В тот же день он позвонил Балмашеву, разыскав полученную от него тогда визитную карточку с номером служебного телефона.
— Здравствуйте, Алексей Иванович, — сказал он, — это Полунин вас беспокоит… Помните такого?
— Как же, как же. Приветствую вас, Михаил Сергеич. Что у вас нового?
— Да есть кое-что! Работа моя — помните, я вам тогда говорил, что мне сейчас не совсем удобно у вас бывать? — так вот, работа эта кончилась, я теперь человек вольный. Дышу, так сказать, полной грудью! Словом, хотелось бы повидаться, Алексей Иванович, если вы Не против.
— Я-то не против, — не сразу отозвался Балмашев. — Но только вот — когда? Завтра мне придется выехать на некоторое время в провинцию…
— А-а… И надолго?
— Трудно пока сказать.
— Досадно, — сказал Полунин упавшим голосом. — А сегодня уже не успеть…
— Да, рабочий день на исходе… — Балмашев помолчал, потом сказал тем же ровным голосом: — А впрочем, давайте вот что сделаем. Подъезжайте-ка часикам к семи на Пласа Италия, там напротив памятника Гарибальди есть такая забегаловка, называется бар «Милонга». Посидим, пивка выпьем, заодно и побеседуем.
— «Милонга» на Пласа Италиа, в девятнадцать, — обрадованно повторил Полунин. — Договорились!
— До свиданья.
Полунин медленно положил трубку. Дуняша, сидевшая за своим рисунком, спросила, не оборачиваясь:
— Кто этот Алексей Иванович, который назначает тебе свидание в злачном месте?
— Почему «злачном»?
— По-моему, других там нет… Меня специально предупреждали — не появляться на Пляс Итали без провожатого, особенно вечером.
— Это дело другое.
— Но все же, кто он? Или это она, а «Алексей Иванович», как это сказать, для конспирасьон?
— Он, он, можешь не волноваться. Алексей Иванович Балмашев, сотрудник консульского отдела нашего посольства.
— Боже, как интересно! — Дуняша крутнулась вместе с вращающимся креслом и еще шире распахнула глаза. — Ты идешь насчет визы?
— Совершенно верно.
— Возьми меня с собой!
— К Балмашеву — зачем?
— Ну… — Дуняша подумала, почесала нос оборотным концом кисточки. — Возможно, я его очарую.
— Я тебя сейчас так очарую, что ты три дня не сядешь на свою вертушку.
— А вот это, сударь, уже непристойность!
— Кресло я имею в виду, кресло.
— А-а… Ну, как хочешь, я ведь для пользы дела предложила, — примирительно сказала Дуняша и вернулась к работе.
У бара «Милонга» Полунин появился за четверть часа до условленного срока. Балмашева еще не было, он постоял на тротуаре, закурил, подошел к журнальному киоску, — за стеклом был выставлен развернутый номер «Аора» с фотографиями каких-то развалин, он пригляделся и узнал здание, где помещался штаб ЦНА. Узнать, правда, было довольно трудно — дом выглядел как после прямого попадания, фасада не осталось, нижний этаж завалило рухнувшими перекрытиями. Полунину вспомнился первый визит к Келли, как охранник обыскивал его, а он пошутил по поводу бронированной двери. «Если понадобится, выдержим любую осаду», — сказал тогда синерубашечник. Вот тебе и выдержали…
Внезапно его ударила мысль о Кривенко. Черт возьми, забыл ведь совсем про этого дурака! Что, если он все еще торчит в Формосе и со своей эсэсовской верностью ждет инструкций? Вот еще навязал себе соратника, пропади он пропадом… не хватает только, чтобы его сцапали. Подумав немного, Полунин купил журнал и почтовый конверт, вырвал страницу с фотографиями, написал на полях по-русски: «Немедленно переходи границу, инструкции получишь в Асунсьоне». Вложив послание в конверт, он заклеил его, адресовал на имя Кривенко — Формоса, до востребования, — и бросил в почтовый ящик. Вообще, это была перестраховка, скорее всего бывший адъютант и сам уже сориентировался, но черт его знает, дуракам закон не писан.
