Получив назад бумаги и бобины, они придут в замешательство, — вы меня понимаете? Они ждут от нас какого-то удара, рассчитывают на это, тут все очень не случайно — даже то, что группа вдруг разделилась, оставив здесь одного Маду с девчонкой. Тут дьявольский план, Кнобльмайер, поверьте чутью старого солдата…
Его слова прервал осторожный стук в дверь Генерал обернулся и раздраженно крикнул: «Войдите! » На пороге вытянулся адъютант.
— Экселенц, прошу прощения, есть важные новости. Монтевидео сообщает о попытке военного переворота в Буэнос-Айресе.
— А! — крикнул генерал и хлопнул по столу ладонью. — Теперь вы поняли? Радио, Вебер!
Адъютант метнулся к стоящему в углу большому консольному аппарату. Генерал встал, вскочил со своего места и Кнобльмайер. С минуту приемник шипел и потрескивал, потом забормотал что-то неразборчивое; Вебер повернул ручку настройки, и сквозь шипение прорезался торопливый голос:
— … жертвы среди гражданского населения. Связь страны с внешним миром прервана, отменены все вылеты из международного аэропорта Пистарини. Судя по официальным сообщениям, положение в федеральной столице полностью контролируется правительством, о положении в провинциях достоверных сведений пока нет. Как нам только что сообщили, в Буэнос-Айресе толпа сторонников президента разгромила и подожгла здание дипломатического представительства Ватикана. В связи с попыткой переворота называют имена некоторых высших офицеров военно-морских сил Аргентины, в том числе вице-адмиралов Оливьери и Кальдерона, судьба которых неизвестна. Говорит радио Монтевидео, Уругвай. Мы будем информировать наших слушателей по мере поступления дальнейших сообщений из Аргентины…
Голос умолк, послышалась музыка. Генерал остановился посреди кабинета, широко расставив ноги и уперев руки в бока с таким воинственным видом, словно на нем вместо бархатной домашней тужурки был сейчас серо-зеленый китель со всеми регалиями.
— Что я вам говорил! — крикнул он торжествующе. — Теперь вы видите, Кнобльмайер? Видите, как все сходится? Попробуйте сказать, что это простое совпадение — приезд к вам этой особы именно сегодня!
— Внимание, друзья радиослушатели, — опять раздался голос диктора. — Говорит радио Монтевидео, Уругвай. Повторяем наше экстренное сообщение. Сегодня, шестнадцатого июня, в столице Аргентины была произведена попытка государственного переворота. Около полудня по местному времени самолеты морской авиации сбросили бомбы на центральные кварталы Буэнос-Айреса, президентский дворец и здание военного министерства. Имеются жертвы среди гражданского населения. Связь страны с внешним миром прервана, отменены все вылеты…
— Выключите, дальше мы уже слышали, — сказал генерал — Если будет что-нибудь новое до часу ночи, немедленно сообщите мне. Организуйте посменное дежурство, используйте три приемника — слушать одновременно Буэнос-Айрес, Монтевидео и Вашингтон, все сообщения записывать на пленку. Утром дадите мне сводку — не позже восьми ноль-ноль.
— Слушаюсь, экселенц!
Адъютант вышел. Генерал обернулся к оберсту и смерил его торжествующим взглядом.
— Ну, что скажете, Кнобльмайер? Все-таки эта голова что-то соображает, а? — Он постучал себя по лбу. — Хороши мы сейчас были бы, поддавшись на провокацию этих бандитов! Итак, проанализируем ситуацию. События в Аргентине — при любом исходе — очень серьезно подрывают положение Штрёсснера. Это не нуждается в пояснениях. Даже если Перон удержится на этот раз, его дни сочтены, а Штрёсснер ориентируется на Аргентину. Не сегодня-завтра он окажется в политической изоляции, и тогда уже ему будет не до нас. В свете всего этого, Кнобльмайер, какая линия поведения представляется вам наиболее разумной?
— Я думаю… сидеть тихо, экселенц!
