носились по зерну, как дети.
Они загребали его руками, грызли, горстями бросали друг в друга, ликующе кричали: «Ура— а!», «Есть хлебушко— о!», «Хлеебуше— ек, ура— а— а!!!».
На этот раз ненцу Ваське Герасимову в Архангельске повезло: за привезенные из тундры песцовые шкурки и четыре пыжика удалось ему добыть кусок ситца, большую штуку бязи, два фунта соли, маленько сахара и пятьдесят штук винтовочных патронов.
Винтовки, правда, у Васьки не было, но из боевых патронов он выковыривал пули, а порохом снаряжал свои ружейные заряды. Без пороха в тундре нельзя, пропадешь, пожалуй, совсем... А пули тоже пригодятся — их можно раскатать в дробь.
Он и занимался этим приятным для рук и сердца делом у маленького окошка заезжего двора бабки Анфимовой, у которой во время редких наездов в Архангельск всегда останавливался.
Бабка Анфимова, шустрая, хитрая, молчаливая, устраивала его немудреные коммерции, давала ночлег и пускала в большой старый сарай Васькиных собак — все за умеренную плату. Еще и подносила полбутылки огненной воды, которую сейчас нипочем не сыщешь, — всего— то за одного песца.
Васька снаряжал патроны, огненная вода тихо гудела в нем приятными голосами, и ненец напевал себе под нос песню близкого снега.
Потом поднял взгляд на окно и оцепенел: за мутнопереливчатым стеклом стоял Большой Тойон, Начальник, и, судя по шевелящимся губам, что— то говорил человеку, невидимому Ваське из— за обреза рамы.
У Васьки разом замерло сердце и заныл зад. Потому что в сердце вместо крови втек огромный страх, старый огромный страх, а зад задергался, завизжал пронзительной болью от каждого из пятидесяти шомпольных ударов, полученных год назад.
Ах, как страшно кричал тогда у них в стойбище Начальник!
Расстрелять! Ра— асстреля— ать!
Расстрелять!!!
Солдаты убили в то утро из винтовок четырех Васькиных родичей. А всех остальных выпороли шомполами. И Ваську.
Было невыносимо больно, только один раз в жизни Ваське было так больно — это когда его рвала рысь, но рыси он все равно не боялся и убил ее. А теперь сильнее боли был ужасный страх, потому что Васька еще никогда не видел, чтобы один человек убил другого просто так, ни за что.
Васька вообще не знал такой вины, за которую можно убить человека. Но родичей убили совсем ни за что! Ведь по закону тундры голодных и замерзших людей всегда сначала надо накормить и обогреть. А уж потом спрашивать, кто они и откуда. Да если б в стойбище и сначала знали, что к ним пришли партизаны, которые воюют с властью Большого Тойона, их бы все равно накормили, отогрели и дали место в чумах.
Закон тундры не Большой Начальник придумал. И не ему этот закон отменять.
Но когда кто— то рассказал в Архангельске, что стойбище подкармливает партизан, Начальник пришел с солдатами, убил четырех родичей, а всех остальных выпорол шомполами.
И Васька точно знал, что когда— нибудь Великий Дух, давший им Закон, от которого они не отступили, очень сильно покарает Начальника за то, что он их убивал и порол. Они ведь только соблюдали Закон.
Кончилась вскоре власть Большого Начальника, рассеялись белые солдаты по тундре, как волки весной, а сам Начальник — вот он, стоит за окном, как ни в чем не бывало! Правда, не в своей красивой форме, а в солдатской шинели. И не кричит, как в стойбище, а шепчет вполголоса. Но вот он, как есть, — живой, здоровый.
Может, Великий Дух недосмотрел за ним?
Сердце громко стукнуло, рванулось, вытолкнуло из себя вязкий страх и наполнилось снова горячей кровью, и боль перетекла в грудь. И стала ненавистью.
Васька приподнялся, прижал нос к давно немытому стеклу: Начальник, нагнувшись, тихо объяснял что— то бабке Анфимовой.
Начальник знает бабку Анфимову?
Тогда, может быть, это она шепнула ему про партизан на стойбище? Ненцы при ней это обсуждали...
Васька вскочил, накинул на плечи малицу, схватил меховой треух и бросился к дверям. На дворе уже никого не было лишь в проеме ворот мелькнула тень от высокой сильной фигуры Большого Тойона.
