Все охотно принимали самое привычное для руководящих советских работников положение — сидячее.
— Начнем, — предложил Коржов. — Программа обширная. Времени мало. Значит, придется поработать плотно. Сперва отделим от всего биографического материала пять главных заслуг товарища Хрящева…
— Почему не три или не шесть? — спросил я. — Откуда такое требование — именно пять?
Коржов поморщился, посмотрел на меня, будто говоря: «Таких пустяков понять не можешь». Но ответил обстоятельно.
— Объясняю, товарищи. Алексею Георгиевичу придется публично обращаться к Никифору Сергеевичу товарищу Хрящеву ровно пять раз. Я имею в виду обращения при большом стечении народа. Первый такой случай произойдет на вокзале. Второй — на городском митинге. Затем, на торжественном приеме для узкого круга руководителей области и передовиков производства. Потом в колхозе на проводах. Потом еще одно важное мероприятие, но о нем позже. Короче, хочешь не хочешь, а пять раз придется говорить о заслугах нашего Гостя. Чтобы не повторяться, не вызвать раздражения, не создавать, наконец, впечатления неподготовленности, надо заранее решить, где, когда и о чем говорить.
— Все ясно, — уверил я Коржова. — Заслуги Никифора Сергеевича мы вспомним мигом. Не так уж их и много. Думаю, не запутаемся. Во-первых, всю войну Хрящев был на фронте. Или около того…
— Давайте говорить «товарищ Никифор Сергеевич», — будто между делом поправил меня Коржов. — Все же речь ведем о государственном деятеле…
Чин почитания в разговорах обо всех, кто стоял выше его самого, наш Идеолог соблюдал со всей строгостью и фамильярничать в обращении с именами не позволял.
— Всю войну товарищ Никифор Сергеевич был на фронте, — повторил я свой заход. — Думаю, можно сказать, что он внес неоценимый вклад в победу.
— Хорошо. Если Первый примет предложение, о войне будешь писать ты. Только не забудь подойти ко мне. Кое в чем тебя нужно будет сориентировать. Теперь толкай дальше.
— Во-вторых, — продолжил я, — товарищ Никифор Сергеевич немало интересного объяснил народу в чем вред культа личности, затем сам принял личное участие в коллективном руководстве партией и страной на переходном этапе после смерти Сталина… Далее, на его счету участие в освоении казахстанской целины. Факт, как я думаю, немаловажный для его биографии. Еще одна заслуга — постоянное общение с народом. До него мало кто столько ездил по городам и селам. Короче, с трудящимися он знается. Наконец, он — борец за мир. Лично ездит за границу. Общается. Он против войны. Может, хватит?
— Хватит-то хватит, — сказал Идеолог. — Только все не так просто, как ты изложил. Сейчас пусть народ перекурит, а мы с тобой потолкуем.
Когда все вышли, и двери в кабинет закрылись, Идеолог взял меня под руку, отвел в дальний угол к столику, где стоял радиоприемник и включил его.
— Ты вот предложил сделать упоминание о фронтовых делах Никифора Сергеевича. Принять это можно, но все не так просто. Как бы это не вышло нам боком. За тот вклад, который Никифор Сергеевич внес в победу, он имел немало взысканий от Сталина. Падение Киева и большие потери там — на его совести. Потом военная катастрофа под Харьковом. И еще, ты слыхал что-нибудь о его сыне Тимофее?
— Не-ет…
Я был в растерянности.
— То-то и оно. Сын его был раздолбаем. Попадал под суд. Спасал его папа. Потом в одном бою, как говорят, Тимофей перелетел к немцам. Есть слухи, что его оттуда выколупнули чекисты, затем судили и расстреляли. Короче, тема скользкая. Ты понял? Больше о победах на фронте при всех не заикайся. При встрече лучше ему в заслугу поставить приезд в наши Палестины. Поблагодарить за интерес к области. К ее делам. Здесь ты и дашь тезис о тесном общении с народом, о посещении заводов и фабрик. Пойдет?
Когда все вернулись с перекура, совещание продолжилось. Тезис о войне больше не дебатировался.
