Прокуратура Москвы проводит проверку".
Почти точное повторение событий на ВДНХ. Сценарий, постановка, последствия — чувствуется рука одного мастера. Политическая активность «Партии обманутых» растет не по дням, а по часам. В последние дни все чаще звучали ее голоса о необходимости бороться за места в Думе. И перспектива эта была близка. В Подмосковье через неделю должны были состояться выборы на место выбывшего депутата — тот был зверски замучай в бандитских застенках за невозвращение космических карточных долгов. Митинг как раз и был посвящен этим выборам. И, надо заметить, у кандидата от «обманутых» шансы были наибольшие.
По расследованию беспорядков в Мосгорпрокуратуре была создана целая бригада. Следователи и прокурорские работники воспринимали работу в ней как внеочередной отпуск, так что мне пришлось побегать, прежде чем я нашел то, что хотел, а именно видеопленку с записью безобразий у Парка культуры. Я внимательно просмотрел ее от начала до конца. И не обнаружил следов ни Шлагбаума, ни Касаткиной. Как же без них обошлась такая «фиеста»?Быть такого не может!
Когда я в третий раз внимательно просматривал пленку, то нашел-таки своего старого знакомого. Стоит, скрючившись, на голове — кепка-аэродром, щека обвязана — точь в точь Ленин в восемнадцатом году. Упражнения в ораторском искусстве он решил оставить на потом. В тот день он посвятил себя организационным вопросам. Вокруг него толкались молодые люди и уже не такие молодые, но скандальные женщины, которым он раздавал указания, определявшие, как я понял, ход мероприятия. Когда началась куча-мала, в которой смешались «обманутые», «экономисты», омоновцы, Шлагбаум оставался в стороне, только успевая посылать в центр смерча своих гонцов. Что же, добился, чего хотел. Мордобой, раздавленные очки, мат, женские вопли, гуляющие по спинам дубинки, шлепанье о щиты и каски камней и иных тяжелых предметов. А после — ругательные телевизионные репортажи, обличающие газетные статьи, и в пику им рост популярности партии и сочувствие широких слоев общественности. В самый разгар боев Шлагбаум исчез. Пропала и Стародомская. Опять ушла в подполье, так как в отношении нее было принято решение об изменении меры пресечения с подписки на кутузку… В дурдом! Всех в дурдом! И тогда воцарятся в стране тишь да благодать…
Между тем мои дела шли своим чередом. Но куда они идут — я понятия не имел. Время от времени мне и Курляндскому позванивал Грасский с новыми теоретическими изысками в области космологии и теологии, а так же со ставшими уже порядком надоедать заверениями о моем и прокурора скором мучительном конце. Курляндского это нервировало. Он вытребовал себе охрану из РУБОПа, но спокойствия душевного так и не обрел. Тогда он снялся с места и с бригадой Прокуратуры России укатила командировку в Красноярск, куда, как ему казалось, не дотянутся руки обнаглевшего «спрута».
Попытки засечь Грасского по звонкам ни к чему не привели. Звонки следовали из телефонов-автоматов — то из различных точек столицы, то из Санкт-Петербурга. А однажды он дозвонился мне из Душанбе!
Охота к перемене мест проснулась не только у Курляндского и Грасского. Миклухо-Маклай, просидев трое суток в изоляторе временного содержания и будучи выпущенным оттуда за отсутствием состава преступления, несколько дней помыкался в Москве и улетел в Штаты. Ходили слухи, что он хочет пройтись по местам боевой славы своего кумира, легендарного гангстера Аль-Капоне, положить цветы на могилу героя, а потом отправиться в Колумбию. В этой банановой республике он собирался просить политического убежища, благо связи у него там имелись обширные.
Дело «Клондайк» потихоньку опять начало тормозить. Оно все больше напоминало почтово-пассажирский поезд «Москва-Биробиджан», тягуче плетущийся на перегонах и устало отдыхающий у каждого столба. Вся надежда у нас была на знаменитого краснодарского психиатра Кобзаря, который, поговаривают, читал души маньяков с такой же легкостью, как вечерние газеты.