И Васька, хоронясь вдоль стен и заборов, сторожко, неслышно, пошел за ним.
Неотступно, как в лесу за зверем, след в след.
Великому Духу тоже надо помогать. Он далеко, плохих людей еще много, за всеми он уследить не может.
Надо ему помочь...
Болдырев и два его помощника неторопливо ехали верхами по улице, разговаривали.
От старого лабаза раздался возглас:
— Э— ге— гей, Андрюшка— а— а!.. — и через улицу к Болдыреву не спеша направился ненец.
Болдырев натянул поводья, всмотрелся в молодого охотника и тоже радостно воскликнул:
— Васька! Герасимов! Откуда ты, братишка?
Остановил коня, спешился и сердечно обнял старинного приятеля, похлопывая его по плечам.
— Ты давно здесь, Василий?
Ненец широко улыбнулся:
— Пять дней, однако. Хозяйку помнишь мою?
— Ну как же!
— Вот велела ситец купить. И еще материю на одеяла, и еще, и еще... Год хороший был — охота большая. А фактория закрылась. Белый купец убежал, следа не оставил, а красный купец заболел...
Болдырев сочувственно покивал головой:
— О— о, это плохо, никуда не годится!
Василий полез за трубкой.
— Как еще плохо!.. Старый купец Солоницын обманывал шибко, но никогда не болел, однако...
— Некогда было, — согласился Болдырев.
Ненец вздохнул, сказал вроде бы равнодушно:
— Сегодня видел его.
— Да, он здесь живет, в городе.
Васька раскурил трубочку, весело заметил:
— Нынче все люди равные, однако, стали, пра— авда. К купцу в дом большой офицер ходит, друзья небось. Я видел. Раньше, говорят, Солоницын перед ним на пузе ползал... А теперь обнимает...
— С офицером, говоришь, друзья? — переспросил Болдырев заинтересованно. — Подожди, говори толком — с каким офицером?
— Ты его не знаешь, Андрюшка. Он уже после тебя приезжал. Ба— альшой был Тойон... Начальник... Четырех родичей моих убил.
— За что?!
— За то, что ваши жили в стойбище у нас... А теперь...
— Интересно, кто ж это такой? — вслух задумался Болдырев. Узкие глаза Васьки полыхнули ненавистью, но ответил он спокойно:
— Фамилию забыл. Петр его зовут. Его благородия Петр... э— э... Зигимурович...
— Как ты сказал? Петр Сигизмундович, нет? Вспомни фамилию — Чаплицкий?
— Правильно, Андрюшка. Такая у него фамилия, — полузакрыв глаза, невозмутимо сказал Васька.
Хлопнув приятеля по плечу, Болдырев птицей взвился на коня и крикнул:
— Василий, ко мне обязательно зайди! Для хозяйки твоей подарок есть! — и, повернувшись к сотрудникам, скомандовал: — За мной, галопом!..
Всадники спешились перед калиткой дома Солоницына. Болдырев рывком отворил калитку, ведя коня в поводу.
Неизвестно откуда возник бородатый дворник. Болдырев отпихнул его и направился к дому, за ним — сотрудники.
Привязав коней к стойке крыльца, он легко взбежал по ступенькам. Подергал дверь — заперто. Громко, нетерпеливо постучал...
А в горнице были Солоницын и Чаплицкий.
Настороженно прислушались к стуку. Чаплицкий незаметно выглянул из— за занавески в окно. Увидел дворника, размахивавшего руками.
Контрразведчик схватил свой «лефоше», быстро поднялся по лесенке, ведущей на второй этаж, и подбежал к окошку.
Осторожно раскрыв его, увидел внизу трех лошадей...
Чекистов Чаплицкий не видел — они уже вошли в дом вместе с Болдыревым.
— Чека! — грозно сказал Болдырев. — Ну— с, гражданин купец Солоницын...
Солоницын, отворив дверь, испуганно попятился в залу.
— Заходите, заходите, гости дорогие, — затараторил он. — Гражданин Болдырев, милости прошу...
А сам краешком глаза посматривал на лестницу.
— Кто из посторонних имеется в доме? — спросил Болдырев, держа в руках револьвер и внимательно, очень придирчиво осматривая помещение.
Солоницын испуганно перекрестился на образа, сказал нарочито громко:
— Господи помилуй, господи помилуй! Да что вы, гражданин Болдырев, Андрей Васильевич! Никаких посторонних сроду не было и нету!..
