— Вам помочь?
Она открывает глаза. Человек в шерстяной рубашке стоит рядом, лицо обветренное, в одной руке от ветра прячет сигарету, другую засунул в карман.
— Вам помочь? — повторяет он чинно, будто лавочник.
— Спасибо. Я… погодите… — Она открывает сумку. Бумаги бешено шелестят на ветру, пока она в них роется.
— Если вы к Маккиннонам, вам лучше поторопиться. — Он глядит с сомнением. — Вы, наверное, захотите переодеться. Если пойдете…
— Я не на похороны приехала.
— Ну да, — говорит он, будто они пришли к соглашению.
— Я ищу место под названием Корнэг-Биг. — И тут ветер набрасывается на бумаги. Она ловит фотографию. Письмо Аннели вырывается из рук, кружится по камням, обиталищам водяных, и мчится в открытое море. Паромщик смотрит, как оно улетает.
— Надеюсь, оно вам не нужно.
Она заслоняет рукой глаза. Письмо еще видно — словно белая чайка на волнах.
— Наверное, нет, — говорит она, и это правда, но когда она неуверенно смеется, голова весело кружится.
— Прилив. Может, вам повезет. Я послежу, хотите?
— Нет, — говорит она, слишком быстро, и он оборачивается. Она складывает фотографию пополам. — Мне оно, правда, не нужно. Но все равно спасибо.
— Корнэг-Биг, — говорит он и задумчиво глядит на сигарету в ладони. Ветер сжег ее почти дотла, и он тушит ее о подошву, а окурок сует в карман, бережно, словно деньги.
— Это далеко?
Он пожимает плечами.
— Недалеко, если на машине. Но вы ведь пешком?
— Видимо, да.
— Тогда далековато.
— В какую сторону?
— Идите прямо через Аринагур. Из города направо. Полмили и снова направо. Идите до конца, и попадете на место.
— Спасибо. — Она поднимает сумку, складывает оставшиеся бумаги. Уже идет, и тут он окликает ее:
— Вы не первая.
— Что не первая?
— Не первая, — поясняет он, — кто спрашивает Корнэг-Биг.
Она понимает раньше, чем он договаривает, сердце уходит в пятки, земля из-под ног. Он опускает голову, шагает к ней.
— Идемте. Я вас отвезу.
— Нет, не надо… — начинает она и умолкает. Она устала, ударилась ногой. Он горлом вздыхает, аххх, и оборачивается посмотреть, как паром огибает мыс. Она раздумывает, стоят ли его вопросы его ответов.
Его зовут Майкл Гилкрайст. Грузовичок неестественно чист, будто Майкл подолгу его оттирает. Он разговаривает, пока ведет машину, — тихонько, толком ничего не говоря. Похороны, вторые в этом году. Снега нет уже неделю. Паром ходит чаще, теперь есть дамба в Тайри. Видимо, думает Анна, он часто разговаривает сам с собой и не слишком переживает. Он напоминает официантку с острова Дофин. Такой же голос, мягкий и глубокий, не такой жизнерадостный. Глаза внимательные и любопытные. Островитяне.
Ландшафт за окном меняется. Восточный берег Колла наг, холмы — почти скалы, а здесь к западу поднимаются ухоженные поля в оспинах снега. Века травы утрамбовали песок, овцы ощипывают большие дюны до извилистых пирамид.
Она вспоминает еще кое-что — не место, а время. Дни после падения СофтГолд. То же чувство, будто деньги значат меньше, рассеялись, как облака.
— Вы сюда надолго?
— Пока не знаю. Можно спросить? — Ухмылка.
— Всегда, пожалуйста.
— Сколько людей живет на острове?
— Две сотни. Большинство в Тайри. Один священник, ни единого банка, ни одного доктора и никакой полиции.
— Вы, наверное, всех тут знаете.
— Одних лучше, других хуже. Спросите что-нибудь другое.
— Вы когда-нибудь видели северное сияние?
— Здесь? — Он настороженно косится. — К чему это вы?
— Просто интересно.
Он отворачивается, глядит на дорогу. На единственной полосе топчутся три коровы. Майкл притормаживает, огибает их.
— Если вы ищете сияние, так вы ошиблись адресом.
— Почему?
— Firchlis — говорит он вроде сам себе, а потом ей: — Шустрые Парни. Веселые Плясуны, вот как их люди кличут, Cnoc-na-piobaireached. Если вы ради них сюда приехали, езжайте дальше на север.
