая приятная встреча! Не ожидал от вас такой экстравагантности…
— А что здесь делаете вы? — выдавил из себя Рыльцев.
— Что здесь делаю я? — пожал плечами Навроцкий. — Понятия не имею… Приехали какие-то головорезы, вытащили из квартиры, швырнули в машину и привезли сюда… Ничего, скоро выкинут вон… От меня поживиться совершенно нечем… Я нищ, как церковная мышь… А тут, глядишь, и похмелиться дадут… Честное слово, у меня в кармане семь рублей, даже бутылки пива на них не купишь… Однако, и видок же у тебя, народный Советского Союза…, — улыбнулся он. — Получаю истинное удовольствие от лицезрения такой замечательной особи…
— Будь спокоен, Навроцкий, дадут тебе похмелиться, — раздался голос Ники. — Тут народ не такой жадный, как ты. Помнится, в свое время ты своей жене не отнес ни одной передачи в тюрьму, хотя кормили там далеко не так, как в ресторане Дома Кино, где ты бесконечно торчал. Да и в лагеря её собирала больная мать, только что похоронившая мужа, а не процветающий киноактер, получавший за съемочный день больше, чем она в месяц.
— Вы кто? — прошептал Навроцкий. — Вы… откуда?
— Все оттуда же, Вадим Петрович. — Из мест, не столь уж отдаленных, из стран СНГ, из Казахстана, например… Ты, как говорится, уедешь к северным оленям, в жаркий Казахстан уеду я… Только ты ездил к северным оленям то в Норвегию, то в Финляндию, то в Швецию, а Казахстан оказался вовсе не таким уж жарким, — поежилась она от неприятных воспоминаний. — Почитывали мы там в свободное время «Советский экран» и другую прессу, от жизни не отставали, так что в курсе, как ты гремел в те годы… Эй, ребята, нет у вас там в багажниках холодненького пивка для актера Навроцкого! — крикнула она, поворачиваясь лицом к бывшему мужу. — А то он усох совсем, как я погляжу!
— Ника? — пролепетал позеленевший от страха Навроцкий.
— Она самая, — сказала Ника и похлопала Навроцкого по небритой щеке. А затем вытащила из кармана кожаных брюк платок и, брезгливо морщась, тщательно протерла руку. В это время один из парней молча принес бутылку «Жигулевского» и протянул её Нике. Та так же молча подала её Навроцкому.
— Испей, горемыка… Сейчас тебе предстоит суровое зрелище, — усмехнулась она. — Так что набирайся сил. На стриптиз Рыльцева ты не сумел поглядеть, погляди на мой… А потом увидишь крутой секс, какого и тебе не снилось…
Она стала расстегивать верхнюю пуговицу на кожаных брюках.
— Ты что? Не надо! — крикнул Навроцкий, держа в руках неоткрытую бутылку пива. — Обалдела, что ли?
— А почему это не надо? Надо… Мы же с ним старые любовники, не правда ли, Игнатий? Ну, чего же ты молчишь?
— Не было между нами тогда ничего, — пролепетал Рыльцев, держа сплетенные пальцы на причинном месте. — Она ударила меня по щеке, вырвалась и убежала.
— Правда? — спросила Ника. — А я, честно говоря, позабыла в лагерях… Думала, что на самом деле что-то было… Там хорошо умеют память отбить. Ну, раз так — одевайся, начинать с нуля с тобой совсем уж неинтересно. Ты стар, хил и отвратителен, — стала констатировать Ника, брезгливо глядя на него. — Грудь впалая, покрыта жестким седым волосом, ноги кривые, тощие, твой уд довольно скромных размеров, напротив же, яйца висят, как у слона. К тому же ты потрясающе бездарен, тебе никто никогда об этом не говорил?
Рыльцев стал дрожащими руками натягивать трусы… Навроцкий же тупо глядел на бутылку пива, не зная, как ему её открыть.