— Сейчас дом обыщем, проверим! — предупредил Болдырев. — В случае чего — держись, купец...
— Да что вы, Андрей Васильич! — еще громче завопил Солоницын. — Господом богом клянусь, пресвятой богородицей — нету никого... и быть не может!..
Войдя в роль, он продолжал часто креститься и при этом выразительно — головою, глазами, подбородком — указывал Болдыреву на лестницу на второй этаж. И еще подмигивал так, что глаз утопал в мясистом мешке щеки.
— Стой на месте! — скомандовал ему Болдырев. Повернулся к чекистам: — Черемных, давай во двор, под окна, возьми в наблюдение! Лесин — за мной!
И он решительно направился по лестнице на второй этаж.
Чаплицкий его дожидаться не стал. Он вылез через узкое оконце на карниз. Как раз в тот момент, когда Черемных, получив приказание Болдырева, вышел на крыльцо.
Мгновенно сориентировавшись, Чаплицкий прыгнул сверху прямо на спину одного из коней, сорвал повод с крыльца и, выстрелив через плечо в сторону двери, бросил вставшего было на дыбы коня к забору.
Черемных торопливо выхватил из кобуры наган, выстрелил, но вгорячах промахнулся.
А Чаплицкий, разогнавшись, заставил коня совершить невероятный прыжок через высокий забор.
И исчез.
Черемных добежал до калитки и выскочил в переулок — в конце его он увидел лишь столб пыли.
Черемных помчался к коновязи, к нему присоединился Лесин. Они быстро отвязали коней и бросились в погоню...
Болдырев, пнув от злости ногой по затейливой балясине крыльца, вернулся в дом.
С обыском Болдырев провозился часа два.
В комнате, где жил Чаплицкий, был полный раззор. На столе валялись оружие, патроны, документы.
Особое внимание Болдырева привлекли две схемы, исполненные от руки, но очень профессионально.
Одна схема указывала расположение водолазных ботов и лихтера «Труд» на рейде Архангельского порта. Стрелками были нанесены морское течение и направление ветра.
На второй схеме был маршрут хлебного каравана.
Болдырев подозвал Солоницына, испуганно съежившегося в углу.
— Это что? — он показал на схемы.
Купец воздел руки к небу:
— Истинный Христос, не знаю, Андрей Васильевич, — нешто моего ума это дело?
— А прятать у себя под крылышком контрреволюционного гада — это твоего ума дело?
— Дак ведь знаете ж вы его, голубчик, Андрей Васильевич, гражданин Болдырев... — чуть не плакал Солоницын. — Под пистолетом меня держал... Сколько он кровушки пролил — ему меня прихлопнуть, что высморкаться!
Болдырев зловеще пообещал:
— Вот теперь трибунал тебе кровушки добавит... Поставят тебя к стенке по всем правилам.
Солоницын скорее рассердился, чем испугался.
— Рассердясь на блох — да и шубу в печь! — бросил он. — Нешто по уму это? Я ведь показывал тебе, где он, супостат бесовский!
Болдырев ехидно заметил:
— У тебя другого выхода не было. Ты мне лучше скажи, откуда у него эти карты?
Солоницын изобразил полнейшее недоумение:
— Да не знаю я! Что он — мне отчитывался?
Болдырев мерно похлопывал ладонью по схемам:
— Подумай, подумай, Никодим Парменыч... Гляди, учтут в трибунале чистосердечное твое.
— Обещаешь? — с надеждой спросил Солоницын.
Болдырев хитро улыбнулся:
— Словечко могу замолвить... Если перед народом заслужишь, конечно...
— Заслужу, богом клянусь, заслужу! — Солоницын снова перекрестился на иконы в углу залы. Помолчал, потом сокрушенно заметил: — Говорят люди, приметы не сбываются... Мне нынче приснилось, что церковь святого Иоанна упала. Примета?... Вот и не верь теперича...
— Ты мне приметами своими голову не морочь. Лучше расскажи, кто из наших ему эти карты приносил.
— Да я не знаю... — нерешительно начал Солоницын, — из наших, из чужих ли... Я ведь его толком и не видел.
Болдырев оживился:
— Ну— ну— ну... Это как тебя следует понимать — «толком не видел»?
Солоницын сказал искренне:
— Петр Сигизмундович отсылали меня... как тому прийти... Нечего, скажет, бывало, тебе тута маячить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30