— Заслуги нашего гостя распределим так, — сказал Идеолог. — При встрече на вокзале Первый поблагодарит его за приезд и внимание к нам. На митинге трудящихся скажет о вкладе в освоение целины.
— А он не воспримет это как намек? — спросил я, крепко умудренный недавними сомнениями самого Идеолога.
— Какой намек? На что?
— Ну, дескать, почему бросили деньги в сухую степь, а не вложили их в запущенные земли России. Вроде нашей области.
— Вопрос есть, — подумав, согласился Коржов. — Поэтому текст речи Первого должен исключать любые сомнения. Надо побольше слов вроде «мы горячо одобряем тактику и стратегию», «ваш личный вклад в освоение целинных просторов вдохновляет нас» и тому подобающее. На приеме скажем о заслугах в разоблачении культа личности. При этом любой факт надо затрагивать, легко касаясь, без нажима.
— А что останется на колхоз и проводы? — спросил заведующий отделом культуры обкома Семен Власюк, наш эстет и радетель социалистического реализма.
— В колхозе скажем о заслугах в укреплении мира во всем мире.
— Положим, — заметил Власюк, чуть заметно зевая, — мира во всем мире пока не наблюдается. Воюют по-прежнему, не очень нас спрашивая. Как бы не восприняли это как издевку.
— Сузим тезис, — согласился Идеолог. — Отметим заслуги Никифора Сергеевича в борьбе за мир в Европе. Одобрим эту его деятельность. А при отъезде, на проводах, скажем о заслугах вообще. Во всей их великой совокупности. Обобщим и выдадим всенародную благодарность за личное участие в мудром коллективном руководстве партией, страной и народом.
— Нужно не забыть поблагодарить за все ценные указания, за советы и рекомендации, — заметил Власюк. — Они будут. Я понимаю, часть указаний пройдет в виде резких втыков и прямых выговоров, но поблагодарить даже за это мы просто обязаны.
— Дельное замечание, — одобрил Коржов. — Даже если и не будет рекомендаций, все одно — будем благодарить. Вот теперь круг нашей работы определился довольно четко. Хочешь не хочешь, а пять болванок для выступлений Первому строгать придется.
— Не рано? — спросил я.
— Нисколько, — ответил Коржов. — Хорошие экспромты следует вынашивать девять месяцев, как дитё.
Опыт ведения государственных дел приходит только с возрастом. Как писать сценарий к приезду Большого Человека, хоть убей, я до того времени не представлял. Всю главную работу взял на себя Коржов. Он заложил руки за спину и стал расхаживать вокруг стола, вслух выдавая руководящие мысли. Я усиленно шваркал пером по бумаге, стараясь поточнее запечатлеть указания, чтобы на их основе разработать заданное нам либретто.
— Пиши, — говорил Коржов. — «Поезд подходит к перрону. Останавливается. В дверях вагона появляется товарищ Хрящев. Оркестр играет…»
Коржов повернулся к Власюку.
— Как это у вас именуется? Та-ра-ра-ра, та-та-ра-ра?
Он наиграл на губах нечто среднее между плясовой и похоронным маршем.
— Композитор Глинка, — безошибочно угадал Власюк. — «Славься». Из оперы «Жизнь за царя».
— Я те дам, «за царя»! Тоже, остряк-самоучка! — И снова обратился ко мне. — Пиши: «Оркестр играет „Славься“ великого русского композитора-патриота Глинки. Товарищ Хрящев выходит из вагона. Приветствует встречающих поднятием руки…»
— А если он не будет приветствовать нас поднятием руки? — спросил я, стараясь по удобному случаю поднабраться опыта ведения государственных дел.
— Будет, — убежденно ответил Коржов. — Он понимает, что всякий раз именно такие снимки дают газеты: Большой Человек с поднятой вверх рукой. Как Ленин, Владимир Ильич. И пиши дальше: «Оркестр перестает играть. Первый секретарь обкома по красной ковровой дорожке…»
— По «красной» тоже писать? — спросил я.