— Именно. Вы правы, Кнобльмайер. Именно — сидеть тихо! Занять гибкую оборону и не поддаваться на провокации!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Полунина события шестнадцатого июня застали в Кордове. Накануне он уехал из Буэнос-Айреса, так и не дождавшись Келли, — тот таскался по северным провинциям, то ли инспектируя деятельность тамошних «соратников», то ли попросту спасаясь от промозглой буэнос-айресской зимы в благодатном климате Тукумана. Ждать его дольше не имело смысла. Тем более что, прежде чем выводить ЦНА на Дитмара, разумнее было самому удостовериться, действительно ли тот в Кордове. В конце концов, сведения Лернера могли быть и ошибочными.
Отдохнуть в поезде не удалось, и Полунин, сняв комнату в первом попавшемся отеле, завалился спать. Проспал недолго, каких-нибудь два часа; разбуженный непонятным шумом и выстрелами, он вышел из номера, спросил у коридорного, что случилось. Тот ответил, что внизу празднуют революцию.
— Какую еще революцию? — ничего не понимая, переспросил Полунин.
— Государственный переворот, че! — пояснил коридорный. — Вы разве еще не знаете? Только что передавали — столицу бомбят с моря и с воздуха, тысячи жертв, Перон бежал на подводной лодке!
— Вы шутите!
— Хороши шутки — пойдите послушайте радио, если не верите!
— А где стреляли, на улице?
— Нет, в баре. Один сеньор на радостях расстрелял люстру…
Полунин сбежал вниз, со страхом и запоздалым раскаянием вспоминая Дуняшину просьбу взять ее с собой в Кордову. Даже если во всем этом три четверти домысла, все равно плохо. Очень плохо. Тысячи не тысячи, но без жертв не обошлось наверняка — американские «революции» проходят шумно. В Боготе, когда убили Хорхе Гаитана, резня на улицах шла несколько дней В Ла-Пасе дрались дважды — и когда выбросили из окна труп президента Вильяроэля, и когда потом вернулся к власти Пас Эстенсоро. Здешним только дай пострелять, не остановишь. А что теперь будет с Дитмаром? Если действительно произошел переворот, все их планы полетят к черту.
В ресторанном зале посетители толпились вокруг приемника, включенного на полную мощность. Полунин прослушал очередное сообщение радио Монтевидео — о бомбежке с воздуха действительно говорилось — и спросил пробегавшего мимо официанта, можно ли позвонить отсюда в Буэнос-Айрес. «Сеньор, бесполезно пытаться, — воскликнул тот, — связи нет с полудня! »
Правительственный передатчик ЛРА-5 время от времени — вперемежку с классической музыкой — повторял короткое официальное коммюнике о неудавшейся попытке военного переворота, не приводя никаких подробностей. Иностранные радиостанции противоречили друг другу, и представить себе четкую картину положения было трудно. Все, впрочем, признавали, что путч можно считать уже ликвидированным.
Разочарованные слушатели постепенно разошлись, осталась лишь кучка заядлых спорщиков, до хрипоты обсуждавших события политической жизни Аргентины за последние двадцать лет и перспективы на ближайшее будущее; спорили с таким жаром, что Полунин стал уже опасаться, не дойдет ли опять дело до стрельбы — хорошо еще, если по люстрам. Он рассеянно прислушивался к темпераментной аргументации, думая о Дуняше, о том, как может повлиять случившееся на поиски Дитмара, и еще о том, что в такие вот моменты особенно остро ощущаешь нелепость эмигрантского существования, этой проклятой «жизни в гостях». Покуда вокруг все спокойно, ты живешь как и другие — с теми же заботами, приблизительно теми же интересами; но когда в стране что-то происходит — вот тут сразу и обнаруживается разница между тобой и окружающими. Забастовки, политические демонстрации, предвыборная борьба, даже просто газетная полемика вокруг какого-нибудь наболевшего вопроса — все это кровно касается их, но не касается тебя, и ты сразу начинаешь чувствовать себя чужим, непричастным к жизни общества, ненужным ему…
Телефонная связь с Буэнос-Айресом восстановилась лишь на следующий день, к вечеру; на переговорных пунктах образовались такие очереди, что Полунин смог дозвониться лишь около полуночи.
— Евдокия! — закричал он обрадованно, услышав наконец ее сонный голос — Это я! Как ты там?! У тебя все благополучно?!
