Хотя, я видел, у вас сейчас снова открыли много церквей и даже ваши президенты молятся в храмах.
– Один раз в году.
– Когда мне было столько, сколько сейчас вам, я тоже был атеистом. В нашей науке гипотеза о Творце может показаться излишней. А чудес – я их не встречал ни разу.
– Честно говоря, я тоже.
– Но неожиданно я понял, что заблуждался всю прежнюю жизнь. Так же и вы сейчас заблуждаетесь, отрицая чудо.
Они выпили по второй стопочке и по третьей.
– Я вам все объясню. Однажды среди ночи на меня снизошло озарение. Примерно как на сидящего под смоковницей Гаутаму.
– Вот как? Очень интересно! – сказал Николай Николаевич, чтобы сказать хоть что-нибудь.
Хотя ему и в самом деле было интересно слушать рассуждения мистера Бэра. Даже про Будду.
– Так вот. Мы ждем, чтобы в подтверждение своего существования Бог предъявил нам какое-нибудь чудо. И многие умирают, разочарованные, так как, по. их мнению, никаких чудес они не увидели. На самом же деле чудо с каждым из нас происходит постоянно! Бог являет нам чудо посредством каждого мгновения нашей жизни. Если принять, что жизнь человечества, а следовательно, и жизнь разума во Вселенной уникальна, – то жизнь каждой личности озарена божественным чудом. Любой миг нашей с вами жизни – это уже чудо! Я знаю, эта мысль может показаться простой и, может быть, даже банальной, и слова «благоговение перед жизнью» сказаны очень давно…
– Нет-нет, в этом и в самом деле есть мудрый смысл… Возможно, самый главный.
– И может быть, именно после той ночи, когда ко мне пришло просветление, я особенно сильно стал чувствовать радость за каждое новое мгновение… В этом и спрятан сокровенный смысл жизни человека – в ощущении радости и понимании чуда. Вот так, дорогой Николай. Когда-нибудь это почувствуете и вы.
Они помолчали несколько минут, а потом мистер Бэр полез в задний карман джинсов за бумажником и достал оттуда небольшую черно-белую фотографию.
– Взгляните, – предложил он, протянув ее Николаю.
Это была та же самая фотография, которая висела на картоне у бабы Марфы. Юная девушка, озаренная счастьем, стояла рядом с совсем молодым морским иностранным офицером. Лица их освещало солнце, волосы раздувал ветер.
«Зачем вы ее сорвали?» – чуть не спросил Николай. Но его опередил своим вопросом Бэр:
– Вам нужно объяснять, кто здесь изображен? И тогда мгновенная догадка, осенила Николая.
– Догадываюсь, – сказал он, не решаясь признаться в ней.
– Марта – та самая девушка, которую я считал своей невестой в сорок третьем году. Ее могилу я собирался искать вместе с вами на городском кладбище. Чтобы положить на нее цветы. Как вы думаете, Николай, она узнала меня?
– Думаю, нет, – ответил Николай не очень уверенно.
– А я узнал ее, как только вошел. У меня было немало знакомых женщин, которых я не мог узнать всего-навсего через двадцать лет, так они были обезображены возрастом. А Марту узнал сразу. И скажу вам честно, испугался. Она прожила со своим мужем пятьдесят лет. Зачем ей воспоминание о каком-то иностранце? Тем более что она меня странно обманула. Вы представляете, Николай, сама назначила мне встречу и не пришла. Я долго ждал, на улице было морозно. Тогда стояли очень холодные зимы. Потом я пришел к ней домой, а меня даже не впустили согреться, хотя видели, как я сильно замерз. Сказали, что она уехала из Мурманска, потому что не желает больше меня видеть. Так нелепо кончилась моя любовь, хотя я уже написал о ней своим родителям. Через неделю мы уплывали. И больше я о ней ничего не знал. Она даже на письма не отвечала, которые я ей писал еще несколько лет. Как вы думаете, Николай, я повел себя правильно, притворившись, что ее не узнал? Быть может, ей даже само воспоминание обо мне было бы неприятно.
– Я не уверен, мистер Бэр, что это так. Ведь она же повесила фотографию, где вы стоите вместе с ней.