— А ты зубками, — посоветовала Ника. — Помнится, раньше умел… Удивлял всю честную компанию. У тебя были такие крепкие зубки…
Навроцкий открыл рот и показал полное отсутствие передних зубов.
— Ах ты, мать твою…, — так и ругнулась с досады за бывшего мужа Ника. — Пропил челюсти-то, Вадим Петрович?
— Выбили недавно, — признался он. — По пьяни.
— А ну тебя, — сплюнула Ника, взяла у него бутылку и открыла её о выступ на железной двери ангара. Подала бывшему мужу, и тот стал жадно глотать холодный напиток. За это время Рыльцев успел принять приличный вид.
— Эге, — отвлекся от похмелья Навроцкий. — Эдак вы выглядите куда лучше, Игнат Константинович… А то… права Ника, больно уж вы отвратительны…
— Ладно тебе оскорблять пожилого человека, Навроцкий, — заступилась за режиссера Ника. — Сам-то выглядишь куда хуже даже одетым. Ботинки не чищены, брюки мятые, воротник рубашки грязный, ни убавить, ни прибавить, настоящий ханыга… А развлечение вам, ребятишки, будет покруче сексуальной сцены. Хватит лакать, Вадим Петрович, побереги свой мочевой пузырь, — посерьезнела она. — Скажи лучше, где наша дочь Алена?
При этих словах она сделала угрожающий шаг по направлению к Навроцкому.
— Как где? — пожал плечами он. — Она… уехала…
— Куда уехала? — Ника сделала ещё полшага и приблизилась к Навроцкому почти вплотную. Наступила своей туфлей ему на ботинок. Он выдернул ботинок и отшатнулся назад, Ника продолжала идти на него.
— Куда-то… То ли в Питер, то ли в Стокгольм, — лепетал он. — А что, она уже взрослая…
— Кто тебе это сказал?
— Вот… — Навроцкий показал пальцем на Рыльцева. — Его сын. Филипп.
— Да нет, — вздохнула Ника. — Соврал тебе Филипп. Закурим, что, ли с понтом! — Она вытащила из кармана кожаной курточки пачку «Вирджинии-Слим» и протянула её сначала Навроцкому, а потом Рыльцеву.
Навроцкий дрожащими пальцами вытащил сигарету, Рыльцев отказался.
— Извините, я забыла, что вы курите только трубку. На всех обложках журналов в седых усах и с трубкой во рту. А мы подымим с вашего разрешения… Перешла вот с «Беломора» на эти чудные сигареты. — Щелкнула зажигалкой около лица Навроцкого, затем прикурила свою сигарету. — Так что соврал тебе Филипп Игнатович. Не поехала она ни в Питер, ни в Стокгольм. А поехала она с Филиппом Игнатовичем на электричке в Александров, чтобы попасть на его дачу. Там ведь у него дача, а, Рыльцев?
— Там… Но я там никогда не был…
— Да это никого и не интересует, были вы там или нет. Главное, что Алена тоже там никогда не побывала. Потому что по дороге её, беременную на третьем месяце убил по приказу Филиппа его приятель Владимир Сапрыкин! — глядя в глаза Навроцкому, отчеканила она. — Ну, какова подмосковная трагедия? — наслаждалась она произведенным впечатлением. — Ну а зачем решился на это Филипп, думаю, вам, отец Игнатий, объяснять не надобно? Вы ведь знаете, что у него были денежные проблемы?
— Но… Я… потом… помог ему…
— Это потом. А тогда ему надо было жениться на дочери Кружанова, чтобы остаться в живых…
Ей не дал договорить Навроцкий, который швырнул недопитую бутылку пива на пол и пошел на Рыльцева.
— Твой сын… Ты… Сволочь… Я тебя убью… — Он сжал свои сухонькие кулачки и попытался ударить Рыльцева в лицо. Старик ловко увернулся, так как был в значительно лучшей форме, чем Навроцкий. Но тот попытался сделать это ещё раз. Рыльцев увернулся снова. Тогда Навроцкий снова обмяк, сел прямо на бетонный пол и зарыдал.