— Ну да, — отозвалась она, — а что такое? Почему ты так поздно?
— Хорошенькое дело — поздно! Я сижу на телефоне с восьми часов! Что у вас там делается? Где ты была вчера?
— Вчера? Дай сообразить… О, конечно, — вчера я была за городом, меня пригласили на асадо , — беззаботно сообщила Дуняша — А что у тебя?
— У меня все в порядке, только я очень беспокоился вчера, когда узнал! Я боялся, ты попадешь в какую-нибудь историю…
— Нет, я никуда не попала, я была с Синеоковой в Сан-Исидро, она меня знакомила с родителями своей будущей belle-fille. Вообрази, ее сын женится на аргентинке! Приятная, впрочем, девушка, хоть и глупа на вид. Хорошо, если поглупела от любви, а иначе… Хотя, между нами, молодой Синеоков тоже ведь не блещет. Сплетницей я стала ужасной, не хуже княгини… Ой, я ведь совсем забыла — можешь себе представить, пока мы там прохлаждались, здесь без меня произошла революция. Представляешь? То есть она не произошла, ее только хотели сделать. — прилетели авионы и стали бросать бомбы на Плас-де-Майо, вообрази — среди бела дня! Говорят, там все вверх дном. Я сама не видела, туда не пускают, да и не такой уж это приятный спектакль, согласись сам. Летом сорок четвертого года я однажды поехала к подруге в Бийянкур — там главная парижская гар-де-триаж , не знаю как это по-русски, — все забито немецким военным материалом, пушки, камионы , танки и всякое такое — они уже бежали, это было за месяц до либерасьон, — и вдруг, вообрази, налетают американцы и начинают бросать свои бомбы куда попало. Кошмар! Я потом видела один такой кратер — в него поместилась бы вся Тур Эффель, не веришь?
— Насчет Эйфелевой башни ты, конечно, загнула, но вообще воронки от американских фугасок бывали здоровенные.
— Фантастические! То есть я в тот день — в Бийянкуре — осталась жива просто за счет чуда, но напугалась ужасно. Поэтому, как ты догадываешься, у меня нет ровно никакого желания идти смотреть, как выглядит сегодня Плас-де-Майо. А курию сожгли!
— Какую курию?
— Апостолическую курию, это вроде амбассады Ватикана, не знаю. Ее сожгла толпа, потому что, говорят, все это безобразие устроили иезуиты — ну, в смысле бомбардировки. Странно, правда? Никогда не думала, что попы летают на авионах, — но, разумеется, от этих жезюитов можно ждать всего решительно. Кошмарная публика, недаром их отовсюду повыгоняли. Ну, а как там ты? Я сегодня читала газету, про Кордову ничего не сообщают, значит у вас спокойно. Ты вообще скоро думаешь вернуться?
Полунин сказал, что скоро, пожелал ей покойной ночи и повесил трубку — в стекло кабины уже нетерпеливо постукивали.
Успокоенный насчет Дуняши, он мог теперь заняться делами, но впереди, как назло, было три нерабочих дня: суббота, воскресенье и понедельник — двадцатого июня аргентинцы празднуют День флага. Единственное, что можно было сделать до вторника, это выписать из телефонной книги все имеющиеся в Кордове электромонтажные фирмы. Список получился довольно длинный.
Во вторник с утра Полунин засел за телефон Он набирал номер, спрашивал, выслушивал ответ: «Простите, вы, вероятно, ошиблись, этот сеньор у нас не работает» — и вычеркивал еще одну строчку в своем списке. Вычеркнув уже шесть, он набрал очередной номер.
— «Консэлек лимитада», добрый день, — отозвалась телефонистка, — чем могу служить?
— Пожалуйста, соедините меня с сеньором Дитмаром, — произнес Полунин в седьмой раз и, уже приготовившись зачеркнуть «Консэлек», вдруг услышал:
— Очень сожалею, но сеньора Дитмара сейчас нет в конторе, он будет после обеда. Что ему передать?