— Вы хотите сказать…— говорит она. — Погодите. Вы хотите сказать, что их тут не бывает?
— Нет. — Он переключает передачу, минуту молчит, будто отвлекся. — Нет, я этого не говорил. В это время года в ясную ночь что-то увидеть можно. Но это уж как повезет. Замерзнешь, дожидаясь. Настоящего северного сияния годами не бывает. Такого, чтобы пляски на всю катушку.
Некоторое время они едут молча. Дюны и песчаный тростник сменяются обнаженной каменной породой. Они минуют одинокие домики — выбелены реже, чем в Аринагуре; ветхие, вот-вот развалятся. Дома людей, думает Анна, которые хотят оставить себя при себе.
Она откидывается на спинку сиденья, его голос звучит у нее в голове. Разговор изводит ее, будто она не уловила его сути.
— Так я не первая.
— Не первая, — кивает он, — и даже не вторая. Приезжал полицейский из Обана, и неделю спустя двое в штатском, из правительства. Задавали вопросы. Надолго не задержались.
— Они нашли то, что искали?
— Я бы не сказал.
— И что они искали? — спросила она, и Майкл Гилкрайст коротко смеется и съезжает с дороги. Глушит мотор, ставит машину на тормоз.
— Я вам одно скажу: они тут искали не северное сияние. Мы на месте, — прибавляет он, не дожидаясь вопроса.
Она оборачивается и видит Корнэг-Биг.
Не столько дом, сколько собрание ухоженных домишек. Два трейлера на сваях соединены вместе, колеса сняты, пристройка — вагонка и плитняк — криво притулилась к основной конструкции. Из красной трубы дымохода вьется дым. Низкая живая изгородь из бирючины отделяет палисадник от дороги. Обрезки розовых кустов, обложенные соломой, темнеют из-под сугробов. У обочины припарковался катафалк, дряхлый, с облезшей краской на проржавевших креплениях, напротив возвышается геодезическая теплица, стекла запотели, неуместная в своей современности. За домом рощица на склоне.
— Вы другого ждали?
— Вообще-то нет. — Она поворачивается: он наблюдает за ней.
— Надо было вам освежить познания в гэльском. Вспомнили бы, что по-гэльски «биг» — это маленький.
С чего бы мне ждать большего, чуть не спрашивает она — и не спрашивает. Что-то щелкает у нее внутри, неожиданная догадка. Спросите что-нибудь другое. Чуть не пропустила. Еще раз смотрит на дом, на катафалк возле него, на деревья позади.
— Скорые у вас похороны.
— О, медленные. Это старый дом Иэна. Он в новом еще несколько часов пробудет.
— Я думала, она живет одна.
— Уже некоторое время нет. Кажется, она дома. После вас.
Они выходят вместе. Ворот нет, изгородь такая изломанная и низкая, что Майкл ее просто перешагивает. Анна держится позади, Майкл звонит в колокольчик, ждет ответа. Через некоторое время свет включается, отворяется дверь.
— Майкл. Ты откуда взялся?
— Я тебе гостя привез.
Оба смотрят на нее. Женщина выше мужчины на голову. Передник поверх свитера и широких брюк. Одной рукой придерживает дверь, в другой — короткий тупой нож. Свет прямо в лицо.
— Кто вы?
— Анна Мур.
— Кто такая Анна Мур, с чем к нам пожаловала?
Глаза, как у Кеннеди. Анна оглядывается на грузовик, на дорогу. Столько ехать, думает она, и найти очередного разгневанного, бессовестного, испуганного человека.
— Что такое?
— Я работала в Налоговой службе.
— И при чем тут я? Я плачу свои налоги.
— Простите. Я не к вам приехала.
— Что вы сказали?
Анна снова смотрит на нее.
— Я не к вам приехала. Я приехала к Джону, — говорит она. Очень тихо, поэтому голос не срывается. Она говорит: — Я приехала к вашему сыну.
В духовке горит огонь. Комната — сплошь бархат и дуб. На камине часы, золоченая бронза, на куске плавника вырезан человек, он тянет руки, поет или зовет кого-то. В углу мольберт, накрыт парусиной. Запах торфа и скипидара, сладкий и успокаивающий, и никаких признаков внешнего мира, только ветер стучится в тонкие стены.
Садитесь, говорит Крионна, садитесь, и они сидят, пока она хлопочет, переносит мольберт в другую комнату, ставит чайник в кухне, похожей на камбуз. Майкл беспокойно ерзает, здесь ему неловко, еще хуже, чем Анне. От тепла ее разморило, и когда Крионна ставит на стол чай, Анна промаргивается, просыпается.