После множества согласований, подписей, визита в одну из служб Админстрации Президента (на меньшем уровне вопрос заполучения в группу и оплаты консультанта уже не решишь) мы наконец встретили психиатра в аэропорту и поселили в одноместном номере в гостинице МВД «Комета», строго-настрого наказав соблюдать максимальную секретность и не звонить своим московским друзьям.
Кобзарь оказался пухленьким невысоким веселым бородачом лет тридцати пяти. В рекомендательных письмах он не нуждался. На его счету были скальпы (в переносном смысле, конечно) троих серийных убийц, которых он вычислил на кончике пера — случай в мировой практике просто уникальный, практически никому из психиатров не удается по картине преступления дать признаки маньяка, имеющие значение для его розыска. Кобзарю удалось. Ему вообще много что удавалось. Он был оголтелым фанатиком своего дела. Он с энтузиазмом взялся за разгребание наших конюшен.
Мы с самого начала условились выполнять беспрекословно все его требования и потом не раз чертыхались про себя. Семеро оперативников РУБОПа и МУРа и двое приданных из ФСБ носились целыми днями как заведенные, собирая порой совершенно вздорные, на мой взгляд, данные о личностях и биографиях пропавших психов, а так же главных подозреваемых — Грасского, Касаткиной, «Эксгибициониста». Эта кутерьма затянулась на две недели. Иногда грешным делом мне начинало казаться, что мы просто собираем Кобзарю материал для его докторской диссертации.
— Результаты! Где результаты? — в очередной раз вопил шеф в лучших традициях начальства из американских полицейских боевиков. — Мы тебе все дали. У тебя лучший психиатр России, взвод оперативников — и все бьют баклуши!
— Ну не все, — тупил я глаза. Мне меньше всего хотелось углубляться в эту тему, поскольку я и сам не мог до конца понять, чем же мы занимаемся.
— Ты как Вовка в тридевятом царстве — что бы ни делать, лишь бы ничего не делать.
— Я пять килограммов веса на этом деле потерял, —
Привычно соврал я. — И вообще надо мной висит смертный приговор преступного синдиката. Мне, как Курляндскому, охрана требуется. Я еще пожить хочу.
Это был неотразимый прием. Шеф после таких слов сразу стушевывался. Охрану ему для меня взять негде, сам я от врагов скрываться, пока в деле нет ясности, не собирался, а ответственность за мою жизнь шеф, как человексовестливый, ощущал. Так что после таких моих слов в его голосе появлялись нотки, которые обычно встречаются при разговоре со смертельно больными людьми.
— Надо ускоряться, — виновато говорил шеф. — Смотри, сколько у нас дел. Четыре банка ограбили. Ведущего НТВ украли. Двух банкиров крысиным ядом отравили. Все на нас висит. А ты столько народу держишь.
— Виноват. Но иначе никак…
Наша бригада накапывала Кобзарю горы самых разных материалов. Полученные данные он загонял в большой компьютер. По доброте душевной нас пустили поработать в почтовый ящик, который в свое время разрабатывал какие-то новшества для межконтинентальных ядерных ракет, а сегодня простаивал в ожидании выгодного контракта с Пентагоном.
Работал Кобзарь упорно, как японский робот, — с утра до вечера, а порой и с вечера до утра. И, по-моему, таким положением был доволен вполне.
Однажды мы с Донатасом затащили его ко мне на квартиру для лучшего знакомства и расслабления. Он оказался прекрасным застольным собеседником, пил много, пьянел мало, хохмил метко. Вечером мы отвезли его в гостиницу. Он поблагодарил нас за приятный вечер, за то, что мы подкинули ему интересную работу, вытащил папки с материалами и углубился в них. Точно, робот. В один прекрасный день Кобзарь сообщил, что готов порадовать нас неким промежуточным решением проблемы. Он сидел около дисплея ставшего ему родным большого компьютера и хлестал из термоса кофе с коньяком.