— Я слыхала, что ты клянчил у Филиппа роль в фильме его отца, — с презрением произнесла Ника. — Это правда?
— Но я же не знал, я не знал, — рыдал Навроцкий. — Я бы его, гада, задушил собственными руками. Аленушка моя, девочка моя… Бедная моя девочка… Росла без матери, все на мне… Я её кормил, водил в садик, в школу, стирал ей, готовил…
— Вообще-то, как я слышала, это делала твоя Надя, — возразила Ника. — И я, в принципе ей очень за это благодарна. Да и ты отблагодарил её, вышвырнув вон из дома…
— Где этот гад? Где он? Поехали к нему! Я лично должен убить его! — крикнул Навроцкий, поднимаясь с пола.
— Вряд ли он даст тебе так запросто себя убить, — усмехнулась Ника. — Да и не достать тебе его. Он должен вылетать в Берн за покойными Кружановыми. А прилетит, побазаришь… Будет время.
— Эх, Ника, Ника, какая ты стала…, — почти стонал Навроцкий. — А тем не менее, красивая еще… Стройная… Одета модно…
— Доказательства?! — очнулся, наконец, от шока и Рыльцев. — Какие имеете доказательства преступления Филиппа? Я не верю, ни единому вашему слову не верю…
— Доказательства железные. Стопроцентные доказательства, Игнатий, будь спокоен. Два живых свидетеля, которые в любую минуту дадут показания против твоего сына. А поэтому заткни свою пасть, пока тебе её не заткнули другие. Ты сейчас не в Доме кинематографистов, не забывай это, — сузив глаза, произнесла Ника. — И твоя поганая жизнь зависит от меня…
— Ну раз так, пусть… Пусть… Пусть подвергнется справедливому возмездию, — картинно взмахнул рукой Рыльцев. — Я его этому не учил!
— Ты учил его подлости, учил его всегда думать только о личной выгоде… А уж твои уроки он использовал на все сто… Раз ему было надо, он пошел и на страшное преступление. Ради денег, ради выгоды… Такие-то они дела, дорогие ребятишки, ум, честь и совесть нашего искусства…
Навроцкий опять поник, присел на пол и тихо стонал, обхватив голову руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— Не знаю, наверное, нет, — тихо произнесла Алиса.
— Наверняка, совсем недавно, если бы вас спросили, в состоянии ли вы перенести такое горе, какое обрушилось на вас сейчас, вы бы тоже ответили отрицательно. Однако, переносите с честью. Кто знает, на какие поступки мы способны в критические минуты… Мы и сами этого порой не предполагаем. Короче говоря, эта женщина, чистая, любящая, открытая душой сначала была оклеветана одним мерзавцем, которого вы, кстати хорошо знаете, а затем предана своим любимым мужем… Она в порыве ярости зарезала свою соперницу и получила восемь лет тюрьмы. Вы представляете, что такое ВОСЕМЬ лет тюрьмы?
— Вряд ли, — покачала головой Алиса.
— Она отсидела их от звонка до звонка… Выдержала с честью все испытания. А потом надела на себя маску… Она могла бы заняться чем-нибудь другим, но она слишком презирала этот мир. Она стала глумиться, лицедействовать над этой жизнью. Побиралась по электричкам, пела, играла на гармошке, жила в глуши… И кто знает, сколько времени она бы вела такой образ жизни, если бы однажды в электричке не встретила… Знаете кого? Точную копию своего заклятого врага…
— Это…, — побледнела Алиса. — Я, кажется, начинаю что-то понимать… Неужели?
— Это все ерунда, Алиса Павловна. Пока все это ерунда. Ну встретила и встретила человека, как две капли воды похожего на своего отца. Важно другое, зачем этот человек ехал поздно вечером на электричке в далекую глушь, какие у него были планы…
— Ну и какие же у него были планы?