— Нет-нет, спасибо… я зайду сам, — не сразу оправившись от неожиданности, сказал Полунин и осторожно, словно боясь спугнуть удачу, опустил трубку на рычаги. Вскочив, он постоял, снова сел и с размаху влепил кулак в раскрытую левую ладонь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Его слова прервал осторожный стук в дверь Генерал обернулся и раздраженно крикнул: «Войдите! » На пороге вытянулся адъютант.
— Экселенц, прошу прощения, есть важные новости. Монтевидео сообщает о попытке военного переворота в Буэнос-Айресе.
— А! — крикнул генерал и хлопнул по столу ладонью. — Теперь вы поняли? Радио, Вебер!
Адъютант метнулся к стоящему в углу большому консольному аппарату. Генерал встал, вскочил со своего места и Кнобльмайер. С минуту приемник шипел и потрескивал, потом забормотал что-то неразборчивое; Вебер повернул ручку настройки, и сквозь шипение прорезался торопливый голос:
— … жертвы среди гражданского населения. Связь страны с внешним миром прервана, отменены все вылеты из международного аэропорта Пистарини. Судя по официальным сообщениям, положение в федеральной столице полностью контролируется правительством, о положении в провинциях достоверных сведений пока нет. Как нам только что сообщили, в Буэнос-Айресе толпа сторонников президента разгромила и подожгла здание дипломатического представительства Ватикана. В связи с попыткой переворота называют имена некоторых высших офицеров военно-морских сил Аргентины, в том числе вице-адмиралов Оливьери и Кальдерона, судьба которых неизвестна. Говорит радио Монтевидео, Уругвай. Мы будем информировать наших слушателей по мере поступления дальнейших сообщений из Аргентины…
Голос умолк, послышалась музыка. Генерал остановился посреди кабинета, широко расставив ноги и уперев руки в бока с таким воинственным видом, словно на нем вместо бархатной домашней тужурки был сейчас серо-зеленый китель со всеми регалиями.
— Что я вам говорил! — крикнул он торжествующе. — Теперь вы видите, Кнобльмайер? Видите, как все сходится? Попробуйте сказать, что это простое совпадение — приезд к вам этой особы именно сегодня!
— Внимание, друзья радиослушатели, — опять раздался голос диктора. — Говорит радио Монтевидео, Уругвай. Повторяем наше экстренное сообщение. Сегодня, шестнадцатого июня, в столице Аргентины была произведена попытка государственного переворота. Около полудня по местному времени самолеты морской авиации сбросили бомбы на центральные кварталы Буэнос-Айреса, президентский дворец и здание военного министерства. Имеются жертвы среди гражданского населения. Связь страны с внешним миром прервана, отменены все вылеты…
— Выключите, дальше мы уже слышали, — сказал генерал — Если будет что-нибудь новое до часу ночи, немедленно сообщите мне. Организуйте посменное дежурство, используйте три приемника — слушать одновременно Буэнос-Айрес, Монтевидео и Вашингтон, все сообщения записывать на пленку. Утром дадите мне сводку — не позже восьми ноль-ноль.
— Слушаюсь, экселенц!
Адъютант вышел. Генерал обернулся к оберсту и смерил его торжествующим взглядом.
— Ну, что скажете, Кнобльмайер? Все-таки эта голова что-то соображает, а? — Он постучал себя по лбу. — Хороши мы сейчас были бы, поддавшись на провокацию этих бандитов! Итак, проанализируем ситуацию. События в Аргентине — при любом исходе — очень серьезно подрывают положение Штрёсснера. Это не нуждается в пояснениях. Даже если Перон удержится на этот раз, его дни сочтены, а Штрёсснер ориентируется на Аргентину. Не сегодня-завтра он окажется в политической изоляции, и тогда уже ему будет не до нас. В свете всего этого, Кнобльмайер, какая линия поведения представляется вам наиболее разумной?
— Я думаю… сидеть тихо, экселенц!