— Обязательно. Не укажи, наши хозяйственники тебе припрут синюю. Кто потом отвечать будет? Значит, они должны точно знать, какого цвета дорожку раскатывать. Пиши: «по красной ковровой дорожке подходит к вагону. Говорит: „Добро пожаловать, наш Дорогой Никифор Сергеевич! Позвольте от лица трудящихся нашей области и города приветствовать вас на нашей древней земле“. Они обнимаются…»
— А вдруг товарищ Хрящев не захочет обниматься? — спросил я, не стесняясь показать свою наивность в таком пустяковом вопросе.
— Как не захочет?! — искренне удивился Коржов. — В других областях обнимался, а у нас не станет? Нет, товарищ Никифор Сергеевич так не поступит. Он не станет обижать народ.
— А народу не все равно, обнимется он или нет с Первым?
— Не надо противопоставлять, — ответил Коржов. — Наш народ, все население области в данном случае олицетворяет Алексей Георгиевич. А Первому, будь уверен, далеко не безразлично, обнимет его Москва или нет.
— Я думаю, — заметил Власюк тоном, который позволял подозревать, что в тот момент он действительно думал, — приветствие Первого надо делать сочнее. Богаче эмоциями. Чтобы обнимка вытекала из его слов. Чтобы Гость при всех случаях обнял.
— Конкретнее, — попросил Коржов, — что предлагаешь добавить?
— Стоит текст приветствия обогатить. Чтобы оно звучало примерно так: «Первый секретарь по красной ковровой дорожке подходит к вагону. Говорит: „Дорогой Никифор Сергеевич! Позвольте на нашей древней земле сердечно приветствовать вас с долгожданным и таким радостным для всех нас приездом. Сегодняшний день для всех трудящихся области стал настоящим праздником. Он войдет золотыми строками в анналы истории древнего края. За это наш народ выражает вам горячую любовь и признательность. Мы высоко ценим ваш выдающийся вклад в укрепление всеобщего мира и социального прогресса на земле. Мы знаем, дорогой Никифор Сергеевич, сколько сил и энергии вы вкладываете в трудное дело государственного руководства, и потому особенно ценим ваш приезд. Все установки и рекомендации, которые вы нам дадите на месте, будут с радостью и готовностью восприняты трудящимися области, послужат делу дальнейшего улучшения всей нашей работы. Добро пожаловать, дорогой Никифор Сергеевич! Позвольте обнять вас, нашего Дорогого Гостя!“ Затем обнимает».
— А что, — заметил Коржов с удовольствием в голосе. — Дельно. Очень дельно. Только теперь предстоит до тонкости продумать процесс обнимания.
Я снова впал в глухое невежество, обозначив собственную серость неуместной репликой:
— По-моему, обниматься умеет каждый. Без детальной проработки процесса.
Коржов обиженно вспыхнул.
— Бытовые объятия здесь не в счет, — прервал он меня. — Я тоже верю, что бабу ты в охапку ухватишь. А здесь — ГЛАВА!
Коржов поднял вверх указующий перст и потряс им, как боярыня Морозова, которую везли на казнь.
— ГЛАВА! Это понимать надо!
— Как же обнимать г л а в у? — спросил я, опозоренный и посрамленный.
— Ясно, не как бабу, — съязвил Власюк и преданно взглянул на Идеолога.
— Для пользы дела полистаем центральные газеты, — предложил Коржов.
Груда подшивок, лежавшая в углу, подверглась тщательному исследованию. Итог глубокого изучения картинок подвел Коржов.
— Обнимать ГЛАВУ надо так, чтобы левая рука Первого легла на правое плечо Гостя. Тогда все Золотые Звезды Никифора Сергеевича будут видны встречающим и хорошо получатся на фотоснимках. Короче, обхватывать Гостя надо слева направо, чтобы не затенять фактуру регалий.
Железная логика хороша тем, что против нее не попрешь. А попрешь — сам же на острое и напорешься.
Методику обнимания деятелей мы тут же подробно запротоколировали в либретто.
Неожиданно раскрылась дверь и с озабоченным видом вместе вошли секретари с номерами — Первый и Второй.
— Николай Семенович, — сказал Первый Коржову, — не забудь продумать стихийные лозунги. Десять, двенадцать — не меньше. Мы посмотрим, утвердим, а вы их поручите выкрикивать людям надежным. Только не более чем по лозунгу на человека. Плохо, когда все происходит стихийно, но слышен один и тот же голос. Лучше, когда здравицы исходят от широкой массы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Начнем, — предложил Коржов. — Программа обширная. Времени мало. Значит, придется поработать плотно. Сперва отделим от всего биографического материала пять главных заслуг товарища Хрящева…
— Почему не три или не шесть? — спросил я. — Откуда такое требование — именно пять?