Он едва успел получить заказанное пиво, как увидел в дверях Балмашева — в аккуратном и неприметном сером костюме, в светлой шляпе, надетой под точно таким углом, как носят аргентинцы, тот вошел в бар и, не озираясь, направился прямо к столику Полунина. Вероятно, высмотрел его еще с улицы.
— Присаживайтесь, — сказал Полунин, наливая пиво во второй стакан. — Не очень я нарушил ваши сегодняшние планы?
— Ничего, — сказал Балмашев. — После работы какие же планы.
— Вы извините, что проявил навязчивость, но очень уж не хотелось откладывать разговор до вашего возвращения… Тем более что вы сами не знаете, когда вернетесь.
— Да нет, я ненадолго. А что у вас за дело такое срочное?
— Дела, собственно, никакого, — соврал Полунин. — Просто хотел кое-что рассказать. Помните, я вам тогда сказал, что не могу пока бывать в консульстве?
— Помню, — Балмашев отпил пива, закурил. — И что же?
— Так вот: я тогда находился, по правде сказать, почти на нелегальном положении. Ну, и… не хотел, естественно, чтобы в случае чего связь со мной — пусть даже не связь, а просто хотя бы случайные контакты — могли обернуться для вас неприятностями…
— Простите, я что-то не очень понимаю, — сказал Балмашев уже настороженно. — Как это — «на нелегальном положении»? И почему это могло обернуться неприятностями для меня?
— Да просто если бы я загремел, то эти типы стали бы доискиваться, с кем общался, — это естественно, следствие в таких случаях первым делом проверяет контакты. Еще, чего доброго, заявили бы, что все это советским посольством затеяно…
— Не понимаю, — повторил Балмашев. — Что затеяно-то?
Полунин рассмеялся.
— Да-да, простите, я слишком все это путано излагаю! Понимаете, я тут в такую пинкертоновщину ввязался — сам до сих пор удивляюсь, что благополучно унес ноги. Дело в том, что надо нам было выследить одного человечка. В полицию обращаться с этим было бесцельно, поэтому решили провернуть всё сами — в порядке, так сказать, самодеятельности. Ну, а когда действуешь в обход властей, то действовать приходится, как вы сами понимаете, не совсем легальными методами…
— Минутку! — прервал Балмашев. — Прежде всего, поясните, пожалуйста, кто это «мы», какого «человечка» вы выслеживали и кто поручил вам его выследить?
— Охотно, Алексей Иванович, охотно все поясню! Мы — это я и два моих друга по отряду маки, француз и итальянец. Могу сообщить их имена, род занятий, домашние адреса — впрочем, сейчас это несущественно. Выслеживали мы одного немца, провокатора и предателя, бывшего обер-лейтенанта вермахта по имени Густав Дитмар. Никто нам этого не поручал, просто мы случайно узнали, что он живет в этих краях, и решили…
— Понятно, — опять прервал Балмашев. — Решили его найти. Нашли?
— Нашли.
— И что сделали?
— А мы его… — Полунин сделал быстрое движение рукой, будто словил над столом муху. — И вывезли!
— Куда — вывезли? — с расстановкой спросил Балмашев, забыв о своей дымящейся на краю пепельницы сигарете.
— Во Францию, куда же еще! Чтобы судить там, понимаете? Дело-то было во Франции, в Руане…
Балмашев быстро оглянулся и, встав, стянул с вешалки шляпу.
— Идемте-ка отсюда, — сказал он негромко.
«Шевроле» с белым номерным знаком дипкорпуса стоял за углом, поодаль. Балмашев отпер для Полунина правую дверь, обошел машину спереди и сел за руль. Включившись, мягко зашелестел двигатель. Когда по капоту потекли, струясь, разноцветные отражения рекламных огней, Полунина охватило странное чувство «уже виденного, словно когда-то где-то было с ним точно такое — приглушенное урчание мотора, пестрые блики перед глазами… Он тут же вспомнил: тот вечер в Монтевидео, когда он впервые ехал на свидание с Морено.
— Куда-нибудь за город, не возражаете? — спросил Балмашев.