— Работы еще — непочатый край, — он подергал себя за бороду. — Такие повороты намечаются — если по ним пройти, тут Нобелевская премия маячит.
— Нам нужна только зацепка, — вздохнул Донатас. — Нобелевскую премию мы оставим тебе.
— В детали я вдаваться не стану. Вряд ли они вам что скажут, . — Кобзарь нажал на клавишу клавиатуры, на дисплее поползли ряды формул и графиков. Какое отношение они имеют к психиатрии и психологии? Как Кобзарь в них разбирается? Хотя он еще и кандидат математических наук. Эдакий одержимый профессор из фильмов двадцатых годов. — Все исчезнувшие, а так же активные участники предполагаемой преступной организации, обладают рядом схожих параметров,
— Каких? — напрягся я.
— Довольно необычных. Начиная от астрологических характеристик и кончая типом нервной системы, группой крови.
— У них одна и та же группа крови? — удивился Донатас.
— И они все Тельцы или Козероги?
— Конечно, нет. Это было бы слишком просто. Соотношение их различных характеристик оценивается вот этой формулой.
На дисплее возник набор цифр, закорючек, значков и линий. Ей Богу, легче понять японские иероглифы или узелковое письмо африканского племени Чумба-Чабс.
— Хорошо вписываются в эту формулу люди с расшатанной психикой. Еще лучше — с психическими заболеваниями. Но укладываются в нее и некоторые нормальные люди. До определенной степени нормальные, конечно.
— Зачем и кому понадобились «люди формулы», назовем их так? — спросил Донатас.
— Наверняка не в качестве удобрений. Пока я не готов сказать, как их можно использовать. Но как-то можно. Тут нас могут ждать неожиданности.
— Теперь мы можем предсказать, кого еще похитят,
— сказал я.
— Не слишком бы на вашем месте надеялся на это, —
Отмахнулся Кобзарь.
— «Людей формулы» не так уж и мало, хотя и не слишком много.
— Надо покумекать, как нам использовать эти выкладки, — Донатаса явно не переполняли радужные надежды от этого открытия.
— Эх, мне бы полгодика, — мечтательно произнес психиатр. — Я бы вам все расписал.
— Полгодика, — возмутился я. — Да за полгодика начальство нас выпотрошит и чучела из нас набьет. Нам нужно что-то конкретное уже сейчас.
Психиатр развел руками.
— Что могу — делаю.
— Да мы понимаем, — кивнул Донатас. — Но время. Время…
А времени у нас действительно не было. И раздумывать нам полгода никто не даст — это ясно. Коварный враг отказывался дремать. Ему хотелось действия. И он начал действовать. Опять, конечно, на пять с плюсом.
— Горе нам, горе, — покачал я головой, протягивая утром Донатасу спецсообщение, полученное в дежурке.
Работать, когда все, кроме завсегдатаев ночных кабаков и любителей стриптизов и рулеток, смотрят пятый сон, — радость невеликая. Да еще в горячем цеху, в тяжелых условиях. С другой стороны — спасибо и за это. Когда живешь в городке, в котором закрыты и заколочены досками два оборонных предприятия, а их работники, злые и полуголодные, вынуждены ездить за сотню километров в Москву, торговать в Лужниках турецкими шмотками или копаться на приусадебных участках, выращивая редиску и помидоры, работа на не обделенном заказами заводе «Стеклопластик» кажется просто подарком судьбы. Правда, деньги платят редко и мало, но всегда можно что-то стянуть, сделать какую-нибудь левую работу… Примерно такие мысли одолевали в три часа ночи мастера Марию Федоровну Смирягину.
Мария Федоровна обходила свои владения. Все-таки в ночных сменах есть и какое-то очарование. Синева ночи, оранжевый пламень плавки. Сколько лет отдано заводу.
Пятнадцать. Почти полжизни… Но настроиться на романтический лад мастеру не дали.
— Извините, — похлопали ее сзади по плечу — вежливо, почти ласково.