Коржов поморщился, посмотрел на меня, будто говоря: «Таких пустяков понять не можешь». Но ответил обстоятельно.
— Объясняю, товарищи. Алексею Георгиевичу придется публично обращаться к Никифору Сергеевичу товарищу Хрящеву ровно пять раз. Я имею в виду обращения при большом стечении народа. Первый такой случай произойдет на вокзале. Второй — на городском митинге. Затем, на торжественном приеме для узкого круга руководителей области и передовиков производства. Потом в колхозе на проводах. Потом еще одно важное мероприятие, но о нем позже. Короче, хочешь не хочешь, а пять раз придется говорить о заслугах нашего Гостя. Чтобы не повторяться, не вызвать раздражения, не создавать, наконец, впечатления неподготовленности, надо заранее решить, где, когда и о чем говорить.
— Все ясно, — уверил я Коржова. — Заслуги Никифора Сергеевича мы вспомним мигом. Не так уж их и много. Думаю, не запутаемся. Во-первых, всю войну Хрящев был на фронте. Или около того…
— Давайте говорить «товарищ Никифор Сергеевич», — будто между делом поправил меня Коржов. — Все же речь ведем о государственном деятеле…
Чин почитания в разговорах обо всех, кто стоял выше его самого, наш Идеолог соблюдал со всей строгостью и фамильярничать в обращении с именами не позволял.
— Всю войну товарищ Никифор Сергеевич был на фронте, — повторил я свой заход. — Думаю, можно сказать, что он внес неоценимый вклад в победу.
— Хорошо. Если Первый примет предложение, о войне будешь писать ты. Только не забудь подойти ко мне. Кое в чем тебя нужно будет сориентировать. Теперь толкай дальше.
— Во-вторых, — продолжил я, — товарищ Никифор Сергеевич немало интересного объяснил народу в чем вред культа личности, затем сам принял личное участие в коллективном руководстве партией и страной на переходном этапе после смерти Сталина… Далее, на его счету участие в освоении казахстанской целины. Факт, как я думаю, немаловажный для его биографии. Еще одна заслуга — постоянное общение с народом. До него мало кто столько ездил по городам и селам. Короче, с трудящимися он знается. Наконец, он — борец за мир. Лично ездит за границу. Общается. Он против войны. Может, хватит?
— Хватит-то хватит, — сказал Идеолог. — Только все не так просто, как ты изложил. Сейчас пусть народ перекурит, а мы с тобой потолкуем.
Когда все вышли, и двери в кабинет закрылись, Идеолог взял меня под руку, отвел в дальний угол к столику, где стоял радиоприемник и включил его.
— Ты вот предложил сделать упоминание о фронтовых делах Никифора Сергеевича. Принять это можно, но все не так просто. Как бы это не вышло нам боком. За тот вклад, который Никифор Сергеевич внес в победу, он имел немало взысканий от Сталина. Падение Киева и большие потери там — на его совести. Потом военная катастрофа под Харьковом. И еще, ты слыхал что-нибудь о его сыне Тимофее?
— Не-ет…
Я был в растерянности.
— То-то и оно. Сын его был раздолбаем. Попадал под суд. Спасал его папа. Потом в одном бою, как говорят, Тимофей перелетел к немцам. Есть слухи, что его оттуда выколупнули чекисты, затем судили и расстреляли. Короче, тема скользкая. Ты понял? Больше о победах на фронте при всех не заикайся. При встрече лучше ему в заслугу поставить приезд в наши Палестины. Поблагодарить за интерес к области. К ее делам. Здесь ты и дашь тезис о тесном общении с народом, о посещении заводов и фабрик. Пойдет?
Когда все вернулись с перекура, совещание продолжилось. Тезис о войне больше не дебатировался.
— Заслуги нашего гостя распределим так, — сказал Идеолог. — При встрече на вокзале Первый поблагодарит его за приезд и внимание к нам. На митинге трудящихся скажет о вкладе в освоение целины.