– Это так. Но вы плохо знаете женщин. – И мистер Бэр лукаво подмигнул седой мохнатой бровью. – Она повесила ее потому, что другой такой фотографии, где она выглядела бы столь красивой, у нее, видимо, нет.
Ритуальные нежности
Из всех клиенток, которые приходили к нему за последние полгода, эта, пожалуй, была самая некрасивая. Первый раз Инга записала ее к Андрею Бенедиктовичу полгода назад, после массового сеанса. Владлен удачно поставил подслушку, и, по всем данным, с нею стоило заниматься по углубленной программе. Ей было тридцать пять лет, и она стеснялась назвать свое отчество – Ноевна.
Парамонов помнил ее тогдашнюю, неловко сидевшую напротив него. В летнем довольно нелепом платье, ширококостная, нескладная, судя по подслушке, страдающая от одиночества, она никак не могла выйти замуж. А еще у нее была приватизированная квартира на канале Грибоедова у Сенной.
В тот первый раз Парамонов вместо обычных наводящих вопросов, заглянув ей в глаза, сразу проговорил:
– Вижу, знаю: черный человек, возненавидевший вашу мать, искривил карму ей и вам еще до вашего появления на свет. Вам тридцать пять, вы хотите, чтобы у вас был любимый мужчина, но все они проходят мимо, не обращая на вас внимания. Я помогу вам. У вас будет все, о чем вы мечтаете
Она растерянно посмотрела на него и, видимо, хотела спросить: «Как вы об этом узнали?»
Но Парамонов тут же дал команду, и Ксения впала в сон, необходимый для принятия его энергии.
Она идеально подходила для его опытов и оказалась весьма нежным созданием.
Парамонов внушил ей, что именно он и является тем самым единственным влюбленным в нее мужчиной и что она мечтает быть только с ним. Он уводил ее за занавеси в альков на каждом приеме и передавал свою энергию.
– Мне так смешно смотреть, когда ты их трахаешь, – говорила Инга, которая часто от нечего делать наблюдала за происходящим по экрану в приемной. – У тебя такое в этот момент орлиное лицо. Да нет, ты не думай, я не ревную. Это же главное твое дело.
Уже после второго приема Ксения заметно похорошела.
– Здравствуй, любимый мой человек! – говорила она, едва Парамонов вводил ее в состояние восприятия. – Меня вчера на работе спросили: «Что с тобой, Ксюша? Уж не влюбилась ли?» А я засмеялась и ответила: «Влюбилась! Да!» – И она засмеялась таким звонким смехом, которого нельзя было и предполагать от нее при первом приеме.
– Теперь расскажи про родственников матери и отца, – предлагал Андрей Бенедиктович.
Это было нужно, чтобы самому убедиться в чистоте истории ее квартиры.
Выслушав ее подробный рассказ о немногочисленных, причем уже умерших родственниках, он дал ей установку на сбор документов для приватизации жилплощади. Все это Ксения принесла через две недели к нему на прием, и Парамонов внимательно их изучил.
Теперь, когда приватизированная квартира была по всем бумагам продана Фонду психического здоровья, а Ксения лишь снимала эту квартиру по специальному договору, хранившемуся на всякий случай у Инги, цикл углубленной программы подошел к концу.
И все же, когда она вошла в кабинет, он в который раз удивился тому, как преображается любая женщина всего лишь от небольшого перепрограммирования гормональной деятельности. «Влюбленные – всегда красивы», – помнил он афоризм древних.
– Как себя чувствуете, Ксения, – спросил Парамонов душевно и радостно.
– Хорошо, Андрей Парамонович! – Она смотрела на него лучистыми глазами. – Даже очень хорошо!
Он лишь одной только мысленной командой мгновенно вверг ее состояние восприятия, и Ксения сразу развела руки, чтобы обнять его и прижаться всем телом.
– Любимый, как мне с тобой хорошо! – выговорила она, задыхаясь от счастья.
Парамонов дал ей последнюю установку: купить путевку в загородный пансионат. Самую дешевую путевку на шесть дней. Путевку принести к менеджеру, то есть к Инге, для оплаты.
Сам он чувствовал себя с утра вяловато – слегка поджимало сердце, но ничего не поделаешь – в конце сеанса был обязан увести клиентку в альков и передать ей свою энергию.