Мария Федоровна обернулась и…
— Ой, — воскликнула она, на миг задумавшись, как будет лучше — сразу хлопнуться в обморок или чуток подождать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Почти точное повторение событий на ВДНХ. Сценарий, постановка, последствия — чувствуется рука одного мастера. Политическая активность «Партии обманутых» растет не по дням, а по часам. В последние дни все чаще звучали ее голоса о необходимости бороться за места в Думе. И перспектива эта была близка. В Подмосковье через неделю должны были состояться выборы на место выбывшего депутата — тот был зверски замучай в бандитских застенках за невозвращение космических карточных долгов. Митинг как раз и был посвящен этим выборам. И, надо заметить, у кандидата от «обманутых» шансы были наибольшие.
По расследованию беспорядков в Мосгорпрокуратуре была создана целая бригада. Следователи и прокурорские работники воспринимали работу в ней как внеочередной отпуск, так что мне пришлось побегать, прежде чем я нашел то, что хотел, а именно видеопленку с записью безобразий у Парка культуры. Я внимательно просмотрел ее от начала до конца. И не обнаружил следов ни Шлагбаума, ни Касаткиной. Как же без них обошлась такая «фиеста»?Быть такого не может!
Когда я в третий раз внимательно просматривал пленку, то нашел-таки своего старого знакомого. Стоит, скрючившись, на голове — кепка-аэродром, щека обвязана — точь в точь Ленин в восемнадцатом году. Упражнения в ораторском искусстве он решил оставить на потом. В тот день он посвятил себя организационным вопросам. Вокруг него толкались молодые люди и уже не такие молодые, но скандальные женщины, которым он раздавал указания, определявшие, как я понял, ход мероприятия. Когда началась куча-мала, в которой смешались «обманутые», «экономисты», омоновцы, Шлагбаум оставался в стороне, только успевая посылать в центр смерча своих гонцов. Что же, добился, чего хотел. Мордобой, раздавленные очки, мат, женские вопли, гуляющие по спинам дубинки, шлепанье о щиты и каски камней и иных тяжелых предметов. А после — ругательные телевизионные репортажи, обличающие газетные статьи, и в пику им рост популярности партии и сочувствие широких слоев общественности. В самый разгар боев Шлагбаум исчез. Пропала и Стародомская. Опять ушла в подполье, так как в отношении нее было принято решение об изменении меры пресечения с подписки на кутузку… В дурдом! Всех в дурдом! И тогда воцарятся в стране тишь да благодать…
Между тем мои дела шли своим чередом. Но куда они идут — я понятия не имел. Время от времени мне и Курляндскому позванивал Грасский с новыми теоретическими изысками в области космологии и теологии, а так же со ставшими уже порядком надоедать заверениями о моем и прокурора скором мучительном конце. Курляндского это нервировало. Он вытребовал себе охрану из РУБОПа, но спокойствия душевного так и не обрел. Тогда он снялся с места и с бригадой Прокуратуры России укатила командировку в Красноярск, куда, как ему казалось, не дотянутся руки обнаглевшего «спрута».
Попытки засечь Грасского по звонкам ни к чему не привели. Звонки следовали из телефонов-автоматов — то из различных точек столицы, то из Санкт-Петербурга. А однажды он дозвонился мне из Душанбе!
Охота к перемене мест проснулась не только у Курляндского и Грасского. Миклухо-Маклай, просидев трое суток в изоляторе временного содержания и будучи выпущенным оттуда за отсутствием состава преступления, несколько дней помыкался в Москве и улетел в Штаты. Ходили слухи, что он хочет пройтись по местам боевой славы своего кумира, легендарного гангстера Аль-Капоне, положить цветы на могилу героя, а потом отправиться в Колумбию. В этой банановой республике он собирался просить политического убежища, благо связи у него там имелись обширные.
Дело «Клондайк» потихоньку опять начало тормозить. Оно все больше напоминало почтово-пассажирский поезд «Москва-Биробиджан», тягуче плетущийся на перегонах и устало отдыхающий у каждого столба. Вся надежда у нас была на знаменитого краснодарского психиатра Кобзаря, который, поговаривают, читал души маньяков с такой же легкостью, как вечерние газеты.