— А он не воспримет это как намек? — спросил я, крепко умудренный недавними сомнениями самого Идеолога.
— Какой намек? На что?
— Ну, дескать, почему бросили деньги в сухую степь, а не вложили их в запущенные земли России. Вроде нашей области.
— Вопрос есть, — подумав, согласился Коржов. — Поэтому текст речи Первого должен исключать любые сомнения. Надо побольше слов вроде «мы горячо одобряем тактику и стратегию», «ваш личный вклад в освоение целинных просторов вдохновляет нас» и тому подобающее. На приеме скажем о заслугах в разоблачении культа личности. При этом любой факт надо затрагивать, легко касаясь, без нажима.
— А что останется на колхоз и проводы? — спросил заведующий отделом культуры обкома Семен Власюк, наш эстет и радетель социалистического реализма.
— В колхозе скажем о заслугах в укреплении мира во всем мире.
— Положим, — заметил Власюк, чуть заметно зевая, — мира во всем мире пока не наблюдается. Воюют по-прежнему, не очень нас спрашивая. Как бы не восприняли это как издевку.
— Сузим тезис, — согласился Идеолог. — Отметим заслуги Никифора Сергеевича в борьбе за мир в Европе. Одобрим эту его деятельность. А при отъезде, на проводах, скажем о заслугах вообще. Во всей их великой совокупности. Обобщим и выдадим всенародную благодарность за личное участие в мудром коллективном руководстве партией, страной и народом.
— Нужно не забыть поблагодарить за все ценные указания, за советы и рекомендации, — заметил Власюк. — Они будут. Я понимаю, часть указаний пройдет в виде резких втыков и прямых выговоров, но поблагодарить даже за это мы просто обязаны.
— Дельное замечание, — одобрил Коржов. — Даже если и не будет рекомендаций, все одно — будем благодарить. Вот теперь круг нашей работы определился довольно четко. Хочешь не хочешь, а пять болванок для выступлений Первому строгать придется.
— Не рано? — спросил я.
— Нисколько, — ответил Коржов. — Хорошие экспромты следует вынашивать девять месяцев, как дитё.
Опыт ведения государственных дел приходит только с возрастом. Как писать сценарий к приезду Большого Человека, хоть убей, я до того времени не представлял. Всю главную работу взял на себя Коржов. Он заложил руки за спину и стал расхаживать вокруг стола, вслух выдавая руководящие мысли. Я усиленно шваркал пером по бумаге, стараясь поточнее запечатлеть указания, чтобы на их основе разработать заданное нам либретто.
— Пиши, — говорил Коржов. — «Поезд подходит к перрону. Останавливается. В дверях вагона появляется товарищ Хрящев. Оркестр играет…»
Коржов повернулся к Власюку.
— Как это у вас именуется? Та-ра-ра-ра, та-та-ра-ра?
Он наиграл на губах нечто среднее между плясовой и похоронным маршем.
— Композитор Глинка, — безошибочно угадал Власюк. — «Славься». Из оперы «Жизнь за царя».
— Я те дам, «за царя»! Тоже, остряк-самоучка! — И снова обратился ко мне. — Пиши: «Оркестр играет „Славься“ великого русского композитора-патриота Глинки. Товарищ Хрящев выходит из вагона. Приветствует встречающих поднятием руки…»
— А если он не будет приветствовать нас поднятием руки? — спросил я, стараясь по удобному случаю поднабраться опыта ведения государственных дел.
— Будет, — убежденно ответил Коржов. — Он понимает, что всякий раз именно такие снимки дают газеты: Большой Человек с поднятой вверх рукой. Как Ленин, Владимир Ильич. И пиши дальше: «Оркестр перестает играть. Первый секретарь обкома по красной ковровой дорожке…»
— По «красной» тоже писать? — спросил я.
— Обязательно. Не укажи, наши хозяйственники тебе припрут синюю. Кто потом отвечать будет? Значит, они должны точно знать, какого цвета дорожку раскатывать. Пиши: «по красной ковровой дорожке подходит к вагону. Говорит: „Добро пожаловать, наш Дорогой Никифор Сергеевич! Позвольте от лица трудящихся нашей области и города приветствовать вас на нашей древней земле“. Они обнимаются…»
— А вдруг товарищ Хрящев не захочет обниматься? — спросил я, не стесняясь показать свою наивность в таком пустяковом вопросе.