— Самые страшные… Чудовищные планы… Впрочем, они были продиктованы весьма благородной целью.
— Благородной?!
— Да, благородной. Женитьбой на женщине, которая ждет от него ребенка.
— То есть, на мне?
— Да, на вас. Только для этого надо было устранить другую женщину. Которая тоже ждала от него ребенка…
— Боже мой, боже мой, — Алиса закрыла руками лицо. — Этого не может быть…
— Не может, вы правы, — вздохнул Роман. — Только, к сожалению, было.
— Ну и что?! — Алиса отняла руки от лица и приподнялась с плетеного кресла. — Он сделал это?
— Он сам был не в состоянии сделать это. Это должен был сделать другой…
11.
— Это ты?! — закричал Рыльцев. — Ты какого черта здесь делаешь?
Бледный, сгорбленный, трясущийся с похмелья Вадим Навроцкий в этот момент вовсе не был похож на героя-любовника фильмов шестидесятых-семидесятых годов и любимца публики. Он испуганно озирался по сторонам, а затем взгляд его остановился на совершенно обнаженном мэтре, который брезговал снимать его в своих шедеврах, считая его появление на съемочной площадке дурной приметой. Навроцкий тупо уставился на это странное и неприятное зрелище. Ника в это время стояла, повернувшись к Навроцкому спиной.
— Эге, — прохрипел Навроцкий. — Игнат Константинович… Это вы? Какими судьбами? Какая приятная встреча! Не ожидал от вас такой экстравагантности…
— А что здесь делаете вы? — выдавил из себя Рыльцев.
— Что здесь делаю я? — пожал плечами Навроцкий. — Понятия не имею… Приехали какие-то головорезы, вытащили из квартиры, швырнули в машину и привезли сюда… Ничего, скоро выкинут вон… От меня поживиться совершенно нечем… Я нищ, как церковная мышь… А тут, глядишь, и похмелиться дадут… Честное слово, у меня в кармане семь рублей, даже бутылки пива на них не купишь… Однако, и видок же у тебя, народный Советского Союза…, — улыбнулся он. — Получаю истинное удовольствие от лицезрения такой замечательной особи…
— Будь спокоен, Навроцкий, дадут тебе похмелиться, — раздался голос Ники. — Тут народ не такой жадный, как ты. Помнится, в свое время ты своей жене не отнес ни одной передачи в тюрьму, хотя кормили там далеко не так, как в ресторане Дома Кино, где ты бесконечно торчал. Да и в лагеря её собирала больная мать, только что похоронившая мужа, а не процветающий киноактер, получавший за съемочный день больше, чем она в месяц.
— Вы кто? — прошептал Навроцкий. — Вы… откуда?
— Все оттуда же, Вадим Петрович. — Из мест, не столь уж отдаленных, из стран СНГ, из Казахстана, например… Ты, как говорится, уедешь к северным оленям, в жаркий Казахстан уеду я… Только ты ездил к северным оленям то в Норвегию, то в Финляндию, то в Швецию, а Казахстан оказался вовсе не таким уж жарким, — поежилась она от неприятных воспоминаний. — Почитывали мы там в свободное время «Советский экран» и другую прессу, от жизни не отставали, так что в курсе, как ты гремел в те годы… Эй, ребята, нет у вас там в багажниках холодненького пивка для актера Навроцкого! — крикнула она, поворачиваясь лицом к бывшему мужу. — А то он усох совсем, как я погляжу!
— Ника? — пролепетал позеленевший от страха Навроцкий.
— Она самая, — сказала Ника и похлопала Навроцкого по небритой щеке. А затем вытащила из кармана кожаных брюк платок и, брезгливо морщась, тщательно протерла руку. В это время один из парней молча принес бутылку «Жигулевского» и протянул её Нике. Та так же молча подала её Навроцкому.