— Именно. Вы правы, Кнобльмайер. Именно — сидеть тихо! Занять гибкую оборону и не поддаваться на провокации!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Полунина события шестнадцатого июня застали в Кордове. Накануне он уехал из Буэнос-Айреса, так и не дождавшись Келли, — тот таскался по северным провинциям, то ли инспектируя деятельность тамошних «соратников», то ли попросту спасаясь от промозглой буэнос-айресской зимы в благодатном климате Тукумана. Ждать его дольше не имело смысла. Тем более что, прежде чем выводить ЦНА на Дитмара, разумнее было самому удостовериться, действительно ли тот в Кордове. В конце концов, сведения Лернера могли быть и ошибочными.
Отдохнуть в поезде не удалось, и Полунин, сняв комнату в первом попавшемся отеле, завалился спать. Проспал недолго, каких-нибудь два часа; разбуженный непонятным шумом и выстрелами, он вышел из номера, спросил у коридорного, что случилось. Тот ответил, что внизу празднуют революцию.
— Какую еще революцию? — ничего не понимая, переспросил Полунин.
— Государственный переворот, че! — пояснил коридорный. — Вы разве еще не знаете? Только что передавали — столицу бомбят с моря и с воздуха, тысячи жертв, Перон бежал на подводной лодке!
— Вы шутите!
— Хороши шутки — пойдите послушайте радио, если не верите!
— А где стреляли, на улице?
— Нет, в баре. Один сеньор на радостях расстрелял люстру…
Полунин сбежал вниз, со страхом и запоздалым раскаянием вспоминая Дуняшину просьбу взять ее с собой в Кордову. Даже если во всем этом три четверти домысла, все равно плохо. Очень плохо. Тысячи не тысячи, но без жертв не обошлось наверняка — американские «революции» проходят шумно. В Боготе, когда убили Хорхе Гаитана, резня на улицах шла несколько дней В Ла-Пасе дрались дважды — и когда выбросили из окна труп президента Вильяроэля, и когда потом вернулся к власти Пас Эстенсоро. Здешним только дай пострелять, не остановишь. А что теперь будет с Дитмаром? Если действительно произошел переворот, все их планы полетят к черту.
В ресторанном зале посетители толпились вокруг приемника, включенного на полную мощность. Полунин прослушал очередное сообщение радио Монтевидео — о бомбежке с воздуха действительно говорилось — и спросил пробегавшего мимо официанта, можно ли позвонить отсюда в Буэнос-Айрес. «Сеньор, бесполезно пытаться, — воскликнул тот, — связи нет с полудня! »
Правительственный передатчик ЛРА-5 время от времени — вперемежку с классической музыкой — повторял короткое официальное коммюнике о неудавшейся попытке военного переворота, не приводя никаких подробностей. Иностранные радиостанции противоречили друг другу, и представить себе четкую картину положения было трудно. Все, впрочем, признавали, что путч можно считать уже ликвидированным.
Разочарованные слушатели постепенно разошлись, осталась лишь кучка заядлых спорщиков, до хрипоты обсуждавших события политической жизни Аргентины за последние двадцать лет и перспективы на ближайшее будущее; спорили с таким жаром, что Полунин стал уже опасаться, не дойдет ли опять дело до стрельбы — хорошо еще, если по люстрам. Он рассеянно прислушивался к темпераментной аргументации, думая о Дуняше, о том, как может повлиять случившееся на поиски Дитмара, и еще о том, что в такие вот моменты особенно остро ощущаешь нелепость эмигрантского существования, этой проклятой «жизни в гостях». Покуда вокруг все спокойно, ты живешь как и другие — с теми же заботами, приблизительно теми же интересами; но когда в стране что-то происходит — вот тут сразу и обнаруживается разница между тобой и окружающими. Забастовки, политические демонстрации, предвыборная борьба, даже просто газетная полемика вокруг какого-нибудь наболевшего вопроса — все это кровно касается их, но не касается тебя, и ты сразу начинаешь чувствовать себя чужим, непричастным к жизни общества, ненужным ему…
Телефонная связь с Буэнос-Айресом восстановилась лишь на следующий день, к вечеру; на переговорных пунктах образовались такие очереди, что Полунин смог дозвониться лишь около полуночи.
— Евдокия! — закричал он обрадованно, услышав наконец ее сонный голос — Это я! Как ты там?! У тебя все благополучно?!
— Ну да, — отозвалась она, — а что такое? Почему ты так поздно?