После множества согласований, подписей, визита в одну из служб Админстрации Президента (на меньшем уровне вопрос заполучения в группу и оплаты консультанта уже не решишь) мы наконец встретили психиатра в аэропорту и поселили в одноместном номере в гостинице МВД «Комета», строго-настрого наказав соблюдать максимальную секретность и не звонить своим московским друзьям.
Кобзарь оказался пухленьким невысоким веселым бородачом лет тридцати пяти. В рекомендательных письмах он не нуждался. На его счету были скальпы (в переносном смысле, конечно) троих серийных убийц, которых он вычислил на кончике пера — случай в мировой практике просто уникальный, практически никому из психиатров не удается по картине преступления дать признаки маньяка, имеющие значение для его розыска. Кобзарю удалось. Ему вообще много что удавалось. Он был оголтелым фанатиком своего дела. Он с энтузиазмом взялся за разгребание наших конюшен.
Мы с самого начала условились выполнять беспрекословно все его требования и потом не раз чертыхались про себя. Семеро оперативников РУБОПа и МУРа и двое приданных из ФСБ носились целыми днями как заведенные, собирая порой совершенно вздорные, на мой взгляд, данные о личностях и биографиях пропавших психов, а так же главных подозреваемых — Грасского, Касаткиной, «Эксгибициониста». Эта кутерьма затянулась на две недели. Иногда грешным делом мне начинало казаться, что мы просто собираем Кобзарю материал для его докторской диссертации.
— Результаты! Где результаты? — в очередной раз вопил шеф в лучших традициях начальства из американских полицейских боевиков. — Мы тебе все дали. У тебя лучший психиатр России, взвод оперативников — и все бьют баклуши!
— Ну не все, — тупил я глаза. Мне меньше всего хотелось углубляться в эту тему, поскольку я и сам не мог до конца понять, чем же мы занимаемся.
— Ты как Вовка в тридевятом царстве — что бы ни делать, лишь бы ничего не делать.
— Я пять килограммов веса на этом деле потерял, —
Привычно соврал я. — И вообще надо мной висит смертный приговор преступного синдиката. Мне, как Курляндскому, охрана требуется. Я еще пожить хочу.
Это был неотразимый прием. Шеф после таких слов сразу стушевывался. Охрану ему для меня взять негде, сам я от врагов скрываться, пока в деле нет ясности, не собирался, а ответственность за мою жизнь шеф, как человексовестливый, ощущал. Так что после таких моих слов в его голосе появлялись нотки, которые обычно встречаются при разговоре со смертельно больными людьми.
— Надо ускоряться, — виновато говорил шеф. — Смотри, сколько у нас дел. Четыре банка ограбили. Ведущего НТВ украли. Двух банкиров крысиным ядом отравили. Все на нас висит. А ты столько народу держишь.
— Виноват. Но иначе никак…
Наша бригада накапывала Кобзарю горы самых разных материалов. Полученные данные он загонял в большой компьютер. По доброте душевной нас пустили поработать в почтовый ящик, который в свое время разрабатывал какие-то новшества для межконтинентальных ядерных ракет, а сегодня простаивал в ожидании выгодного контракта с Пентагоном.
Работал Кобзарь упорно, как японский робот, — с утра до вечера, а порой и с вечера до утра. И, по-моему, таким положением был доволен вполне.
Однажды мы с Донатасом затащили его ко мне на квартиру для лучшего знакомства и расслабления. Он оказался прекрасным застольным собеседником, пил много, пьянел мало, хохмил метко. Вечером мы отвезли его в гостиницу. Он поблагодарил нас за приятный вечер, за то, что мы подкинули ему интересную работу, вытащил папки с материалами и углубился в них. Точно, робот. В один прекрасный день Кобзарь сообщил, что готов порадовать нас неким промежуточным решением проблемы. Он сидел около дисплея ставшего ему родным большого компьютера и хлестал из термоса кофе с коньяком.
— Работы еще — непочатый край, — он подергал себя за бороду. — Такие повороты намечаются — если по ним пройти, тут Нобелевская премия маячит.