Выехав на площадь, он обогнул памятник против часовой стрелки и уверенно вогнал машину в поток движения по Санта-Фе. Громыхнул над головой путепровод Тихоокеанской железной дороги, справа промелькнули обложенные мешками с песком зенитки у казарм «Куартель Мальдонадо»; впереди вытянулась убегающая вдаль пунктиром фонарей и фейерверочным мельтешением реклам шестикилометровая стрела Кабильдо. Полунин рассказывал, прикуривая сигарету от сигареты. Вырвавшись на кольцевую автостраду Хенераль Пас, Балмашев свернул налево от реки и сбавил скорость.
Машина не спеша катилась в правом ряду, но их мало кто обгонял, встречного движения тоже почти не было, теплый, пахнущий травами ветер врывался в открытое окно. Слева от автострады стояло во все небо электрическое зарево, по правую сторону было темно, только кое-где кучками далеких огней мерцали пригороды столицы — Аристобуло-дель-Валье, Хусто, Падилья.
— Что ж, счастливо отделались, — сказал Балмашев, выслушав полунинский рассказ до конца. — И отделались совершенно случайно. Вы хоть сами-то понимаете, чем бы все это кончилось, если бы не недавние события?
Он вывел машину на обочину, выключил двигатель и закурил.
— Вот так-то, — сказал он. — Не обижайтесь, но ничего более нелепого нарочно не придумать. Ей-богу, это если бы мальчишки затеяли, начитавшись шпионских романов, а то ведь взрослые люди, бывшие партизаны…
Балмашев выбросил в окно окурок, прочертивший в темноте тонкую огненную параболу, побарабанил пальцами по рулю, включил приемник на приборном щите и тут же снова погасил, не дождавшись, пока прогреются лампы.
— Впрочем, — продолжал он негромко, словно думая вслух, — это, пожалуй, и закономерно… Знаете, дома мне приходилось общаться с некоторыми бывшими эмигрантами… из Франции, из Чехословакии. Они говорили вполне откровенно, рассказывали о своей жизни, о политической деятельности. И меня знаете что всегда поражало? Среди них были умные люди, образованные… настоящие старые русские интеллигенты, каких уже мало осталось. Но то, о чем они рассказывали, все эти их «союзы», «объединения», вся картина эмигрантской общественной жизни в целом — это было нечто удручающее, нечто… настолько несерьезное, настолько оторванное от жизни, что я просто никак не мог увязать воедино вот эти два момента — личные качества этих людей и то, чем они занимались. Тогда не мог и до сих пор не могу. Конечно, есть расхожее объяснение… соблазнительное своей простотой… Дело, мол, в ошибочности идейных предпосылок, в том, что вся деятельность эмигрантов была заведомо обречена ходом истории — ну и так далее. Но тогда, простите, встает вопрос: почему же они-то сами этого не видели, не понимали этой обреченности? Ведь многим из идейных вождей белой эмиграции нельзя отказать в уме, в большой образованности, в знании той же истории и умении разбираться в ее законах… Говорят, ум хорошо, а два лучше, но тут получается наоборот: каждый в отдельности умен, а соберутся вместе — такую начинают городить ахинею, что диву даешься. Нет, тут что-то другое… Поневоле начинаешь думать, что эмиграция дышит отравленным воздухом, ей попросту кислорода не хватает. Я почему сейчас об этом заговорил — только вы, Михаил Сергеич, поймите меня правильно, — в этой вашей затее с похищением тоже ведь есть что-то от эмигрантщины… этакая, понимаете ли, химеричность. Хотя как раз предпосылки у вас были вполне правильные, побуждения самые благородные — наказать предателя, восстановить справедливость… Чего не было, так это увязки с реальной жизнью.
Полунин почувствовал себя задетым.
— Ну, видите ли… реальная жизнь — понятие обширное. Так или иначе, при всей «химеричности» нашей затеи, мы ее осуществили — Дитмара будут судить. Что касается риска… — Он пожал плечами. — Скажу без всякого желания покрасоваться — об этом не думал. Уже после, задним числом, мне пришло в голову, что они могли отомстить моей жене… Но когда мы все это начинали, жены у меня еще не было.
— Вы на русской женаты?
— Конечно! Родилась, правда, в Париже…
Он помолчал, не зная, как приступить к главной части разговора.
— Алексей Иванович, я с вами решил встретиться не только для того, чтобы рассказать о поимке Дитмара… Хотя и для этого тоже — раз обещал в свое время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69