— Как дети, Майкл?
— Хорошо. Отвезли их утром на пароме. В Обан, на неделю.
— Скучаешь по ним, наверное.
— Ох, ну да. Лори скучает.
— Как работа?
— Все так же.
— Занят, да? — говорит Крионна и наливает чай. Две тонкие фарфоровые чашки. — А тебе не нужно возвращаться?
— Нужно. — Он встает с невольным облегчением, поворачивается к Анне, снова официальный: — Надеюсь, вам будет хорошо у нас на острове. Ну, до свидания. До свидания, Крионна.
Он осторожно прикрывает за собой дверь, словно боится кого-то разбудить. В тишине Анна слышит рев мотора, блеяние овцы, тиканье часов на каминной полке.
— Молока? — спрашивает Крионна, и Анна вновь смотрит в глаза Криптографа.
— Чуть-чуть, спасибо.
— Итак, вы встретили Майкла.
— Он очень приятный. Подвез меня от парома.
— Человек, у которого свободного времени навалом.
— Он знает Джона, правда?
— Да, они много лет дружили. Вы устали. — Крионна опускается на свободный стул. — Издалека приехали?
— Всего лишь из Лондона.
— Лондон. — Она отпивает чай, держит чашечку обеими руками. Анне Крионна кажется старой, хотя двигается, как молодая. Жесты выверенные, четкие. — Я там однажды была. Мне не очень понравилось.
— Я всегда там жила.
— Ну, я тоже пыталась. Я выросла в Глазго, там родился Джон. Мой дедушка оставил мне тут землю двадцать семь лет назад. С тех пор я туда не возвращалась.
— Значит, он ваш сын, — говорит она, и Крионна цокает языком: Тц.
— Я и не говорила, что нет. Вы ведь его знаете — а как вы думали? Я бы не стала отрицать. Я им сейчас говорю, что и всегда говорила, — это никого не касается, только нас с ним. Они сюда заявляются, машины так и сияют, спрашивают меня, и я говорю «да» и «до свидания», и они убегают. Сияют поменьше и знают не многим больше.
— Майкл сказал, они приезжали совсем недавно.
— А, приезжали. Задавали куче людей кучу вопросов. Ответов не получили ни горстки. — Она улыбается. — Тут люди не слишком любят вопросы.
Анна вытаскивает фотографию. Теперь на ней сгиб, лицо Джона помялось по дороге. Его мать берет снимок, снова прищелкивает языком.
— Вы знаете, это я снимала.
— Я не знала.
— Нет, ну откуда бы. Я раньше фотографировала, но лаборатория разрослась до неприличия. Теперь я рисую. Не знаю, как они добыли эту фотографию. Я бы жалобу подала, но теперь поздно, я понимаю.
— Хорошая фотография.
— Приличная, не более того. Я его и получше снимала.
— А когда это было?
— Много лет назад. Джон только женился. Они приехали ко мне вдвоем. Она мне понравилась. Умная и красивая. Мы поладили. В том году было северное сияние, мы одевались, выходили наружу, стояли и смотрели. Как-то ночью его хорошо было видно, и они были прекрасны, оба. Ох, чудесное было время.
— Откуда вы знаете, — говорит Анна, — что я его знаю?
— Потому что он мне о вас рассказывал, конечно.
— Что он говорил?
Крионна ставит чашку аккуратно, беззвучно.
— Милая, я думаю, вам лучше спросить его самого. Ладно? Только не сейчас. Вы уже сегодня напутешествовались. Вам как, подойдет остаться тут на ночь?
Свет горит еще несколько часов. Остались дела. Перенести в сарай газовые баллоны и торфяные брикеты. Телеграфный столб упал возле дома, и Анна помогает, чем может, хоть и безуспешно, копать промерзшую землю, а Джонова мать, надев толстые варежки и пальто из овечьей шерсти, ворчит над путаницей проводов. Если она убьет себя, думает Анна, я даже не смогу ее похоронить. Мне придется грузить ее в катафалк и искать единственного священника. Облака стягиваются на севере, громадные бастионы и рубежи, но вокруг небо ясное, и с поля за домом видны белые пляжи на западе, окаймленные бурунами и голубыми отмелями.
В шесть домой возвращается Иэн, бледный человек, моложе Крионны. Анна интересует его не больше, чем стул или огонь. Они рано ужинают, Анна ест с аппетитом, не может сдержаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37