В момент апогея страсти у нее была неприятная особенность: она громко по-лошадиному всхрапывала, но это было ничто по сравнению с одной из предыдущих клиенток, которая вгрызалась зубами в его плечи и оставляла у него на коже страшные следы.
Когда она снова оделась, поправила прическу и подкрасилась, одновременно мурлыкая что-то веселенькое, Парамонов перевел ее в реальность и с облегчением подумал, что видит ее в последний раз.
Теперь оставалось лишь узнать день ее выезда, дать ей возможность немного порадоваться чистому воздуху, а потом, вызвав эфирное тело, закончить ее земную жизнь.
А еще через месяц можно будет не спеша продать ее квартиру и присоединить пачечку долларов к тем, что хранились у него в надежном месте.
И все будет юридически абсолютно чисто.
Прежних клиенток Парамонов отсылал дальше – в Хургаду, на Красное море. Но недавно с одной из них случилась накладка.
Андрей Бенедиктович услал ее туда же, в Египет. Но неожиданно в момент, когда у нее начался сердечный приступ, поблизости оказался местный опытный врач, к тому же, по-видимому, знакомый с древнеегипетской магией. По крайней мере, он не только не дал ей умереть, но и сообразил, что дело тут нечисто.
Прилетев из Египта, клиентка заявилась на прием и все выложила Парамонову.
– Только и думала, как бы скорей до вас добраться, Андрей Бенедиктович! Уж вы-то мне поможете, справитесь с любыми злыми чарами!
Хорошо, что он никогда не торопился немедленно избавляться от квартир, а на всякий случай выдерживал санитарный срок. Здесь как раз был тот самый случай.
Клиентка вернулась в квартиру, где все было в том же порядке, в каком она оставляла. На выходные она поехала за город в воскресный пансионат. Там, на руках у своих коллег, она и сделала свой последний вдох.
Методика перевода сущностных тел в другую реальность была отработана им достаточно хорошо и сбоя пока не давала.
Эсфирь Самуиловна Файнберг, медицинский работник с полувековым стажем, позвала в гости дочку своих покойных друзей, а сама задерживалась.
– Знаете, Алеша, – сказала она утром своему квартиранту Алексею Снегиреву, – мне уже в какой раз присылают эти деньги, и я чувствую большую историческую несправедливость.
Ей казалось, что Алексей Снегирев ее мнения не разделяет и поэтому спокойно пьет чай со вчерашними бубликами. Которые согрел для нее и для себя за две минуты в микроволновке южнокорейской фирмы «Самсунг».
Эсфирь Самуиловна была фронтовой медсестрой, и, как участнице войны, какое-то германское солдатское братство к Рождеству прислало благотворительную помощь – пятьдесят марок.
– Мы, победители, вынуждены принимать эти подачки! – переживала тетя Фира. – И от кого! От тех, кто уничтожил миллионы людей, кто топтал своими фашистскими сапогами нашу землю!
– Тетя Фира! Разве нынешние немцы виноваты, что мы живем хуже их?
Эсфирь Самуиловна спорить не стала, она и сама помнила, как они в первый послевоенный год удивлялись, глядя из окон госпиталя на пленных немцев. Пленные немцы в сорок шестом году восстанавливали соседнее здание, разрушенное фашистской бомбой. И пленные так работали, словно мечтали получить звание Героя Социалистического Труда. А еще, едва отстроили стены, как сразу высадили изумительный цветник, который радовал глаз следующий год после их отъезда. И хирург Ной Авраамович, шатаясь от усталости после трудных операций, направляясь домой и проходя мимо этого цветника со своей женой Клавочкой и с нею, тогда еще молодой Фирой, всякий раз повторял:
– Удивительная нация! Ведь так умеют работать! Ну зачем им понадобилась эта война?!
По-видимому, слишком много людей сразу явилось получать пособие, за которым уехала тетя Фира, потому что гостья, которую звали Ксения, уже пришла, а хозяйки все не было. И Алексей развлекал ее разговорами.
Ксения была из разряда тех молодых женщин, поглядев на которых, обычно говорят с некоторой жалостью:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54