— Испей, горемыка… Сейчас тебе предстоит суровое зрелище, — усмехнулась она. — Так что набирайся сил. На стриптиз Рыльцева ты не сумел поглядеть, погляди на мой… А потом увидишь крутой секс, какого и тебе не снилось…
Она стала расстегивать верхнюю пуговицу на кожаных брюках.
— Ты что? Не надо! — крикнул Навроцкий, держа в руках неоткрытую бутылку пива. — Обалдела, что ли?
— А почему это не надо? Надо… Мы же с ним старые любовники, не правда ли, Игнатий? Ну, чего же ты молчишь?
— Не было между нами тогда ничего, — пролепетал Рыльцев, держа сплетенные пальцы на причинном месте. — Она ударила меня по щеке, вырвалась и убежала.
— Правда? — спросила Ника. — А я, честно говоря, позабыла в лагерях… Думала, что на самом деле что-то было… Там хорошо умеют память отбить. Ну, раз так — одевайся, начинать с нуля с тобой совсем уж неинтересно. Ты стар, хил и отвратителен, — стала констатировать Ника, брезгливо глядя на него. — Грудь впалая, покрыта жестким седым волосом, ноги кривые, тощие, твой уд довольно скромных размеров, напротив же, яйца висят, как у слона. К тому же ты потрясающе бездарен, тебе никто никогда об этом не говорил?
Рыльцев стал дрожащими руками натягивать трусы… Навроцкий же тупо глядел на бутылку пива, не зная, как ему её открыть.
— А ты зубками, — посоветовала Ника. — Помнится, раньше умел… Удивлял всю честную компанию. У тебя были такие крепкие зубки…
Навроцкий открыл рот и показал полное отсутствие передних зубов.
— Ах ты, мать твою…, — так и ругнулась с досады за бывшего мужа Ника. — Пропил челюсти-то, Вадим Петрович?
— Выбили недавно, — признался он. — По пьяни.
— А ну тебя, — сплюнула Ника, взяла у него бутылку и открыла её о выступ на железной двери ангара. Подала бывшему мужу, и тот стал жадно глотать холодный напиток. За это время Рыльцев успел принять приличный вид.
— Эге, — отвлекся от похмелья Навроцкий. — Эдак вы выглядите куда лучше, Игнат Константинович… А то… права Ника, больно уж вы отвратительны…
— Ладно тебе оскорблять пожилого человека, Навроцкий, — заступилась за режиссера Ника. — Сам-то выглядишь куда хуже даже одетым. Ботинки не чищены, брюки мятые, воротник рубашки грязный, ни убавить, ни прибавить, настоящий ханыга… А развлечение вам, ребятишки, будет покруче сексуальной сцены. Хватит лакать, Вадим Петрович, побереги свой мочевой пузырь, — посерьезнела она. — Скажи лучше, где наша дочь Алена?
При этих словах она сделала угрожающий шаг по направлению к Навроцкому.
— Как где? — пожал плечами он. — Она… уехала…
— Куда уехала? — Ника сделала ещё полшага и приблизилась к Навроцкому почти вплотную. Наступила своей туфлей ему на ботинок. Он выдернул ботинок и отшатнулся назад, Ника продолжала идти на него.
— Куда-то… То ли в Питер, то ли в Стокгольм, — лепетал он. — А что, она уже взрослая…
— Кто тебе это сказал?
— Вот… — Навроцкий показал пальцем на Рыльцева. — Его сын. Филипп.
— Да нет, — вздохнула Ника. — Соврал тебе Филипп. Закурим, что, ли с понтом! — Она вытащила из кармана кожаной курточки пачку «Вирджинии-Слим» и протянула её сначала Навроцкому, а потом Рыльцеву.
Навроцкий дрожащими пальцами вытащил сигарету, Рыльцев отказался.