— Нам нужна только зацепка, — вздохнул Донатас. — Нобелевскую премию мы оставим тебе.
— В детали я вдаваться не стану. Вряд ли они вам что скажут, . — Кобзарь нажал на клавишу клавиатуры, на дисплее поползли ряды формул и графиков. Какое отношение они имеют к психиатрии и психологии? Как Кобзарь в них разбирается? Хотя он еще и кандидат математических наук. Эдакий одержимый профессор из фильмов двадцатых годов. — Все исчезнувшие, а так же активные участники предполагаемой преступной организации, обладают рядом схожих параметров,
— Каких? — напрягся я.
— Довольно необычных. Начиная от астрологических характеристик и кончая типом нервной системы, группой крови.
— У них одна и та же группа крови? — удивился Донатас.
— И они все Тельцы или Козероги?
— Конечно, нет. Это было бы слишком просто. Соотношение их различных характеристик оценивается вот этой формулой.
На дисплее возник набор цифр, закорючек, значков и линий. Ей Богу, легче понять японские иероглифы или узелковое письмо африканского племени Чумба-Чабс.
— Хорошо вписываются в эту формулу люди с расшатанной психикой. Еще лучше — с психическими заболеваниями. Но укладываются в нее и некоторые нормальные люди. До определенной степени нормальные, конечно.
— Зачем и кому понадобились «люди формулы», назовем их так? — спросил Донатас.
— Наверняка не в качестве удобрений. Пока я не готов сказать, как их можно использовать. Но как-то можно. Тут нас могут ждать неожиданности.
— Теперь мы можем предсказать, кого еще похитят,
— сказал я.
— Не слишком бы на вашем месте надеялся на это, —
Отмахнулся Кобзарь.
— «Людей формулы» не так уж и мало, хотя и не слишком много.
— Надо покумекать, как нам использовать эти выкладки, — Донатаса явно не переполняли радужные надежды от этого открытия.
— Эх, мне бы полгодика, — мечтательно произнес психиатр. — Я бы вам все расписал.
— Полгодика, — возмутился я. — Да за полгодика начальство нас выпотрошит и чучела из нас набьет. Нам нужно что-то конкретное уже сейчас.
Психиатр развел руками.
— Что могу — делаю.
— Да мы понимаем, — кивнул Донатас. — Но время. Время…
А времени у нас действительно не было. И раздумывать нам полгода никто не даст — это ясно. Коварный враг отказывался дремать. Ему хотелось действия. И он начал действовать. Опять, конечно, на пять с плюсом.
— Горе нам, горе, — покачал я головой, протягивая утром Донатасу спецсообщение, полученное в дежурке.
Работать, когда все, кроме завсегдатаев ночных кабаков и любителей стриптизов и рулеток, смотрят пятый сон, — радость невеликая. Да еще в горячем цеху, в тяжелых условиях. С другой стороны — спасибо и за это. Когда живешь в городке, в котором закрыты и заколочены досками два оборонных предприятия, а их работники, злые и полуголодные, вынуждены ездить за сотню километров в Москву, торговать в Лужниках турецкими шмотками или копаться на приусадебных участках, выращивая редиску и помидоры, работа на не обделенном заказами заводе «Стеклопластик» кажется просто подарком судьбы. Правда, деньги платят редко и мало, но всегда можно что-то стянуть, сделать какую-нибудь левую работу… Примерно такие мысли одолевали в три часа ночи мастера Марию Федоровну Смирягину.
Мария Федоровна обходила свои владения. Все-таки в ночных сменах есть и какое-то очарование. Синева ночи, оранжевый пламень плавки. Сколько лет отдано заводу.
Пятнадцать. Почти полжизни… Но настроиться на романтический лад мастеру не дали.
— Извините, — похлопали ее сзади по плечу — вежливо, почти ласково.
Мария Федоровна обернулась и…
— Ой, — воскликнула она, на миг задумавшись, как будет лучше — сразу хлопнуться в обморок или чуток подождать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29