— Как не захочет?! — искренне удивился Коржов. — В других областях обнимался, а у нас не станет? Нет, товарищ Никифор Сергеевич так не поступит. Он не станет обижать народ.
— А народу не все равно, обнимется он или нет с Первым?
— Не надо противопоставлять, — ответил Коржов. — Наш народ, все население области в данном случае олицетворяет Алексей Георгиевич. А Первому, будь уверен, далеко не безразлично, обнимет его Москва или нет.
— Я думаю, — заметил Власюк тоном, который позволял подозревать, что в тот момент он действительно думал, — приветствие Первого надо делать сочнее. Богаче эмоциями. Чтобы обнимка вытекала из его слов. Чтобы Гость при всех случаях обнял.
— Конкретнее, — попросил Коржов, — что предлагаешь добавить?
— Стоит текст приветствия обогатить. Чтобы оно звучало примерно так: «Первый секретарь по красной ковровой дорожке подходит к вагону. Говорит: „Дорогой Никифор Сергеевич! Позвольте на нашей древней земле сердечно приветствовать вас с долгожданным и таким радостным для всех нас приездом. Сегодняшний день для всех трудящихся области стал настоящим праздником. Он войдет золотыми строками в анналы истории древнего края. За это наш народ выражает вам горячую любовь и признательность. Мы высоко ценим ваш выдающийся вклад в укрепление всеобщего мира и социального прогресса на земле. Мы знаем, дорогой Никифор Сергеевич, сколько сил и энергии вы вкладываете в трудное дело государственного руководства, и потому особенно ценим ваш приезд. Все установки и рекомендации, которые вы нам дадите на месте, будут с радостью и готовностью восприняты трудящимися области, послужат делу дальнейшего улучшения всей нашей работы. Добро пожаловать, дорогой Никифор Сергеевич! Позвольте обнять вас, нашего Дорогого Гостя!“ Затем обнимает».
— А что, — заметил Коржов с удовольствием в голосе. — Дельно. Очень дельно. Только теперь предстоит до тонкости продумать процесс обнимания.
Я снова впал в глухое невежество, обозначив собственную серость неуместной репликой:
— По-моему, обниматься умеет каждый. Без детальной проработки процесса.
Коржов обиженно вспыхнул.
— Бытовые объятия здесь не в счет, — прервал он меня. — Я тоже верю, что бабу ты в охапку ухватишь. А здесь — ГЛАВА!
Коржов поднял вверх указующий перст и потряс им, как боярыня Морозова, которую везли на казнь.
— ГЛАВА! Это понимать надо!
— Как же обнимать г л а в у? — спросил я, опозоренный и посрамленный.
— Ясно, не как бабу, — съязвил Власюк и преданно взглянул на Идеолога.
— Для пользы дела полистаем центральные газеты, — предложил Коржов.
Груда подшивок, лежавшая в углу, подверглась тщательному исследованию. Итог глубокого изучения картинок подвел Коржов.
— Обнимать ГЛАВУ надо так, чтобы левая рука Первого легла на правое плечо Гостя. Тогда все Золотые Звезды Никифора Сергеевича будут видны встречающим и хорошо получатся на фотоснимках. Короче, обхватывать Гостя надо слева направо, чтобы не затенять фактуру регалий.
Железная логика хороша тем, что против нее не попрешь. А попрешь — сам же на острое и напорешься.
Методику обнимания деятелей мы тут же подробно запротоколировали в либретто.
Неожиданно раскрылась дверь и с озабоченным видом вместе вошли секретари с номерами — Первый и Второй.
— Николай Семенович, — сказал Первый Коржову, — не забудь продумать стихийные лозунги. Десять, двенадцать — не меньше. Мы посмотрим, утвердим, а вы их поручите выкрикивать людям надежным. Только не более чем по лозунгу на человека. Плохо, когда все происходит стихийно, но слышен один и тот же голос. Лучше, когда здравицы исходят от широкой массы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43