— Хорошенькое дело — поздно! Я сижу на телефоне с восьми часов! Что у вас там делается? Где ты была вчера?
— Вчера? Дай сообразить… О, конечно, — вчера я была за городом, меня пригласили на асадо , — беззаботно сообщила Дуняша — А что у тебя?
— У меня все в порядке, только я очень беспокоился вчера, когда узнал! Я боялся, ты попадешь в какую-нибудь историю…
— Нет, я никуда не попала, я была с Синеоковой в Сан-Исидро, она меня знакомила с родителями своей будущей belle-fille. Вообрази, ее сын женится на аргентинке! Приятная, впрочем, девушка, хоть и глупа на вид. Хорошо, если поглупела от любви, а иначе… Хотя, между нами, молодой Синеоков тоже ведь не блещет. Сплетницей я стала ужасной, не хуже княгини… Ой, я ведь совсем забыла — можешь себе представить, пока мы там прохлаждались, здесь без меня произошла революция. Представляешь? То есть она не произошла, ее только хотели сделать. — прилетели авионы и стали бросать бомбы на Плас-де-Майо, вообрази — среди бела дня! Говорят, там все вверх дном. Я сама не видела, туда не пускают, да и не такой уж это приятный спектакль, согласись сам. Летом сорок четвертого года я однажды поехала к подруге в Бийянкур — там главная парижская гар-де-триаж , не знаю как это по-русски, — все забито немецким военным материалом, пушки, камионы , танки и всякое такое — они уже бежали, это было за месяц до либерасьон, — и вдруг, вообрази, налетают американцы и начинают бросать свои бомбы куда попало. Кошмар! Я потом видела один такой кратер — в него поместилась бы вся Тур Эффель, не веришь?
— Насчет Эйфелевой башни ты, конечно, загнула, но вообще воронки от американских фугасок бывали здоровенные.
— Фантастические! То есть я в тот день — в Бийянкуре — осталась жива просто за счет чуда, но напугалась ужасно. Поэтому, как ты догадываешься, у меня нет ровно никакого желания идти смотреть, как выглядит сегодня Плас-де-Майо. А курию сожгли!
— Какую курию?
— Апостолическую курию, это вроде амбассады Ватикана, не знаю. Ее сожгла толпа, потому что, говорят, все это безобразие устроили иезуиты — ну, в смысле бомбардировки. Странно, правда? Никогда не думала, что попы летают на авионах, — но, разумеется, от этих жезюитов можно ждать всего решительно. Кошмарная публика, недаром их отовсюду повыгоняли. Ну, а как там ты? Я сегодня читала газету, про Кордову ничего не сообщают, значит у вас спокойно. Ты вообще скоро думаешь вернуться?
Полунин сказал, что скоро, пожелал ей покойной ночи и повесил трубку — в стекло кабины уже нетерпеливо постукивали.
Успокоенный насчет Дуняши, он мог теперь заняться делами, но впереди, как назло, было три нерабочих дня: суббота, воскресенье и понедельник — двадцатого июня аргентинцы празднуют День флага. Единственное, что можно было сделать до вторника, это выписать из телефонной книги все имеющиеся в Кордове электромонтажные фирмы. Список получился довольно длинный.
Во вторник с утра Полунин засел за телефон Он набирал номер, спрашивал, выслушивал ответ: «Простите, вы, вероятно, ошиблись, этот сеньор у нас не работает» — и вычеркивал еще одну строчку в своем списке. Вычеркнув уже шесть, он набрал очередной номер.
— «Консэлек лимитада», добрый день, — отозвалась телефонистка, — чем могу служить?
— Пожалуйста, соедините меня с сеньором Дитмаром, — произнес Полунин в седьмой раз и, уже приготовившись зачеркнуть «Консэлек», вдруг услышал:
— Очень сожалею, но сеньора Дитмара сейчас нет в конторе, он будет после обеда. Что ему передать?
— Нет-нет, спасибо… я зайду сам, — не сразу оправившись от неожиданности, сказал Полунин и осторожно, словно боясь спугнуть удачу, опустил трубку на рычаги. Вскочив, он постоял, снова сел и с размаху влепил кулак в раскрытую левую ладонь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69