— Извините, я забыла, что вы курите только трубку. На всех обложках журналов в седых усах и с трубкой во рту. А мы подымим с вашего разрешения… Перешла вот с «Беломора» на эти чудные сигареты. — Щелкнула зажигалкой около лица Навроцкого, затем прикурила свою сигарету. — Так что соврал тебе Филипп Игнатович. Не поехала она ни в Питер, ни в Стокгольм. А поехала она с Филиппом Игнатовичем на электричке в Александров, чтобы попасть на его дачу. Там ведь у него дача, а, Рыльцев?
— Там… Но я там никогда не был…
— Да это никого и не интересует, были вы там или нет. Главное, что Алена тоже там никогда не побывала. Потому что по дороге её, беременную на третьем месяце убил по приказу Филиппа его приятель Владимир Сапрыкин! — глядя в глаза Навроцкому, отчеканила она. — Ну, какова подмосковная трагедия? — наслаждалась она произведенным впечатлением. — Ну а зачем решился на это Филипп, думаю, вам, отец Игнатий, объяснять не надобно? Вы ведь знаете, что у него были денежные проблемы?
— Но… Я… потом… помог ему…
— Это потом. А тогда ему надо было жениться на дочери Кружанова, чтобы остаться в живых…
Ей не дал договорить Навроцкий, который швырнул недопитую бутылку пива на пол и пошел на Рыльцева.
— Твой сын… Ты… Сволочь… Я тебя убью… — Он сжал свои сухонькие кулачки и попытался ударить Рыльцева в лицо. Старик ловко увернулся, так как был в значительно лучшей форме, чем Навроцкий. Но тот попытался сделать это ещё раз. Рыльцев увернулся снова. Тогда Навроцкий снова обмяк, сел прямо на бетонный пол и зарыдал.
— Я слыхала, что ты клянчил у Филиппа роль в фильме его отца, — с презрением произнесла Ника. — Это правда?
— Но я же не знал, я не знал, — рыдал Навроцкий. — Я бы его, гада, задушил собственными руками. Аленушка моя, девочка моя… Бедная моя девочка… Росла без матери, все на мне… Я её кормил, водил в садик, в школу, стирал ей, готовил…
— Вообще-то, как я слышала, это делала твоя Надя, — возразила Ника. — И я, в принципе ей очень за это благодарна. Да и ты отблагодарил её, вышвырнув вон из дома…
— Где этот гад? Где он? Поехали к нему! Я лично должен убить его! — крикнул Навроцкий, поднимаясь с пола.
— Вряд ли он даст тебе так запросто себя убить, — усмехнулась Ника. — Да и не достать тебе его. Он должен вылетать в Берн за покойными Кружановыми. А прилетит, побазаришь… Будет время.
— Эх, Ника, Ника, какая ты стала…, — почти стонал Навроцкий. — А тем не менее, красивая еще… Стройная… Одета модно…
— Доказательства?! — очнулся, наконец, от шока и Рыльцев. — Какие имеете доказательства преступления Филиппа? Я не верю, ни единому вашему слову не верю…
— Доказательства железные. Стопроцентные доказательства, Игнатий, будь спокоен. Два живых свидетеля, которые в любую минуту дадут показания против твоего сына. А поэтому заткни свою пасть, пока тебе её не заткнули другие. Ты сейчас не в Доме кинематографистов, не забывай это, — сузив глаза, произнесла Ника. — И твоя поганая жизнь зависит от меня…
— Ну раз так, пусть… Пусть… Пусть подвергнется справедливому возмездию, — картинно взмахнул рукой Рыльцев. — Я его этому не учил!
— Ты учил его подлости, учил его всегда думать только о личной выгоде… А уж твои уроки он использовал на все сто… Раз ему было надо, он пошел и на страшное преступление. Ради денег, ради выгоды… Такие-то они дела, дорогие ребятишки, ум, честь и совесть нашего искусства…
Навроцкий опять поник, присел на пол и тихо стонал, обхватив голову руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26